— Сдержи лютость, княже Владимир. Сам ведь знаешь — дикого тура кулаком в бок не бьют: один раз меж рог молотом, и насмерть!
Воевода, заметно поднимая ноги, чтобы не шаркать черевьями, вышел из палаты проводить белгородского гонца и озаботиться о нём. Князь Владимир остался наедине со своими думами и гневом к степным хищникам.
«Кабы со всей дружиной пришёл — под Белгород поспешил бы тотчас, — подумал князь Владимир, вспомнив вопрос белгородского гонца. — И не един вбежал в Киев, да без рати… Почти без рати, с несколькими сотнями дружинников только, — поправил князь сам себя. — Дружину немалую собрал Новгород в помощь своему бывшему князю, а ныне князю всей земли Русской, но рать эта, пешая большей своей частью, на лодиях идёт от далёкого Новгорода. Только и сумел взять пеших воев в Любече да в Чернигове. Вручий да Искоростень дали малое число ратников, других под Здвижен послали оберегать от печенежских набегов из-под Белгорода. Тяжко Руси, ворог везде: и на закате солнца — там византийские легионы рвутся в Болгарию, тянет император Василий длинные руки и к угорским землям. Ляхи воюют червенские города. В полуночных краях только что чудь усмирил, да в Новгороде сына своего Вышеслава оставил оберегать единство земли Русской. На восходе же солнца, по Волге, немирно сидят булгары — им наши ростовские да муромские края приглянулись. О печенегах и говорить нечего — всякое лето на Русь идут. Минувшим годом подступили к Василеву, теперь вот под Белгородом встали».
Князь просунул палец в книгу там, где было заложено пером, пытался читать писание императора Константина сыну своему Роману. Привёз список с этой книги болгарин Михайл, приехав митрополитом на Русь от болгарского царя Симеона по просьбе Владимира.
Глаза остановились на строках: «Пацинаки[98] многократно, паче же примирения не содержа, разоряют Руссию и скоты весьма отгоняют… могут, когда руссы из своих границ выдут, нападение учинить и русские поля вытравить и выпустошить».
«Давно сие писано, половину столетия минуло, а будто о дне нынешнем», — подумал князь Владимир. Встал из-за стола, прошёл в дальний край зала, где на ковре развешено оружие предков: вот дедовы кованые мечи и копья со следами многих зазубрин от памятных сечь с ромеями и хазарами. Вот мечи, с которыми князь Игорь ходил в полюдье собирать дань с окрестных племён. Теперь племён нет и в помине, есть единая Русская земля. И собрал её он, князь Владимир. Вот, в центре ковра, тяжёлый меч убитого печенегами князя Святослава покоится безмятежно, словно старый дружинник, отдых взяв бессрочный от ратных походов.
«Меч воеводы спасли, а князя своего спасти не сумели», — с горечью подумал князь Владимир. Вспомнил, как принимал меч этот от старшей дружины, как давал клятву на нём беречь землю отцов и дедов. Семнадцать лет минуло с той поры. И редкие дни были, когда покоился меч князя Владимира в широких ножнах… Вновь вспомнилось недавнее сражение под Василевом.
— Не успокоюсь, пока не будет отомщена Русь за постоянные печенежские обиды! На горе себе отверг слово о мире Тимарь и так поступил с василиком Парфёном! — прошептал князь и, словно давая роту[99] погибшему от степняков отцу своему Святославу, прикоснулся пальцами к холодной рукояти его меча. — И за осраму под Василевом поквитаюсь!
…Минувшим летом, в день святого преображения, шестого августа, был князь Владимир в Белгороде, в своём тереме отдыхал. Здесь и настигла его страшная весть — печенеги миновали дальние заставы и великой хитростью между верховьями рек Ирпень и Стугны крадутся к Василеву, где о беде и не ведали.
Что говорил ему в спину белгородский епископ Никита, князь не расслышал: по крутой всходнице сбежал торопливо из терема в гридницу, крикнул отроку:
— Кличь Славича! — А сам на подворье, где конь стоял у резного столба.
Малая стража в полусотню гридней при нём да застава Славича, к ним сотня дружинников воеводы Радка и немногие числом белгородские конные ратники — вот и вся сила, которая оказалась под рукой князя Владимира на тот час. Гнали коней во весь мах, и князь успокаивал опытного Славича, а может, и не Славича, а себя:
— Успеем к Василеву прежде печенегов, укрепим город от нежданного находа. А там и воевода Волчий Хвост дружину исполчит к сече!
Быстро сказал князь Владимир, да ещё быстрее спешила к нему нечаянная беда. Не успели пересечь и половины просторного Перепетова поля, начинавшегося от берегов реки Рось, как разом с трёх сторон налетели орущие печенеги, отсекли ход на Белгород и к Василеву.
— Исполчить дружину! — распорядился князь Владимир и шелом на брови надвинул, глянул на несущихся к ним ворогов, выискивая слабое место для удара. А времени-то изготовиться к сече и нет! Успели дружинники выпустить по одной-две стреле в печенежскую тьму да схватились за копья.
— Уводите князя! — только и крикнул Славич княжьим гридням и к заставе обернулся: — Ну, братия, изломаем копья о щиты печенежские! — и ударил коня стременами.
Тысячи орущих глоток, скрежет и звон стальных мечей, ржание вспоротых копьями коней наполнили просторный дол от края и до края. Взлетели птицы с окрестных деревьев, ввысь поднялись степные курганники, наутёк метнулись перепуганные звери — люди сошлись в смертной сече!
Князь Владимир сломил воткнувшуюся в щит печенежскую стрелу, швырнул её в сторону и выкрикнул:
— За Русь!
Кровь горячила голову, умножала силу правой руки при каждом выпаде тяжёлого длинного копья. Визжали черноусые печенеги, налетая на князя и по одному и по два сразу. Ярились молодые гридни, встречая печенегов копьями, стрелами, мечами, не допуская близко к князю. Но находников тьма. Вот уже и застава Славича отжата к реке Стугне, уполовинились числом около князя Владимира гридни, бьются у моста белгородские ратники. Вот уже при князе и десяти гридней не насчитать…
Ратный пот застилает глаза князю, гудит голова от ударов кривыми мечами по шелому. Долго ли ещё сидеть ему на коне? Вспененная тысячами копыт, плескалась за спиной Стугна, тревожно затих неподалёку темно-розовый лес, облитый лучами предвечернего солнца. Над потемневшим долом и лесом нависла тёмная туча. Спасение — в лесу, но до него не добраться уже.
Пятит коня князь Владимир к Стугне, оглядывается на заставу Славича, а её за печенежскими спинами не разглядеть. Над меховыми шапками печенегов лишь то и дело взлетали вверх сверкающие широкие наконечники русских копий.
Эти двое — будто степные курганники на перепела — упали сбоку. Князь Владимир успел укрыть себя щитом, из последних сил ударил мечом проносившегося мимо находника. И в тот же миг конь под ним взвился на дыбы. Перед глазами промелькнуло тёмное древко стрелы, впившейся в конскую шею около уха. Конь тяжело рухнул на землю. Боли в придавленной конём ноге князь не почувствовал — перед глазами вспыхнули розовые искры от удара спиной о твёрдую землю. Ему даже показалось, что сознание на время покинуло его. Открыл глаза и сквозь чудом уцелевший пучок ковыля глянул вверх — исполинским по величине витязем вырос над поверженным князем второй печенежский всадник. В правой руке занесённое для удара хвостатое копьё.
Смерть дохнула в лицо князя, но он не закрыл глаза. Ещё миг…
Князь Владимир дёрнулся всем телом, как тогда, пытаясь высвободить из-под коня ногу, чтобы вскочить и встретить ворога исполчившись, а не лежачим…
— Фу-у, наваждение неотвязное, — тяжело пробормотал князь, провёл пальцами по воспалённым глазам, потёр их легонько. Взмокла спина — тёплое корзно придавило плечи словно ратная кольчуга. Позади послышались тяжёлые шаги — так ходил по княжеским палатам только воевода Волчий Хвост.
Вошёл воевода, глянул на князя из-под отвислых седых бровей — коль у отцовского меча встал, знать, о рати думал!
— Надобно, воевода, гонцов спешных слать к Любечу, ускорить всевозможно приход новгородской дружины. Страшусь я за Белгород, опечалил меня белгородский гонец вестью о полной бескормице. Умирающий меча не поднимет… Да сказать воеводе Яну Усмовичу, чтоб из Любеча, не мешкая, посадил на большие лодии престарелых воев и малогодных ратников окрестных селений и слал бы спешно мимо Киева до Родни[100]. За старшего пусть отправит сотенного Сбыслава. Его знают торки, не однажды у князя Сурбая в гостях бывал.
Воевода молча поднял правую бровь. Князь пояснил:
— Надобно, чтобы печенеги узрели, что по Днепру многолюдная дружина пошла к Родне. Тогда каган Тимарь опасаться станет за свою спину, начнёт оглядываться.
Воевода Волчий Хвост чуть заметно улыбнулся:
— Сделаем так, княже. И каждому дружиннику по два копья дадим, чтоб удвоить то многолюдство.
Князь Владимир отошёл от ковра с оружием, прясел у стола, левую руку положил на закрытую книгу. Волчий Хвост на месте повернулся, готовый слушать князя.
— Понял я, воевода, что только дальними заставами нам не сдержать печенегов, не отучить от дурного навыка ходить на Русь за полоном. Надобно крепить южный кон городами по реке Рось, а по городам людей сажать на постоянное житьё. Родни да Переяславля мало.
— Надобно, княже, — понимающе поклонился воевода. — Будем набирать людей в те города, смердами да вольными пахарями заселять.
— Пахари в поле перестанут выезжать, коли от своего князя не будет им надёжной защиты. Надобно кон земли нашей сделать для печенегов впредь непреодолимым.
Сказал и вновь опечалился — столько сил уходит у земли Русской на борьбу с этими нескончаемыми степными находниками. От предков из уст в уста передавались предания о древних завоевателях — обрах и гуннах. Потом были чёрные хазары, теперь вот печенеги нескончаемо идут на Русь. Пройдут печенеги, а за ними ещё кто нагрянет?
— От кочевых торков, княже, в твоё отсутствие были в Киеве князья и знатные мужи, — сообщил воевода. — Просятся под твою руку. Иные и веру христианскую хотят перенять, креститься. Сказывали — печенеги притесняют их вежи, скот угоняют, людей крадут на продажу в Корсунь. Много обид высказали.