Никто не станет спорить, что у человека есть механизм физического развития; примерно в двадцать пять лет механизм этот выключается – физическое развитие закончено.
Почему же не предположить, что существует такой же механизм психического развития и что он тоже может выключаться, завершив невидимую свою работу? К определенному, неизвестному нам времени ресурс этого механизма сам собою вырабатывается и психическое развитие останавливается. У больных, несчастных детей это происходит в год, два, три, четыре года, и они остаются на всю жизнь недоразвитыми, с психикой четырехлетнего. Гораздо менее заметна остановка развития в пятнадцать-шестнадцать лет: человек пишет, читает, работает, он женится и обзаводится семьей, он живет как все. Его, как и других, призывают развиваться, работать над собой, его стыдят и корят, но он развиваться не может – ресурс выработан. Вокруг нас тысячи таких людей. А многие продолжают развиваться до последнего дня жизни. Мы хлопочем о раннем развитии, о скорости развития, а не его продолжительности. Мы торопимся сделать из детей взрослых. Между тем продолжительность развития куда важнее его скорости.
Зависит ли она от воспитания? Ответа на этот вопрос и даже самого вопроса я не встречал. Можно предположить, что раннюю остановку в развитии мы предотвратить не в силах; но продолжительность нормального развития почти целиком зависит от воспитания, от того, как удается в детстве раскрутить маховик развития, чтобы он по инерции работал долгие десятилетия.
Развитие, как и все психическое, тоже разделяется на два противоречивых и поддерживающих друг друга процесса. В отличие от животных человек развивается не столько биологически, сколько орудиями труда и мышления. Когда мы обучаем ребенка в школе, он овладевает инструментами труда и мысли, но и сами эти инструменты постоянно развиваются в течение жизни. Меняются, развиваются орудия труда, меняются книги, фильмы, песни, мода, развивается культура – и вместе с нею всю жизнь идет психическое развитие человека.
Для этого он должен с детства овладеть культурой, срастись с ней.
Но тут поджидает нас и беда. Да что там – почти у всех педагогических бед одна и та же причина, а именно – несовпадение этих двух программ развития, естественной и орудийной, культурной.
Естественную программу, заложенную в ребенке, вырабатывала ее величество Природа – миллионы лет трудилась.
Орудийную, культурную программу, предлагаемую ребенку, вырабатывают люди.
В тех частях, где программы совпадают, все идет хорошо. А там, где расхождение? Где отцы-воспитатели против природы?
Природная программа развития строго индивидуальна. Этому мальчику нужно для развития прыгать и скакать, а этому – сидеть в уголочке и вертеть кубик Рубика. Эту девочку надо бы вести в школу с четырех лет, а эту – с двенадцати. Она не хуже, не лучше, она не отстала, она, может быть, в академики выйдет, но при условии, что ее начнут учить вовремя, не позже, но и не раньше.
Однако что же делать? Эпоха индивидуального образования ушла в прошлое. Наши дети должны учиться, развиваться, и притом именно в школе, одного возраста.
К сожалению, мы не можем во всем следовать природе ребенка, мы не понимаем ее, и мы должны дать детям толчок для культурного развития, вовсе не предусмотренного природой… Тут серьезнейшее противоречие. Но будем хотя бы понимать: потребность в физическом и психическом развитии, пока она не угасла, такая же часть ребенка, как рука, нога, глаз. Мы не должны подавлять ее, даже если ее проявления не нравятся нам и затрудняют нашу жизнь. Уже понятно, что нельзя покорять природу, надо жить с ней в содружестве. Но и природу ребенка тоже нельзя покорять, природное отомстит нам за это – и нам отомстит, и на ребенке выместится.
Кто знает? Быть может, из всего, чем держится внутренний мир, личность, дороже всего – тяга к развитию. Сколько ни думают, сколько ни говорят, сколько ни спорят, а ведь развивать детей не всегда умеет даже и школа. Учить – умеет, а развивать – далеко не всегда и не всякого.
Когда родители водят дочку в кружок фигурного катания – что происходит с ней? На пользу это девочке? Во вред? Развивается она или тупеет? Когда шестилетнего мальчика учат рисовать по правилам – развивают его способность рисовать или приостанавливают его развитие? Кто знает?
Снова и снова: поймем, примем это противоречие, и сами собой найдутся решения, родится терпение, погаснет раздражительность, мы перестанем ждать от ребенка совершенств, не данных ему природой.
Проверить, идут ли занятия на пользу или во вред, можно, пожалуй, лишь одним способом, хоть он и не прост. Понаблюдайте – развивается любознательность ребенка? Гаснет? Любознательность – мотор психического развития. Когда развитие останавливается, то любознательность иссякает, а воображение превращается в старый фильм, который крутят без конца.
Разумеется, любознательность детей во многом зависит от развития родителей. Но хотя бы поймем значение любознательности, поймем, что это свойство даровано не каждому и что его надо укреплять.
– Моего ничто не интересует, – жалуются родители.
Почему так? Откуда эта болезнь? Не сами ли мы заразили ребенка равнодушием к миру науки, искусства, безучастностью к людям?
А может быть, мы пригасили любознательность своим нетерпением. Видя недостаток любопытства, мы раздражаемся, сердимся, укоряем ребенка. Отсутствие любознательности кажется нам дурным моральным качеством. Но скорее всего мы не нашли, не нащупали поля интереса, того поля, которое само рождает тысячи вопросов, их и сеять не нужно.
Одних детей больше интересуют вопросы «Что? Где? Когда?». Это растут люди энциклопедий, коллекций и кроссвордов.
Другой тип любознательности проявляется в вопросах «Почему? Отчего? Как это получается? Как это устроено?». Любознательность детей, ломающих игрушки. Для них ценность игрушек только в том, что их можно разобрать до винтика.
У нашего Матвея ни одна техническая игрушка не держится больше получаса. Хоть кричи, хоть бей его – с отстраненным выражением лица, нахмурясь, набрасывается он на дорогой лунный вездеход, подаренный неопытными нашими друзьями. Еще не успеют гости уйти, как им придется испытать разочарование: все, что можно руками отвинтить от вездехода – отвинчено. А что будет с миром, когда Матвей научится владеть отверткой?
Что ж, пусть. Ничего не жалко. Любознательность мальчика – самая дорогая, драгоценная вещь в нашем доме, и мы все бережем ее, боимся сломать.
Кажется, мальчик может замучить вопросами с десяток взрослых, и все беседы с ним кончаются одинаково: «Ой, ну хватит тебе Матвей, перестань!» Но все-таки он успевает кое-что урвать, прежде чем кончится наше терпение.
Однако лишь только он успокоится, я сам начинаю приставать к нему: а почему здесь лежит лед, а там все растаяло? А почему над троллейбусом два провода, а над трамваем один?
Он смешно пожимает плечами, как взрослый. Я молчу. Навязывать объяснения нельзя. Не то важно, чтобы мальчик знал про троллейбусы, пусть и не знает. Важно рождение вопроса. Наконец спрашивает довольно вяло: «А почему два провода?» Ну и что ж, что вяло, – а ведь спросил! Когда он спрашивает – мучение, когда не спрашивает – беспокойство. Потому что именно от любознательности зависит будущее его учение в школе и его интерес к людям. Любознательность так и разделяется: одним больше интересен мир (природа, техника, искусство), другим – человек. Мы больше беспокоимся о любознательности первого рода, потому что она сказывается на отметках; но именно любознательность второго рода, интерес к человеку, определяет душевные свойства ребенка.
Интерес, рождаемый любознательностью, дает первый толчок воображению.
Нам кажется, будто одни из нас лучше представляют себе мир, а другие хуже. Скажем, дети меньше знают жизнь, а взрослые больше. Но это не так. В любом возрасте у каждого человека есть полный набор необходимых ему представлений о жизни, причем в любом возрасте и у любого из нас часть этих представлений истинна, а часть – ложна. Разница лишь в соотношении этих частей: что увидели, а что дорисовало воображение, и разница в живости воображения, в его быстроте и богатстве.
Внутренний мир ребенка почти целиком состоит из фантастических представлений о действительности, почти не соответствует ей, но ребенка это не беспокоит – его вполне устраивает мир, им дорисованный, он другого не знает. Он погружен в себя. Ребенок всегда с нами – и всегда не с нами, он как на другой планете, и наши поучительные голоса лишь изредка пробиваются на ту планету. Какие фантазии у него, это почти не зависит от нас; свойство воображения – дело природы. О Татьяне Лариной сказано, что она «от небес одарена воображением мятежным». От небес – и что же с этим сделаешь? Никаким воспитанием эту мятежность воображения до конца не объяснишь.
Личность нашего ребенка во многом зависит не от характера и не от ума, который волнует нас больше всего (умный? глупый?), а от природных свойств воображения, его живости, его горячности, спокойствия и мятежности, от его силы или слабости. Сколько бы мы ни давали ребенку материальных благ, успех воспитания зависит не от них, а от благ воображаемых – о чем мечтает ребенок? Здесь, в мечтах и фантазиях, рождается «желаний своевольный рой» – здесь первый их источник. Фантазии обусловлены действительностью, потребностями, дарованиями, но они же и случайны, прихотливы.
Дурной ребенок? Злой, мстительный, агрессивный, неблагодарный? Одна из первых причин в том, что у него безобразные фантазии, искореженный внутренний мир. Скорее всего он и в фантазиях своих, в этих снах наяву, «дневных снах», уничтожает кого-то, убивает, казнит, мучит.
Ключ к ребенку – не в поведении его, а в его воображении. Кто хочет овладеть поведением, тот ничего не добьется; но все сделает с ребенком и подростком тот, кто овладеет его воображением. Полчаса в день? Оторвемся от быта, потратим эти полчаса на «бесплодные мечтания» – они дадут свои плоды. Сколько я знал хороших родителей, все они, когда их дети были маленькими, мечтали вместе с детьми, выдумывали волшебные страны вроде Швамбрании Льва Кассиля, шутили, дурачили детей – маленькие счастливы, когда их дурачат. Они не терпят лжи, но обман их восхищает. Дети живут в мире обманов, их первый вопрос – «взаправду или понарошку?», и все, что понарошку, все, что выдумано, нравится им больше того, что есть. Им нравится ловкость обмана. Наш взрослый внешний мир весь создан мастерами реального дела; детский внутренний мир создан мастерами обмана, выдумки, фантазии, поэтому сказочник, ловкий обманщик, хитрец, фантазер – самый любимый детьми человек.