– Кто у Петрика папа? – спросил он. – Стекольщик! А в тюрьме тоже есть окна! Вот папу Петрика и повезли вставлять стекла в тюрьме.
Мальчик с благодарностью посмотрел на учителя.
Когда рассказываешь эту историю, ее обычно встречают с одобрением, но каждый раз находятся и возмущенные: «Разве можно обманывать детей? Детям надо говорить всю правду!»
Словно есть какая-нибудь правда в том, чтобы оставить мальчика в беде, без помощи. Ах, эти ревнители «всей правды»! Какие только жестокости по отношению к детям не оправдывались словами: «Пусть привыкают, пусть знают правду!»
Есть родители, которые чуть ли не с колыбели стараются не упустить случая указать сыну: «Вот видишь, как дурно люди поступают? Видишь, какие негодяи? Видишь, что творится?»
Под словом «вся правда» иногда понимают лишь дурное о мире, о жизни. Ребенок постепенно привыкает к мысли, что «правда» – это что-то несправедливое.
Как надо не любить ребенка, не чувствовать его души, чтобы хоть словом, хоть движением поколебать слабую еще веру в красоту мира, в добро!
Укрепить веру ребенка в силу добра и правды не так легко, как кажется. Приходится тщательно оберегать его от многих разговоров, естественных в среде взрослых: дети слишком восприимчивы и принимают все близко к сердцу. Мать с пятилетним сыном пошла к приятельнице, в разговоре взрослых промелькнуло слово «война», и у мамы при этом было озабоченное лицо. Просто обсуждали сегодняшние газеты, а мальчик в страхе, мальчик не может уснуть, он боится войны.
Представим себе: вот зло, вот родители, вот ребенок. Родители не могут представлять зло как добро, не могут и скрывать зло. Они могут лишь одно: быть источниками добра, источниками доброго взгляда на мир. Насколько это им удастся, настолько и будут их дети добрыми. Чем больше зла окружает ребенка, тем больше душевных сил приходится тратить, чтобы противопоставить ему добро.
От всего ребенка не оградишь, но будем хотя бы внимательны!
Я пришел в гости, рассказываю товарищу о неприятностях в своих делах, кого-то ругаю. Хозяин выпроваживает шестилетнего сына и осторожно говорит мне: «Слишком много отрицательной информации…» И мне стало стыдно за то, что я так дурно вел себя при ребенке.
Когда ребенок вырастает, он идеализирует жизнь, он судит ее по высшим мерам справедливости; и вера в добро, внушенная в детстве, претерпевает серьезные испытания в раннем юношеском возрасте.
Примем этот кризис по возможности спокойно – он не вечно будет продолжаться. Вернется и здоровье. Не бывает так: прожил жизнь и не чихнул. И духовное развитие не может быть совсем безболезненным. Но чем больше подростка питали в его детстве любовью, чем больше вокруг него ценили правду, человеческий труд, тем легче справляется он с кризисом, и вера его в добро, быть может и пошатнувшаяся, укрепляется, укореняется в душе и становится мировоззрением. Но одно дело, когда новые знания, новое видение мира приходит к человеку, способному верить, а другое – когда новые впечатления ложатся на пустоту, когда душа мертва. Как же ей справиться с кризисом? Скепсис, сомнения необходимы, но вопрос в том, на что они ложатся – на веру, на способность верить или на пустоту?
Иные родители до того боятся будущих разочарований, что не дают своим детям и вовсе почувствовать очарование мира, очарование жизни на этой земле, да еще при этом они уверены, будто действуют в интересах ребенка: «А иначе он испытает разочарование». Называется – уберегли… А что уберегли? Ничего!
Естественный путь воспитания: от детской слепой веры в добро, внушенной родителями и воспринимаемой как нечто бесспорное, – через кризис, через сомнения, через споры, через собственные поиски правды в людях, в жизни, в книгах – к мировоззрению, глубоким и стойким убеждениям.
Мы не всегда в состоянии помочь нашему ребенку, не на все его вопросы ответишь сразу. Как не можем мы пойти работать вместо выросшего дитяти или пойти вместо него служить в армию, так не можем мы пройти вместо него трудный путь духовной эволюции, духовного развития. Наследством, которое мы ему оставляем, пусть распорядится сам; но нас будет утешать мысль, что мы все-таки оставили ему это наследство, снабдили его всем необходимым в дорогу и главное – верой в правду и добро.
В идеале юноша должен выйти из критической поры своего развития с убеждением, что он для того и идет в жизнь, чтобы сделать ее лучше. И не свою жизнь сделать лучше, а жизнь своего народа! Он должен выйти в жизнь с высокой общественной целью – не имея ее, человек рано или поздно погибает душой.
Только силы веры, любви и надежды бесконечны, все другие силы рано или поздно иссякают. И только в детстве можно дать ребенку эти бесконечные силы.
Я иду с Матвеем из детского сада, и он спрашивает о старшем своем брате:
– А может быть, мы его сейчас встретим?
Он очень любит его. Он хочет увидеть его сейчас же, на улице.
– Нет, он не встретится, он дома. Я уходил, он дома был, – говорю я.
Матвей останавливается и смотрит на меня с изумлением. Он ораторски протягивает руку ладошкой вверх и трясет ею, объясняя мне, глупому, такую простую вещь:
– Ну я же сказал «мо-ожет быть»!
Когда я поумнею? Даже маленький мальчик понимает, что такое надежда, а я?
Надежда – стойкость сердца. Как придет она к ребенку? Как научить его надеяться на лучшее, ждать лучшего и в любых несчастьях не отчаиваться? Надежда – добродетель; отчаяние всегда считалось не бедой, а грехом. Не смей терять надежду!
Надежда связана с бодростью и весельем. Ее порождает бодрый и энергичный, веселый тон домашней жизни.
Вырастая, человек сначала надеется на родных, на свой дом, потом постепенно он начинает надеяться и на свои силы, потом – только на свои силы. Но всегда обращается он с надеждой к гармонии мира, к красоте, всегда надеется, что мир не будет жесток к нему. Надежда на что-то, на «авось» считается легкомысленным свойством. Но как вынес бы человек все страдания, если бы не было у него надежды на лучшее, пусть даже случайное лучшее – надежды на «авось»?
Никогда не будем оставлять детей одних! Особенно если им трудно, если они запутались. Неприятности в школе, ссора с учителем, ссоры с товарищами, денежные затруднения подростка, любовные неприятности, сердечные мучения – не оставим детей одних, не будем переходить на сторону их противников, даже если дети не правы. Не будем пользоваться моментом, чтобы произнести торжествующе: «Я же тебе говорил? А кому я говорил? Я тебя предупреждал?!» Пусть дети надеются на нас, пусть не отчаиваются. Дети склонны к надежде, чувство безопасности подводит их, а мы, взрослые, склонны эти надежды разрушать. «На что же ты надеялся?» – говорим мы скептически запутавшемуся в школьных делах сыну.
Осторожнее. Хуже будет, если сын перестанет на что-нибудь надеяться.
Способность надеяться взращивается в детстве и становится душевной силой человека. Надежда живет в глубине души, она часто бывает тайной («тайные надежды», «втайне надеялся»). Надежды хранят, надежды лелеют, надежды тешат, надежды даже ласкают. Надежда – последнее, что есть у человека. «Оставь надежду, всяк сюда входящий» – надпись над входом в дантовский ад. Жизнь без надежды – ад.
Маленький, грудной еще ребенок кричит в своей кроватке, зовет маму, она на кухне, она слышит, она по голосу чувствует, что ничего страшного не случилось, и она… не торопится. Она заканчивает свои дела, потом идет к сыну, но без упреков – чего, мол, кричишь, слышу! – нет, она идет с повинной:
– Ты меня зовешь, а я не иду? Мама плохая, не сразу пришла!
Но и другой раз мама не торопится. Так она обучает Матвея первой детской добродетели – терпению и надежде. Надо обождать, перетерпеть, помощь придет, обязательно придет.
Этот эффект «отсроченного эха» довольно важен в воспитании.
Мама троих сыновей, двух больших и одного малыша, удивляется, отчего маленький, в отличие от старших, растет себялюбивым и капризным человеком. Рассказываю ей об эхо-эффекте, и она, подумав, говорит:
– А ведь правда… Те двое как росли? Все кругом были заняты. А маленький? Чуть заплачет – сейчас же семь человек бегут, и я впереди всех.
А надо дать ребенку возможность потрудиться душой – потерпеть.
Во всех приключениях – упал, ошибся, порезался, обжегся – мы говорим: «Ничего, до свадьбы заживет». Вот это «ничего», «все будет хорошо», «вот увидишь, все обойдется», «не горюй», эта сердечная бодрость и рождает тягу к лучшему, уверенность, но не самоуверенность.
Две противоположные задачи перед нами: научить ребенка надеяться на жизнь и научить его надеяться на себя самого. Это не должно быть открытием разочаровавшегося в людях взрослого человека: «Я понял – надеяться можно только на себя». Ребенок должен в детстве привыкнуть к мысли, что ни от кого не надо ждать помощи.
Общий фон надежды создается в семье, когда хоть кто-нибудь, хоть один человек вносит в семейную атмосферу бодрость, не дает унывать, поднимает настроение:
– Не горюй! Не вешай нос! Не унывай! Не бойся! Не пищи! Все перемелется! До свадьбы заживет! Будет и на нашей улице праздник!
В языке великое множество таких оборотов и поговорок, надежда – необходимейшее средство существования.
Конечно же, надежда укрепляется, когда ребенок растет в окружении надежных людей: сказал – сделал, обещал – выполнил, а если отчего-то не выполнил обещанного, то человек чувствует себя виноватым, огорчается не меньше обманувшегося в своих надеждах.
Дети сами-то существа ненадежные. Они обещают от всей души, а там глядишь – заигрался, замечтался, завозился, не хватило терпения. Как и в других подобных случаях, получается лучше, если мы и не надеемся на них, объясняя свое отношение тем, что от маленьких нечего ждать, что надежность – дело взрослых. В ту пору, когда дети еще хотят быть похожими на взрослых, мы все добродетели преподносим детям как особое, почетное свойство взрослости: