Впереди с облысевшего холма тяжело поднялся сытый курганник и полетел над степью, а его сжатые в кулачки мохнатые лапы низко висели над белыми метёлками ковыля.
— Зри, Ярый! — привстал над седлом Власич.
Навстречу им, поднятым над головой копьём делая знаки остановиться, торопил коня молодой дружинник. Подъехал и известил:
— У междулесья, где мы завалы делали, перед бродом, печенеги сторожевой полк выставили. Костры разводят, должно, останутся здесь и на ночь грядущую.
Ярый забеспокоился, торопливо сказал:
— Странно это, — помолчал в раздумии, спросил: — Кибитки находников через Рось переправлены или ещё на нашей стороне Роси?
Дружинник пояснил, что кибитки печенегов уже за рекой, добавил с нескрываемой радостью:
— Ещё усмотрели мы, сотенный, как часть печенежского войска, не менее трети полков, спешно и без кибиток умчалась в степь, будто за кем угоном пошли, при поводных конях каждый всадник. Большой шатёр кагана на нашем берегу поставлен, и стража вокруг шатра.
Ярый распорядился:
— Возвращайся к дозору, да следите исправно — не ударили бы печенеги по нам нежданно, — и повернулся к Власичу — Не понимаю кагана — уйти от Белгорода и вдруг встать у самого кона земли нашей! Зачем? Что задумали находники? И куда треть войска послал Каган? Может, опять хитрость какую умыслил Тимарь?
И тут же, словно по этому тревожному зову сотенного, из леса, который густо покрыл Поросье, выступила конная застава силою не менее тысячи копий. Глянул Ярый — на воях не шеломы русичей, а высокие меховые шапки. Да и откуда здесь русичам быть в такой силе?
— Исполчить дружину! — распорядился Ярый. По знаку Власича дружинники сомкнули строй, ощетинились длинными копьями.
— Ударим? — повернулся Власич к старшему в заставе и шелом надвинул по самые брови. По румяным щекам легли глубокие морщины — Власич сжал челюсти пальцами, перебирал тяжёлое древко копья, словно отыскивал самое удобное место, где сжать древко намертво.
— Почему коням должного хода не дают? — отозвался в раздумии Ярый, пристально вглядываясь в конную заставу — она медленным шагом надвигалась на полк русичей. До неизвестного войска оставалось менее поприща, а всадники ехали всё тем же неспешным шагом, будто не видели супротив них стоящих русичей. И копья по-прежнему торчат над меховыми шапками, не склонены к конским головам.
— Хитрость печенежская, — горячился Власич. — Их числом вдвое против нас. Не охватили бы со спины. Придавят к полкам у брода — костьми ляжем!
— Похоже, что так, — согласился осторожный сотенный. Пора было отходить к Белгороду. И в это время из строя чужих всадников отделился небольшой отряд. Когда конники стали хорошо различимы, Ярый удивлённо крякнул — одеты в бронь русичей!
— Что за наваждение? — проворчал Власич обескураженно. — Не печенеги ли переодетые?
Ярый дал знак изготовить луки. Если эти приблизятся вплотную, а весь полк тронется в галоп, он даст знак побить этих и уходить спешно к городу.
И тут Власич разразился радостным криком:
— Сбыслав! Да ты ли это? — И Ярому — Наш это, княжий сотник!
Сбыслав, пожилой, сухощавый в лице, непомерно длинный, так что ноги свисали пообок коня едва ли не к земле, не снимая боевой рукавицы, огладил бороду, с усмешкой спросил Власича и Ярого:
— Никак сечу со мной задумали начать? Ишь ощетинились, словно вепри при виде стаи волков!
Власич указал на всадников, с которыми его старый знакомый только что ехал.
Сбыслав понял жест Ярого и пояснил:
— Это торки князя Сурбара. Повелел князь Владимир выступить нам из Родни к Белгороду и при случае оказать вам помощь. Увидели мы печенегов у брода, затаились, стали доглядывать, себя не показывая, пока не приметили вашу заставу.
Через время торки соединились с заставой Ярого, приветствуя русичей радостными криками и взмахами кривых мечей. Тут же Сбыслав разослал из торков сильные дозоры перекрыть выход от брода, а русичи спешились приготовить ужин.
— Тимарь снарядил треть войска куда-то. Не к Родне ли? — выказал беспокойство Ярый. Сбыслав сказал, что с приходом из Киева пусть и престарелых дружинников вместе с отроками — небывальцами опасности городу от печенегов нет.
— Да и союзные нам торки близ Родни большим становищем держатся, — добавил Сбыслав, утирая рыжую короткую бороду после трапезы. — А тех печенегов, что в степь ушли, мы издали проводили. Половину дня обок с ними наши торки скакали. Те печенеги нам уже не страшны, в свои земли ушли.
— Отчего же Тимарь сам задержался у Роси? — не мог успокоиться Ярый.
А вечером, когда по степи растеклись первые сумерки, Ярый сказал Власичу и Сбыславу:
— Пойду лазутчиком к печенежскому стану. Ночь мне в помощь.
Сколько Власич ни отговаривал, Ярый стоял на своём:
— Пойду. Знать надо, что надумал коварный печенег? Надолго ли остановил войско у Роси?
— Возьми тогда хоть воев для бережения, — присоветовал Сбыслав, дивясь упорству старого сотенного.
— Не князь я, — отшутился Ярый. — Сто воев взять — много для лазутчиков, а десять не спасут, если на печенежские копья наткнёмся. К чему лишние жертвы?
Згар попросил:
— Возьми меня, Ярый. Обузой не стану, а за кровь Янка при случае долг вернуть печенегам хочется.
Ярый согласился:
— Тебя возьму, коли так просишь.
Пошли суходолом на восток, к Роси. В спину дул всё тот же ровный ветер с заката. Когда суходол сошёл на нет, поползли полем к кустам Приросья. Потом густо запахло прошлогодними листьями, и ветер перестал дуть в спину, но продолжал всё так же шуметь над головой, раскачивая деревья. Лишь теперь Ярый обернулся и поманил Згара поближе к себе, сказал, шёпотом:
— Кажется, прошли незамеченными. Дальше легче будет, лесом пойдём. Не отстань в дебрях, держись рядом.
Згар молча последовал за сотенным.
— Река совсем близко, — пояснил через время Ярый, но Згар и сам легко различил прохладную свежесть воды. — Теперь повернём вправо, вдоль берега, и выйдем к займищу у брода, где со Славичем стояли в последний раз…
Дальше шли уже почти на ощупь: тьма сгустилась быстро. Тьма была и там, над головой. Сквозь вершины деревьев совсем не просматривалось серое небо. И ни одной звезды за тучами не видать!
Звезды вдруг заблестели сквозь заросли прямо перед ними, густо и крупно, и тут же потянуло горьким дымом — так пахнет дым от горящих сухих листьев, кинутых в костёр. Ярый осторожно раздвинул ветки кустов — вот он, вражий стан!
Оба берега ещё не спали: и ближний, где хорошо было видно при свете костров всё займище, и правый, высокий, где костры освещали кибитки на высоких колёсах. У ближних костров группами сидели степняки, иные ходили, что-то меняли или делили — издали не разобрать. Ближе к реке, у орешника, где когда-то укрывался Тур со своими дружинниками, стоял шатёр кагана. Чуть левее, у самой реки, видны были три крытых возка на колёсах со спицами и железными ободами.
«Где же я видел такие вот возы? — силился вспомнить Ярый, а потом вдруг будто высветило в голове. — Да это же возы греческого посланца Торника! Да и сам Торник при своих возах, и стража его цела, не побита… Приходил к нам, выпытывал, лгал. Мы с Михайлой тогда решили, что для себя любопытствует грек, а он заодно с Тимарем!» Ярый увидел, как высокая фигура Торника изогнулась у костра, как он прошёл к ближнему возу и что-то там проверил, потом повернулся спиной к реке и о чём-то заговорил со слугой Алфеном, которого Ярый тоже помнил. В это время к греку спешно приблизился печенег, поклонился и указал рукой на шатёр кагана. Торник не торопясь пошёл следом за посыльным печенегом — и его признал Ярый: это был толмач Самчуга, — то и дело оглядываясь на своё добро во вместительных возах. Стража расступилась, и грек проворно скрылся в шатре.
Ярый понял всё — вот кто навёл печенегов на Русь! Вот на ком кровь названого сына Славича и тех, кто погиб под Белгородом! Коварный грек! Ел хлеб наш, пил нашу воду и такую подлость содеял! Ярый стиснул зубы, потянул из колчана длинную стрелу, прошептал Згару:
— Врал, что под стражей у кагана, а ему земно поклоны бьют, приглашая в шатёр! Врал, что пограблены товары и посылал своего человека за выкупом в Константинополь к брату, а его возы целы и под крепким охранением! Теперь бы только дождаться, когда выйдет из шатра. Змею со двора мало выгнать… Не вырвешь ей жало, жди нового укуса!
Тимарь сидел на бархатной подушке и смотрел на неспокойный язычок светильника. Фитиль потрескивал в жидком масле, и запах копоти стлался вокруг, пересиливая запахи трав и мокрых приречных зарослей.
Тяжёлые мысли теснились в голове кагана, а перед глазами то и дело вставал молодой князь, пронзённый копьём со спины так, что конец сверкающего жала, вспоров дорогой халат, вышел через грудь…
— Идут наши посланцы, идут, великий каган! — сотник Осташ первым оповестил Тимаря и Уржу о том, что печенежские посланцы разминулись с урусами на ничейном поле и приближаются к Белому Шатру.
— Вижу, — резко ответил Уржа, поманил сотника к себе и тихо напомнил о том, что было ведено сделать накануне отхода князя Анбала в город урусов. — Не забыл, сотник? Сотворишь кагану угодное дело, наутро тысячу воинов примешь под свою руку!
Осташ головой ткнулся в красный ковёр, постеленный перед кагановым шатром.
Князь Анбал в сопровождении бывших при нём верных нукеров поднялся на холм, приветствовал кагана.
— Были мы в городе урусов… — начал рассказывать молодой князь, но Тимарь резким движением руки остановил его, громко спросил, указывая рукой на сосуды, которые держали за спиной князя два нукера:
— Что это?
— Это и есть та пища, которой бог урусов наградил их город! Мы всё пробовали, великий каган — дивная пища в их колодцах, и…
— Внесите в шатёр! — распорядился каган, встал с подушки и в сопровождении брата, телохранителей и князя Анбала вошёл в шатёр, велел поставить корчаги урусов у двери. Сотник Осташ, выпроводив нукеров князя Анбала, сам остался у этих корчаг.