Дети – наше будущее, это верно, но они и наше настоящее. Мы верим в жизнь. Мы верим и в детей.
– Прошу считать меня человеком… Поймите меня! Любите меня!
Конечно, мы должны понимать их – как и любого другого человека. «Понимание – основа общения», – пишет известный режиссер Мария Кнебель. Ах, если бы мы могли понимать их, как мама понимает младенца!
Кричит, надрывается у меня на руках. Приходит мама:
– Он хочет пить.
И вправду, влили ему в рот ложку-другую кипяченой воды, он и утих. И все-то мама знает!
– Ему холодно.
– Он, наверно, мокрый.
– Он хочет спать.
– Он голодный.
Откуда они знают, что он голодный и мокрый? Неизвестно.
Но с ростом ребенка мы обычно теряем эту способность. Мы не просто не понимаем выросших детей, мы отказываемся понимать их. Пятилетняя девочка достала семейное серебро и – ложка за ложкой – побросала все в колодец. Для чего? Ну разве не понятно? Ей нравилось, как серебряные ложки делают «буль». Способны ли вы понять и разделить удовольствие такого рода?
Счастье, когда тебя понимают? Несомненно. Но понимать людей очень трудно. И своя-то душа потемки, а уж чужая! Немногие из нас могут похвастаться тем, что видят людей (или хотя бы своих детей) насквозь… Да и немногие из нас хотели бы, чтобы их видели насквозь.
Нет, счастье – когда тебя принимают. И мы любим тех, кто принимает нас.
Заколдованный, порочный круг: недостатки ребенка мешают мне любить его, но помочь ему избавиться от этих недостатков можно только любя его, только принимая его, потому что если ребенок чувствует, что его не принимают, не любят, он уходит от нас, загораживается, прячет свою душу – и тогда хоть делай ему замечания, хоть не делай, хоть борись, хоть не борись, все бесполезно.
Известный психолог, доктор наук, спросил меня:
– А почему вы не пишете об индивидуальных особенностях? По-вашему выходит, будто все дети одинаковы…
Так ведь они на самом деле одинаковы, они дети, и это прежде всего.
И любимые дети! Честные, хитрые, красивые, уродливые, здоровые, больные, капризные, угрюмые, наглые, ленивые, плаксивые, смелые, трусливые – всякие дети до тех пор дети, пока их любят.
А что значит любить? Любить – значит принимать человека таким, какой он есть.
– Но как же? Как же? – снова слышу я. – Ведь надо же бороться с недостатками детей!
Заколдованный круг. Бороться, конечно, нужно, но победить их можно лишь любовью. Ведь перед нами не враг, а собственный ребенок.
Насколько ребенку труднее живется, чем взрослому! Его постоянно оценивают. Он получает отметки за каждый шаг не только в школе, но и дома. Что бы он ни сделал – хорошо, хороший мальчик. Или – плохо, плохой мальчик. Мы все время гадаем: хороший, плохой, способный, неспособный? Примерьте такую жизнь на себя – да выдержим ли мы? Потому мы все и тянемся к родным, любящим, близким людям: они не оценивают, они принимают нас такими, какие мы есть. Нельзя, чтобы жизнь ребенка превращалась в вечный экзамен, а мы, родители, были вечными экзаменаторами.
Ребенка надо принимать таким, какой он есть, обуздывая свою педагогическую страсть, свое постоянное желание переделывать его во что-то другое.
Волны воспитания – это любовные волны, они идут не по умственному каналу «понимаю – не понимаю», а по душевному каналу «принимаю – не принимаю». Понимают – умом, принимают – душой. Чувствуешь, что к тебе хорошо относятся, и любое замечание стерпишь. Не любят тебя – и слушать не хочу, всегда готов к отпору. Даже справедливое не доходит до разума, не может преодолеть фильтр защиты. Поэтому речи одного человека доходят до нас, другого – нет.
Если мы, родители, – источник напряжения, неудобств, неудовольствия, опасности, ребенок загораживается от нас, и ни одно наше слово не доходит. Мы – как радиостанция, которую никто не ловит, хотя она тратит огромную энергию.
Я принимаю сына или дочь такими, какие они есть, и тем удовлетворяю их первую потребность – потребность в безопасности и признании, потребность в правде. Если я оттолкну сына от себя, если буду досаждать ему своими замечаниями и укоризнами, то дом станет небезопасным для него. Вон из дому, туда, где принимают без всяких условий! И я потеряю влияние на ребенка. Он уйдет душой из дома, и все недостатки его лишь усилятся, а я останусь при своей благородной фразе – «я его воспитывал, я его учил хорошему». При благородной фразе и неблагодарности ребенка останусь я.
Нет, я принимаю его, и он бежит в дом, а не из дому. Пока он дома, еще есть надежда. Я принимаю ребенка таким, какой он есть. Принимая его, я снимаю озлобление, из-за которого и происходят пороки. Если же я не принимаю его, если его пороки и проступки вызывают одно лишь негодование, то ребенок никогда не услышит меня. И он пропал, и я вместе с ним пропал.
Предположим, что он очень плохой человек, мой сын. Но я принимаю его плохим, и он рано или поздно становится все лучше и лучше. Человек набирается ума лишь от тех людей, которые его принимают.
Если действовать категориями «понимаю», «не понимаю» – то где же место добру, любви? Мальчик – отличник, мальчик – чистюля; это мне понятно, и всем понятно, и не надо обладать выдающимися душевными качествами, чтобы любить его – отличника и чистюлю. Но вот другой мальчик – двоечник, лентяй, грязнуля; не понимаю, отказываюсь понимать! Но тут-то и начинается добро, любовь, великодушие.
Добро начинается с этого порога – с принятия непонятного и неприятного в человеке. Вот в чем труд души, все остальное никакого труда не составляет. Любишь женщину – и все готов ей простить. А не любишь – все раздражает, всегда она виновата, никак ей, бедной, не оправдаться.
Шестилетний умный мальчик грустно говорит маме:
– Я думал, вы с папой хорошие люди, а вы нет, вы недобрые, вы меня не любите. Я у вас всегда виноватый.
За вопросом «виноват?» или «не виноват?» скрывается вопрос «люблю?» или «не люблю?». Ребенок все время виноват перед нами? Значит, мы его не любим. Скорее всего, мы боимся за него, но страх не любовь. Или мы стыдимся своего ребенка перед другими людьми, что тоже весьма не похоже на любовь. Виноват – значит, нелюбим. Любимые не виноваты!
Откажемся от мысли, будто у нас должен быть идеальный ребенок, ребенок без недостатков; откажемся от мысли доводить ребенка до совершенства. Примем его таким, какой он есть, и постоянно будет идти внутри его незаметная работа улучшения.
А если мы его не принимаем, он сопротивляется каждому нашему слову, каждому движению, и все наши усилия ни к чему не приводят.
Есть семьи, где дети навсегда признаны неудавшимися и навечно виноваты перед родителями. С ними и не разговаривают. Какие могут быть разговоры? Он мне в душу плюнул, он меня покоя лишил, а я с ним разговаривать должен? Начинается эта война с невинного на первый взгляд наказания: «Я с тобой не разговариваю, – объявляет мама дочке. – Я на тебя обиделась, я тебя не люблю». Отказ в любви – так называют психологи этот чисто женский способ влияния на детей. В детстве, лет до шести, до семи, такое наказание действует, ничего страшнее для ребенка нет, особенно для девочки: мама меня не любит, мама со мной не разговаривает! Но придет час, и дочка объявит маме: «Я с тобой не разговариваю, я тебя не люблю».
Обычно мы отказываем в любви ребенку тогда, когда он больше всего нуждается в нас, когда у него неприятности: устал, неудачи в школе, запутался в делах, нечаянно совершил серьезный проступок и его мучит совесть. Он хуже ведет себя, дерзит, огрызается – тут-то мы и отворачиваемся от него. Мы, видите ли, разочаровались, мы не ожидали, что у нас вырастет дурной сын, мы собирались стать родителями-медалистами. А вместо этого – конфуз.
Веселого и благополучного ребенка все любят, от неудачливого отворачиваются, хотя именно ему нужна наша любовь. И мы оставляем ребенка одного перед лицом жизни, перед лицом всех его неприятностей. Самые злобные чувства рождаются в душе ребенка, самые мстительные картины появляются в его сознании.
В идеале мать и отец относятся к ребенку по-разному.
Материнское отношение: «Я принимаю тебя (люблю) за то, что ты есть».
Отцовское отношение: «Я принимаю тебя (люблю) за то, каков ты».
При таком сочетании ребенок чувствует, что он нужен, что он любим, что он хорош, – и в то же время знает: от него ждут, что он станет лучше.
Трудно приходится матери без мужа. Хорошо, если она продолжает играть свою естественную материнскую роль: «Принимаю такого, какой есть». Но, чувствуя особую ответственность за воспитание, она обычно берет на себя непосильную роль отца. Отец умеет критиковать, не затрагивая отношений с ребенком; у матери каждое слово касается личности, отношений, любви. Отцовская критика – просто критика, материнская – отказ в любви (так кажется ребенку). Если отец отвернулся от меня – проживу, если мать отвернулась – пропал. Мать имеет отношение к самому существованию моему, мать – это почти я. К тому же, оставшись одна, женщина из страха оказаться несостоятельной начинает так настойчиво воспитывать, что ребенок чувствует себя отверженным, нелюбимым. Потеряв почему-либо отца, он теряет следом и мать.
Мать с ребенком без мужа – ситуация не вполне естественная, и, как всегда бывает в таких ситуациях, для нее нет идеального решения. Одна мать и не может дать ребенку то, что дают и отец, и мать вместе, но она хорошо воспитает детей, если будет оставаться матерью.
Принимать – это что же? Во всем уступать ребенку? Подлаживаться к нему? Нет, тогда бы я был не я, потому что я не терплю к кому-нибудь подлаживаться. Я не уступаю, не подлаживаюсь, я просто принимаю своего ребенка, ну как это еще объяснить? Я его люблю!
Замечательно, что легче всего принимают, больше любят и потому лучше воспитывают детей больных, отсталых и даже уродливых. В этом случае у родителей нет честолюбивых мыслей о совершенном ребенке, и начинается настоящее воспитание. Видали ли вы когда-нибудь женщину, у которой неизлечимо болен ребенок? На этих женщинах свет лежит, они всегда прекрасны! Их возвысила любовь и необходимость принимать ребенка таким, какой он есть.