Но самое ужасное, по-моему, я повзрослел. Я понял ту девушку. Пусть я жил в парнике. Но это помогло быть относительно мягким, неагрессивным, отзывчивым (во всяком случае, мне всегда так говорили). Смогу ли я теперь заделать появившуюся благодаря Вам дыру?
Лев Соломонович, мне трудно Вас в чем-то упрекнуть. Но у меня есть вопрос к Вам: не легче ли, не приятнее ли, не веселее ли Вам жить рядом со мной (с той девушкой), не читавшей эту книгу? Не лучшее ли, добрее, отзывчивее были бы мы (девушка и я), читая вместо этой книги какого-нибудь Акунина?»
В 2009 году, несколько видоизменив задание, которое я давал в прошлые годы, предложил домашнее сочинение «Нужны ли такие книги, как “Чернобыльская молитва” вообще и на уроках литературы в частности»? У меня есть пять экземпляров ксерокопий, которые мне сделали родители. Книга есть в Интернете. И даже в книжных магазинах. Срок сочинения – три месяца (пока все прочтут). Можно сдавать по мере написания. В начале мая анализ этого сочинения – последнего в школьной жизни.
Много лет назад я купил 15 номеров «Дружбы народов» (тогда это было просто), в которой напечатали «Цинковые мальчики» Алексиевич, и раздал их ученикам. Но когда я вошел в класс, чтобы провести урок по этой книге, встала одна одиннадцатиклассница и от имени всех обратилась ко мне: «Мы просим не проводить урок. Для тех, кто не прочитал, он бессмыслен. Для тех, кто прочитал, он не нужен: там все сказано». Но сейчас я уже знал по прежним работам, что единогласия не будет. А потому, никого не спрашивая с места, анализировал прочитанное, как и всегда не называя имен.
Шесть человек сочинение не сдали. Написали сорок восемь. Трое сочли книгу плохой. Один – «потому что своих мыслей, своих чувств тут нет. Это записи очевидцев, тут только монологи участников». Другой – потому что в книге нет ничего нового: «Да, переходный момент. А сколько их уже было за историю человечества? Да, страдают люди. А когда они не страдали?» Третий – потому что «это произведение оказывает сильное депрессивное воздействие. Местами возникает чувство обреченности, отчасти страха. А для молодого возраста нужны именно те произведения, после которых остается стремление к энтузиазму».
Почти все остальные пишут о пережитом потрясении (когда полтора года назад они писали сочинения о потрясении, не было работ о потрясении от книги).
«Я никогда не читал ничего подобного».
«Когда я читал эту книгу, мне было очень страшно. Я три раза бросал чтение этой книги на первой главе, но через время опять брался за чтение».
«Эта книга стала потрясением. Она словно вспахала душу, очень сильно ее открывает, обнажает».
«Я слабо представляла, что простые строчки, простые напечатанные буквы могут так кричать о чувствах».
«Это первая книга, которая заставила меня плакать».
«Это все страшно, но это должны знать НАСТОЯЩИЕ люди. Ведь главное – в любой ситуации оставаться человеком».
Главное достоинство «Чернобыльской молитвы» – правда.
«В ней показана настоящая суровая реальность, от которой мы порой отворачиваемся».
«Слушать правду очень тяжело, но человеку, который вступает в самостоятельную жизнь, читать такие книги необходимо».
«Человек, заканчивающий школу, должен знать, что жить очень трудно».
«Необходимо стереть иллюзию “все хорошо”, избавиться от дымки “все под контролем”».
Я вспомнил сочинения о современной литературе 1964 года.
Каждый пятый писал о том, что книга Алексиевич – книга не только о смертях, гибели, муках, страданиях, но и о великих ценностях: любви, самопожертвовании, нравственной стойкости, мужестве, подвиге.
«Получается, что это и книга о настоящей любви, которая смогла все выдержать».
«В эти минуты задумываешься, что такое любовь на самом деле».
«Но помимо печального был еще и СВЕТ Чернобыля, самоотверженности жены. Можно только догадываться, как она это пережила. Людмила Игнатенко и ее преданность являются примером света. Книга показывает не столько человеческий ужас, сколько человеческую силу».
«Вспомним хотя бы беременную женщину облученного пожарного, до последней минуты находившуюся с ним. Ну какая же она глупая! Как же так можно? Будто она на уроках физики не была, бедная, любящая женщина. Ужасаешься, сколько таких неграмотных людей было. Но сколько самоотверженных! Например, этот ученый, с реактора, прекрасно знающий, что телефоны прослушиваются, все равно звонил друзьями и знакомым, стараясь предупредить об опасности».
Но при всем при этом двадцать человек из сорока восьми сомневаются в том, что эту книгу нужно включить в школьную программу.
«Я думаю, что главный смысл книги – донести до человека чужую боль. Но в школе… Заставить человека пропустить чужое несчастье через свою душу невозможно».
«Чтение таких книг – очень огромный труд. Ведь трудится вся твоя душа, твое сердце. Но не каждый сейчас хочет погружаться в проблемы, гораздо легче жить на поверхности… Выбор должен быть у каждого человека».
«Читать или не читать это произведение, человек должен выбирать сам. Читать такие произведения “для галочки” – преступление».
«Такие книги нельзя “строго спрашивать”. “Чернобыльская молитва” должны быть не обязательной, но желательной для чтения».
Но есть и принципиально другая аргументация. Для полноты картины я должен повторить выписку из сочинения, которую уже приводил. Ведь сочинение написано в этих самых классах, о которых я сейчас рассказываю.
«Думаю, не стоит давать эту книгу в школе, пусть все живут в своих уютных мирах, пусть наивно полагают, что жизнь именно такая, какой они ее видят. В конце концов, в этом их счастье. Мой мир – это мой стол, моя семья, мои друзья, мой город. Даже моя дача все равно остается тихим, маленьким раем, где прошло все мое детство. Мой мир – это танцы, концерты, прогулки по ВДНХ, путешествия, рок-н-ролл. В моем мире нет Чернобыля. Да, жалко, да, грустно. Да, теперь я знаю. Но у меня есть планы на жизнь, мечты. Есть столько мест, где я не была! Столько концертов, которые мне предстоит посетить! Столько новых интересных людей, с которыми я дальше пойду по жизни! У меня все впереди, я не хочу ставить точку на этом, не хочу до конца жизни сидеть и страдать потому, что страдают другие. У меня есть право на счастье. Поэтому я смело заявляю: мое мировоззрение не пошатнулось, и менее счастливой я не стала…»
Может быть, кто-то спросит меня, а что я поставил за такое сочинение. «Пять», естественно. За убеждения отметки не ставят. А вы что хотите – чтобы эта ученица писала не то, что она чувствует, а то, как надо, как полагается? Так это называется словоблудием, которое неизбежно ведет к нравственному растлению. С этой девушкой я могу разговаривать. А с растленным циником бесполезно.
В этом году было одно сочинение. Два года назад так написал каждый пятый, среди них пятеро юношей и девять девушек. Ограничусь только двумя цитатами.
«Я не понимаю, почему это должно волновать меня. В нашей и так трудной и жесткой жизни полно проблем, которые нам нужно решать. Иногда эти проблемы совсем недетские. Я не вижу смысла убиваться по этой теме. Сейчас так много погибает совершенно невинных людей в терактах, в авиакатастрофах, в авариях. Людей убивают ради телефона. И что, мне теперь нужно плакать из-за них. Люди, с которыми случилось это горе в Чернобыле, совершенно чужие мне. Я не могу переживать за чужих людей. Если я буду переживать за каждого человека, с которым случилось горе, я сойду с ума».
То, что вы сейчас прочли, написано твердой мужской рукой. А вот и написанное девушкой, из того же, кстати, класса.
«Если я буду жалеть каждого, то моя жизнь превратится в ад. Я думаю, что жалеть я могу только своих близких. Мне вообще посторонних людей не жалко».
Среди так мыслящих были и ученики нашего, как мы его называем, медицинского класса, то есть те, которые собираются поступать в медицинский институт.
В этом же году в трех сочинениях авторы их писали о, если так можно выразиться, возрастном аспекте этой проблемы.
«Моя мама, например, и слышать об этом не хочет. Взрослым трудней, чем нам. Во взрослой жизни так много проблем и переживаний, надо думать, как прокормить семью и одеть ребенка, а читать такую книгу непросто, да и стоит ли? Взрослого человека уже не изменишь, зачем так переживать? И такие вещи необходимо объяснять, показывать нам, именно пока мы в школе, пока мы только кричим о взрослости».
Пока. Одно из самых известных стихотворений Пушкина прочитывается в школе односторонне: мажорно, пафосно. А между тем в нем звучит и эта тема, и это пока, которое потом развернется и в «Обыкновенной истории» Гончарова, и в «Ионыче» Чехова: «Пока свободою горим, пока сердца для чести живы.» Характерно, что в спектакле «Современника» по роману Гончарова Адуев-младший читает с другом именно эти стихи Пушкина.
Очень глубоко написала об этом одна из самых блистательных учениц, из всех, которых я учил в этой школе за двадцать лет.
«В том, что такие книги нужны, сомнений нет. Такие книги – книги, которые переворачивают что-то в душе, помогают нам не забыть о своей человеческой сущности, о способности размышлять, переживать и сопереживать. Книги, над которыми плачешь, книги, от которых долго не можешь оправиться, книги, помогающие вдруг увидеть что-то, что раньше никогда не замечал или чувствовал, но не смог выразить.