У нас с Матвеем многолетняя игра в точность. Если я сказал, что приду в шесть часов, я должен прийти именно в шесть, ни минутой позже – но и не раньше. Но вот я нарушил правило.
– Знаешь, почему я опоздал? Иду по улице, а там крокодил лежит поперек дороги и никого не пускает…
– Неправда! – кричит мальчик, но сердце его замирает от восторга, вызванного тем, что поперек улицы лежит крокодил, и тем, что он, мальчик, может разоблачить меня, отличить правду от неправды.
– Правда, – говорю я, – там стройка идет, и строители наняли крокодила, чтобы он не пускал машины.
– Ну он же зеленый! Люди будут идти на зеленый цвет! Тогда нужен красный крокодил!
Все. Машина запущена. Красный крокодил сделал свое дело.
Играя, ребенок не познает, не изучает мир, как обычно говорят, не стремится «познать сущность вещей», нет, зачем ему? Он и так все знает. Он просто играет, творит, строит свой мир в фантастических формах. Ребенок играет не только тогда, когда он с игрушками, а всегда, каждую минуту своей жизни, и в самую неподходящую (с нашей точки зрения) минуту. Мы торопимся в детский сад, а он плетется еле-еле и что-то бормочет: он играет в разбойников. Будем очень осторожны, видя маленького, захваченного игрой. Ни одна мама не разбудит ребеночка толчком, но еще опаснее неосторожным движением будить ребенка, погрузившегося в игру как в сон. Когда маленький играет на полу, а ты проходишь мимо, то вся забота – не встретиться с ним взглядом, потому что и взгляд – вмешательство, и взгляд может превратить коня в палку, и не так-то легко совершить потом обратное превращение палки в коня.
В свойствах воображения кроются все таланты, оно может быть художественным, техническим, музыкальным, пространственным. В ту сторону жизни и будем вести нашего ребенка, добиваясь одного: чтобы воображение было деятельным, чтобы оно работало.
Воображение может быть добрым и злым, разрушительным и созидательным; но, как правило, человек с воображением больше расположен к людям, чем тот, кто лишен этого дара. Как я могу почувствовать боль другого человека? Ведь у меня ничего не болит. Но я могу вообразить чужую боль – и словно испытать ее. Лишь один грустный взгляд уловит человек, но его воображение, если оно живое, «в минуту дорисует остальное», и он переживает чужое страдание как свое, потому что страдание в воображении так же мучительно, как и реальное. Рождается то же самое чувство – это и называется точным словом «сочувствие». Человек не умом понимает, что другому плохо, а действительно страдает, потому что может вообразить, представить себе состояние другого. Человек без воображения на это физически или, лучше сказать, психически не способен.
Поэтому воспитатели так хлопочут о развитии детского воображения. Сказки, игры, рисование, лепка – все идет в ход, все необходимо, все дает свои фантастические плоды – способность фантазировать.
Говорят: «игра воображения», «работа воображения». Пусть у ребенка воображение побольше играет, тогда и у взрослого оно будет работать.
Подведем некоторые итоги.
Воспитание, как видим, гораздо сложнее, чем проблемы «слушаться – не слушаться».
Вместо того чтобы заботиться о нравственном здоровье ребенка – об удовлетворении его потребности в безопасности, о развитии его любознательности и воображения, то есть вместо того, чтобы создавать условия для возникновения подлинных желаний ребенка, мы воюем с его природой, не понимая, что все происходящее с ним есть результат скрытой от нас глубокой душевной работы. И конечно же, мы эту войну проигрываем.
На счастье, в природе существует механизм обработки человеческих желаний, шлифовки их и доводки до истинно человеческого уровня. После того как природа потрудилась, начинается собственный труд человека, душевный, умственный и духовный.
Душевный труд? Труд души? Душа? Мы на каждом шагу произносим это слово, мы говорим о душевных людях и бездушных, но что душа?
Вновь обратимся к Главному учебнику педагогики – к языку. Современный словарь частотности русского языка показывает, что слово «душа» и близкое ему – «сердце» (значение их примерно одно и то же) входят в число наиболее распространенных слов, это простые орудия нашей речи и нашего сознания – как же строить без них педагогику? Она получится бездушной, бессердечной.
Принято считать, что душа – весь психический, внутренний мир человека. Но, судя по языку, это не так. Пушкин постоянно разделяет понятия «ум» и «сердце».
То есть душа – не «я», не весь мой внутренний мир, существуют еще ум, память, способности – это другое. О душе говорят отстраненно, как о живом существе, отличном от меня: одно дело «мне больно», другое – «душа болит». Можно сказать: «я хочу», а можно – «душа моя хочет», «душа жаждет», «душа не принимает», «душа страдает», «душа радуется»…
Душа – что-то таинственное во мне: «куда-то рвется душа моя», «никак душа не успокоится», «как-то тяжело на душе», «словно камень на душе».
И что-то бездонное в своей таинственности: «в глубине души», «в дальних уголках своей души», «из самой глубины души»…
И что-то своевольное, собственной волей наделенное: душу нельзя поработить, принудить. Человека можно заставить делать что угодно, а душу его не приневолить.
И что-то искреннее, необманное, выражающее суть человека: от чистого сердца, сердечно… «Душевно вам предан», – говорили в старину. О хитром говорят иногда с одобрением: «Задним умом крепок», о двоедушном же – только с отвращением. Хитрить – непредосудительно, «кривить душой» – нельзя. Предполагается, что душа – это правда человека, непродажное, неподкупное. Продается сила, продаются плоды ума и таланта, но с презрением, со страхом говорят: «Душу продал…»
Самое дорогое, таинственное, бездонное, своевольное, искреннее, непродажное – такими качествами наделена в нашем сознании душа человеческая, душа живая, «заветный клад и слез и счастья».
Что же она такое, если не вся психика и не ум?
Вслушаемся в ряд выражений: «всей душой желаю», «всей душой чувствую», «всей душой люблю», «всей душой надеюсь», «всей душой благодарю», «всей душой ненавижу», «всей душой страдаю», «всей душой радуюсь».
Но нельзя сказать: «Всей душой думаю». В уме и в душе производится разная работа, ее и нужно разделять, чтобы учить детей и той и другой.
Вот что такое душа – это желания человека, чувства, вера, надежда, любовь в их единстве. Можно говорить научным языком: «эмоционально-волевая сфера», но можно – душа, сердце.
Это чрезвычайно важно для воспитания – что душа понимается как цельное: душа болит, жаждет, хочет, страдает, принимает, радуется. У нее свои, характерные для нее свойства: в чистой душе не появится низкое желание, в слабой душонке редко благородное чувство. Цельность души, устанавливаемая из опыта народом-педагогом, народом-психологом, как раз и делает невозможным воспитание по модели «сад-огород» – прививать какое-то одно чувство в отдельности.
Воспитывать можно только всю душу в целом.
Мама беспокоится: что делать? Сын растет жадным, ни с кем не поделится, отнимает игрушки у других детей. Но ничего с этой жадностью не сделаешь. Если мальчик и в остальном плох, то не с жадностью надо бороться, она лишь симптом. Если же растет добрая душа, то ничего страшного, станет постарше и не будет жадничать.
Вот одна из первых причин неудачного воспитания: мы мучим сердце ребенка, даже и не думая о том, что у него есть это самое сердце, душа, личность. Нам кажется, будто у ребенка одни только физические чувства, а на самом деле у него с рождения есть внутренний мир, который состоит из желаний-чувств. Не маленький кричит в наших руках, а душа в ее чистом виде: комок желаний, комок чувств.
Пока мы беспокоимся об умственном развитии ребенка: умный? глупый? вундеркинд? – в это самое время идет не замечаемое нами быстрое развитие чувств, способности верить и надеяться, оформляется душа человеческая. Жан-Жак Руссо первым указал на это важнейшее для воспитателя обстоятельство, когда заметил, что чувствовать он научился раньше, чем думать, и так бывает со всеми людьми.
Еще ни мыслишки в голове ребенка, еще никакого «я», но он живой и, следовательно, желает и чувствует. Да еще как! Вы посмотрите на эти слезы по щекам – только чувство такой силы, какая нам недоступна, может их вызвать.
Войдем усилием памяти так далеко, как сможем, вспомним первые проблески своего сознания, и каждый обнаружит, что он и в ту пору был примерно тот же человек, что и сегодня. Чувства созревают, душа зреет, но она одна на всю жизнь, в ней подлинная суть человека. Поэтому она так дорога ему: «Не стой над душой!»
Все знают, что первые пять лет, а по другим представлениям первые три года – самое важное время в истории человека. Но почему? Не потому, что в эти годы человек получает столько-то процентов информации, хватит нам все мерить информацией, а потому, что в эти годы складывается самое ценное, самое важное, что определяет всю его жизнь: складывается его душа.
Оттого душа – самое дорогое: с рождения, еще до ума образовалась она во мне, в виде самых первых, простейших желаний возникла и живет во мне.
Оттого душа – таинственное: я не знаю, как появляются во мне желания-чувства.
Оттого душа и своевольна: не принудишь любить или хотеть, не заставишь верить или страдать.
Нам кажется, что ребеночек наш ничего еще не понимает (он и вправду не понимает умом), мы обращаемся с ним бесцеремонно, мы заняты кашей и пеленками, мы спорим, надо ли соблюдать режим, мы взвешиваем ребенка каждый час, мы шлепаем его, когда он капризничает, для нас ребенок еще матрешка, которую можно вертеть и так и эдак: но вот он стал старше, вот он стал понимать нас, вот мы разделались с кашами и пеленками, и тут мы являемся, «воспитатели», и торжественно приступаем к воспитанию. В тот самый момент, когда оно практически закончено, мы, спохватившись, начинаем бороться с недостатками, «корчевать» их и прививать «полезные» качества, не подозревая, что поезд ушел и что те самые недостатки, с которыми мы теперь всю жизнь будем самозабвенно бороться, мы сами же и внедрили в душу ребенка, когда она развива