Лучше, конечно, закалять ребенка; но можно и не закалять. Лучше не кутать; но можно и кутать. Но плакать детям нельзя.
Были бы наши дети здоровы! И телом, и нервами, и духом. В здоровом теле здоровый дух? Но ведь у крепкого духом человека и здоровье крепче, он легче справляется с болезнями. Конечно, когда пятилетний капризничает, канючит, добивается своего слезами – то стоит потерпеть, к тому же мама всегда знает, плачет ли мальчик от обиды или ревет, подсматривая одним глазом, какой эффект он производит и скоро ли мама сдастся. Но будем и уступчивы, придем на помощь, вытрем слезы – пусть лучше дети не плачут. Куда проще совет: не обижайте маленьких. Это опасно для их здоровья.
Сегодня в доме невероятное событие: бабушка получила наследство! Не кто-нибудь, а именно старенькая наша бабушка, и на это наследство она купила и подарила нам… телевизор.
Со старым телевизором Матвей управился в неделю: аппарат навеки умолк. Тогда купили совсем маленький, автомобильный переносной телевизор – считалось, что его можно будет прятать от Матвея. Но как спрячешь? И вскоре мальчик отвернул все его ручки. Что делать? Такая душа у мальчика – он всем помогает. Помогая маме мыть посуду, он разбил десятка четыре чашек и блюдец… А как-то мне подарили авторучку с золотым пером, настоящий «Паркер», я так радовался! Но недолго. На одну минуту потерял я бдительность, вышел из комнаты, оставив ручку на бумагах, вхожу – Матвей опрометью бросается от стола, а мой «Паркер» звенит, воткнутый золотым своим пером в пол, как стрела, выпущенная из лука индейца.
А что делать с мальчиком? Ничего не сделаешь. Он не виноват. Ему интересно. Примись наказывать его, он будет плакать с утра до вечера. Конечно, суровыми мерами можно отучить его трогать вещи, но не погасим ли мы его любознательность, которую потом никак не разовьешь? Не превратится ли для него дом в музей с табличками «Руками не трогать!»? И что узнаешь о вещах, не потрогав их? Однако и мы люди, и нам жить надо.
Однажды я шел с ним в гости в чужой дом, и сердце мое ныло. В чужом доме и телевизор чужой… Всю дорогу я вел подготовительную беседу. Объяснять ему, что чужое нельзя трогать, – бесполезно. Он уверен, что если повернет ручку, то ничего не случится – взрослые-то вертят, и ничего. Ну и он немножечко повернет! Чуть-чуть! Отложив на время педагогические принципы, я решил припугнуть его. Милиционером пугать бесполезно – не потому, что это нехорошо и подрывает любовь к милиции, а потому, что у него есть знакомый милиционер Валера, и чуть что, он и сам может припугнуть милицией: «Я Валере скажу, он застрелит тебя! У него пистолет есть!» Но нечаянно было открыто, что почему-то Матвей побаивается слов «директор» и «дежурный». Наверно, в детском саду это опасные люди. И я плету несуразицу: дескать, в доме, куда мы идем, на верхнем этаже работает директор, и время от времени его дежурные ходят и проверяют телевизоры, и особенно смотрят, не прикасаются ли к ним маленькие мальчики…
– А если прикасаются, тогда что? – с интересом спросил Матвей.
– Тогда их ведут к директору.
Матвей задумался. На лице его появилось сомнение: стоит ли идти в гости и подвергаться такому риску? Но все-таки мы пошли. Перед дверью озабоченный предстоящим испытанием Матвей совершенно серьезно спросил:
– А смотреть на этот телевизор можно?
Честный мальчик!
Что, впрочем, не помешало ему вскоре очутиться у опасной задней стенки телевизора.
Общий крик:
– Матвей!
– Ну я только хотел посмотреть, куда идет этот проводок.
…И вот серьезнейшая педагогическая проблема: подаренный бабушкой в счет полученного ею наследства дорогой телевизор – что с ним сделает Матвей? Нельзя, чтобы такая радость превращалась в горе. И для мальчика тоже. Что ж, теперь только и будут что кричать на него: «Не трогай! Кому сказали? Нельзя!»?
А он будет обижаться и плакать. А нельзя, чтобы дети плакали.
И вот мама начала великую операцию. Она нашла фотографию Матвея и наклеила ее в угол заявления-обязательства. Долго, с заинтересованным участием мальчика, изготавливался этот документ – обязательство на имя директора универмага тов. Генералова: все взрослые в семье ручались за Матвея, что он не будет без спроса подходить к телевизору.
Слово «обязательство» очень волновало и тревожило Матвея. Он беспокоился, согласится ли подписаться папа, и несколько раз, словно невзначай, спрашивал меня: «Ты подписался?» Я подписался. И дочка подписалась, и ее муж, и старший сын тоже, и его жена – все ручаются за Матвея! Он ведь большой, ему скоро в школу!
Обязательство отнесут к директору, и он даст разрешение включить телевизор, но время от времени будут приходить дежурные проверять, не трогает ли Матвей телевизор. И если бабушка хоть раз скажет, что да, Матвей трогает телевизор, его, телевизор, тут же и увезут, тут же!
…Неизвестно, насколько хватит этой педагогики. Но делать нечего. Нельзя ломать телевизоры, тем более подаренные старой бабушкой в счет полученного ею наследства, но и нельзя, чтобы дети плакали.
Ничего, старшие дети и не то творили, а выросли люди и настойчивые, и покладистые, пока что одна только радость от них.
Но с ними было проще. Их было двое, они погодки, им можно было весело сказать: «А ну марш отсюда!» – и они дружно убирались без всяких обид и занимались своими играми. Они замыкались друг на дружке и не требовали особого внимания. Растить двух детей в четыре раза легче, чем одного, и если в какой-нибудь семье думают о втором ребенке, то исходить надо не из материальных возможностей, размеров комнаты или квартиры и прочего, а из сил своих и способностей: если есть геркулесовы силы для воспитания одного мальчика – то можно и одного вырастить, но это изнурительный труд. У гайдаровской мамы были баловники Чук и Гек, она с ними замучилась. Но представьте себе, что у нее один Чук или один Гек – она бы с ума сошла.
У старших детей телевизионная проблема была обыкновенной: не оторвешь. Сидят и смотрят все подряд. Старшие не ломали телевизор, и ломать его приходилось мне.
Примерно в феврале каждого года я тайно что-нибудь вывинчивал из аппарата: увы, сломался! И некогда вызвать мастера, и нет денег на починку, и возникали всякие трудности, пока дети не привыкали жить без телевизора и не приходили в себя: они опять начинали читать книжки, гулять во дворе, у них снова появлялись друзья, и отметки становились получше… Месяца через два-три, после глубокого отдыха семьи, телевизор приводили в порядок (если я помнил, куда спрятал деталь и куда ее надо поставить), и наступало счастье – телевизор работает!
Недавно одна старая писательница пожаловалась мне, что ее внук все время сидит у экрана, – что делать?
– А вы сломайте телевизор, – посоветовал я простодушно.
– Хм! – сказала писательница. – Сломайте! Да внук в десять минут его починит!
Наверно, этому мальчику разрешали смотреть, куда идет проводок. Чем бы дети ни тешились, лишь бы не плакали – противоинфарктное воспитание.
Думая о будущем ребенка, собирая в уме идеальный образ Человека, зададим себе и такой вопрос: мы хотели бы, конечно, чтобы наших выросших детей любили; но каких людей любят люди?
Оказывается, есть одно качество, одно-единственное, без вариантов, которое раз в десять важнее всех других, вместе взятых. Если его нет, этого Главного свойства, то все другие качества, даже и прекрасные, превращаются в дурные; а если это Главное свойство есть, то и дурные качества становятся отчасти простительными.
Это поразительное Главное свойство можно обнаружить, вслушиваясь в детские дразнилки – моральный кодекс детей.
Чтобы узнать, за что люди любят людей, выйдем во двор и прислушаемся, за что дети дразнят детей.
Домашняя мораль для маленьких: послушный – непослушный, хорошо кушает – плохо кушает, убрал за собой игрушки – не убрал за собой игрушки.
Дворовая мораль гораздо шире и жестче.
Дома ребенку – лучший кусок, а во дворе – делись со всеми. «Жадина-говядина, кусок колбасы!» или «Жадина-говядина, турецкий барабан, кто на нем играет, тот – таракан».
Первая детская заповедь – не жадничай! Отдай! Поделись! Несправедливо, чтобы у одного был кусок хлеба, а у другого не было. С этим выходит ребенок в мир – с требованием справедливого. У тебя есть игрушка? Дай поиграть. Велосипед? Дай покататься. Красивый ремень? Дай поносить. Не наше домашнее: «Дай маме кусочек, разве ты маму не любишь?» – не выпрашивание любви, а требование всеобщей справедливости – делись, не будь жадиной-говядиной, турецким барабаном.
Но не это главное, оно впереди. Прислушаемся к другим дразнилкам.
Дома радуются, что ребенок хорошо ест и быстро поправляется, а здесь учитывается, что лишний вес опасен. Толстых не любят, толстый – значит, жадный, обжора, ленив, неповоротлив, одним словом: «Толстый, жирный, поезд пассажирный!»
Дома, когда заплакал, утешают – дети не должны плакать, а здесь естественное противоинфарктное воспитание работает испокон веку: не плачь по пустякам, будь крепким, умей вытерпеть боль и обиду, иначе: «Плакса, вакса, гуталин, на носу горячий блин!»
Дома кутают, боятся простуд, а здесь, чуть появишься одетым теплее, чем все, сейчас же и задразнят: «Зима-лето-попугай!» Никогда дети не дразнят тех, кто одет слишком легко, только тех, кто кутается.
Дома всё прощают, а здесь требуют порядочности в делах и, главное, в играх. Выбрали водить – води, а нечестен – неотвожа!
Дома говорят: «Дружи с Наташей, она такая хорошая», а во дворе за эту дружбу еще и «тили-тили тесто» схватишь, потому что мальчик будь до поры с мальчишками, а девочка – с девочками, каждый учись соответствующему поведению. Закладывается в детскую душу, что в отношениях мальчика и девочки есть и что-то стыдное, что это не простые отношения. Лев Николаевич Толстой, составляя заповеди для детей, выразил одну из них в такой замечательно краткой форме: «Не делайте стыдное между мальчиками и девочками». Но должен быть и стыд – для того и дразнят.