Примерно по такой же модели приходят к ребенку все его психические качества: движение изнутри (направленное! к цели!) встречается с движением внутрь, словно две строительные бригады идут навстречу друг другу. Образуется тоннель – цели сливаются, качество закрепляется. Старания «привить» нечто без встречного движения изнутри бесполезны. Получается не тоннель, а подкоп, мы не воспитываем, а подкапываемся, причем подкоп в никуда – хоть всю жизнь рой.
И пропадает всякое движение души, дурное или доброе, если оно не сливается с таким же встречным движением от внешнего мира. Только доброе с добрым дает добро, только дурное с дурным складывается во зло. Только нащупав росточек доброго, можем мы добром усилить его.
Все, что есть в ребенке, возникает в результате двух встречных движений – изнутри ребенка к миру и от мира внутрь ребенка.
Это неудобно, это сложно, но это так. Воспитывая, мы держим под контролем лишь свои действия, направленные на ребенка, и удивляемся, отчего иногда у нас получается, а иногда нет. Да потому, что мы не учитываем внутреннее движение, не умеем влиять на него, не умеем создавать его, пробуждать.
Мир действует на душу человеческую не так, как Амур, который выстрелил из лука, попал в сердце – вот и любовь. Все сложнее.
Сознательно, по воле своей мы действуем на ближайший к нам конец тоннеля, а невольно – интонациями, прикосновениями, манерами – мы в то же самое время действуем на тот, дальний конец, вызываем неподвластные нам душевные движения, добрые или злые чувства. Неподвластные в том смысле, что мы не все умеем их контролировать.
Ну конечно же, мы сами сеем зло, кто же еще.
Зло в душе ребенка рождается примерно так же, как болезни. В медицинской энциклопедии можно прочитать: есть лишь две причины болезней – поломки и защита. В глаз попадает мельчайшая песчинка, организм поднимается на борьбу с ней, глаз опухает – это идет война с песчинкой, и человек может остаться без глаза. Отчего? От песчинки? От защиты?
Мельчайшие песчинки – это наши грубые, неосторожные прикосновения к ранимой, тоньше глаза организованной душе ребенка, о котором мы думаем, что он ничего не понимает и потому все вытерпит. Благодаря жертвам многих ученых мы наконец научились мыть руки, а многие мамы гладят горячим утюгом пеленки – изо всех сил охраняют ребенка от невидимых микробов. И постоянно рассыпают песчинки зла. Душа, как и организм, не знает пределов необходимой обороны, она видит угрозу в мельчайшем повышении тона, в едва заметном неудовольствии мамы, в чуть небрежном прикосновении, в ослаблении чувства любви – может, просто от усталости мама сейчас не так сильно любит. Но душа маленького поднимается на защиту, в ней зарождается очаг обороны, очаг зла. Мы, бывает, отвечаем тем же, мы тоже защищаемся, мы тоже люди, и пошел раскачиваться маятник, и быстро проходим мы вместе с ребенком тоннель зла: злое чувство изнутри встречается со злым чувством извне.
Но если отчего-либо, от невидимой песчинки вспыхнувшее злое чувство не встречает ответного зла, то нет и тоннеля, злое чувство растворяется, исчезает.
Прибегает со двора трехлетняя девочка-крепышка, ножки толстенькие, как у слоненка, кричит маме ни с того ни с сего, задыхаясь от возбуждения:
– Ты, ты, ты – собака!
Услышала во дворе.
Что на это ответить? Отшлепать, чтобы не смела так разговаривать с матерью? И что из нее вырастет, если она в три года может сказать матери – родной матери, вы подумайте только, что за дети пошли! – может сказать родной матери «собака!».
Но мама:
– Ох ты моя хорошая! – и улыбается. – А ты знаешь, кто ты у меня? Ты – зайчик!
– А ты, а ты, а ты, – захлебывается от возмущения девочка, – а ты… белочка!
И все. И пропал запал. Нет тоннеля. Нет злого чувства.
Не противопоставлять детскому злу зло взрослых, не создавать тоннелей зла, никоим образом не посягать на ребенка – вот простая стратегия воспитания. Тогда из тех мимолетных чувств, которые идут нам навстречу, злые, вызванные песчинками зла, будут пропадать, рассеиваться, а добрые – закрепляться, превращаться в добродетели, в достоинства характера, которые сами забьют возникшие недостатки.
Лишь только безопасность нарушается, а на пути развития возникают преграды – у ребенка развивается злая воля. У сильного она выражается в агрессивности; у слабого, но умного – в хитрости, изворотливости; у слабого и неумного – в коварстве и подлости. У одних защита выливается в агрессию против мира, у других – в агрессию против себя, и они становятся слабыми, бездеятельными, ленивыми людьми.
Ответ на вопрос о причине зла можно назвать определенно и недвусмысленно: всякое посягательство на ребенка, на человека есть зло. Посягательство рождает явный или тайный страх, а страх вызывает дурные чувства и свойства. Веками целью педагогики было – посеять страх в душе ребенка. Вместе с этим страхом сеяли зло и говорили потом, что зло – от рождения и надо с ним бороться.
На самом деле цель воспитания – избавить ребенка от страхов и, значит, от зла.
«Но ведь ребенок сам не понимает, в чем его добро», – слышу возражение.
Увы! И по отношению к нам кто-то творит зло, уверяя нас и, главное, себя, что человек не знает, не понимает своих интересов, что нам хотят только добра. Но будем называть вещи своими именами. Всякое посягательство на то, что дорого человеку, всякое нарушение его чувства безопасности и потребности в развитии есть зло.
Мы посягаем на ребенка и порождаем в его душе зло не только потому, что мы невежественны, а потому, что зло есть в мире, и, следовательно, оно есть и в нас. Мир далек от совершенства. Мы устаем от бытовых неурядиц, от долгой дороги с работы, от очередей, от ссор с родными и близкими людьми – все это не может не рождать зло в наших душах, и оно не может не передаваться маленьким. Потому нам трудно вырастить совершенных детей.
Мы, а не кто-нибудь иной рождаем зло в детских душах, мы, а не среда и не окружение передаем им зло мира, мы сами выступаем разносчиками заразы недоброты. И ничего не поделаешь… Но хоть будем понимать, что происходит.
Даже в бесчеловечном окружении человек может оставаться добрым, не причинять страданий людям, и, разумеется, в любых условиях можно вырастить добрых детей.
Неторопливо стараемся мы пробудить в ребенке доброе чувство человека.
Если горести чужой
Вам ужасно быть виною… –
вот это важней всего: чтобы нашим детям было ужасно доставить горесть другому. Будем потихоньку, не ожидая быстрых результатов, учить маленького человека чувствовать человека.
Не затрудняй! – учим мы его, стараясь не доставлять ему лишних хлопот.
Чужая вещь – не трогай! И мы тоже без спроса ничего не трогаем на столе у сына-школьника и, уж конечно, не смеем заглянуть в его портфель.
Чужое время – не занимай! – и мы стараемся поменьше обременять сына всевозможными «сделай», «сходи» и всегда договариваемся о помощи заранее, как поступили бы, если бы обращались к чужому.
Чужое чувство – не задевай! – и мы боимся хоть взглядом обидеть сына.
Чужой мир – не вторгайся! – и мы никогда не пристаем с назойливыми вопросами.
Чужой покой – не нарушай!
Чужое желание – уважай!
Чужая мысль – не торопись оспорить!
Десять-пятнадцать лет такого воспитания, и, может быть, чувство человека хоть в слабой форме укоренится в душе сына или дочери.
Короткая притча о Мальчике-с-палочкой.
Энергичный наш Матвей быстро научил своего племянника, полуторагодовалого сыночка Кати, всякую деревяшку превращать в пистолет, целиться и говорить «пух!» – стрелять. Маленький произносит «пух!» таким нежным голоском, с такой счастливой улыбкой, что если бы взаправду стреляющие люди так улыбались, то из их ружей вылетали бы одни подснежники и фиалки.
Маленький нашел где-то палочку, наставляет ее на Матвея, расплывается в улыбке и говорит «пух!».
Палочка – сомнительных свойств и неясного происхождения, какая-то кривая – где он нашел ее в доме?
– Катя, отними у мальчика палочку, – говорит бабушка. – Он себе глаз выколет.
– Да? Как же я ее отниму? – удивляется Катя.
Вот и вся притча.
Кате и в голову не приходит, что палочку можно отнять – разжать руку мальчика и отнять. У ребенка в полтора года она не может ничего отнять, как и у взрослого.
Катя могла бы сказать: «Нельзя, фу!» Но почему же «фу»? За что ни возьмется маленький – всё «фу». Так весь мир станет «фу!».
Но палочка все-таки опасна, и бабушка огорчается.
Катя говорит своему сыночку:
– Ой, посмотри, что там у Матвея? Смотри, какие у него игрушки!
Малыш раскрыл рот, как ворона с сыром, выпустил палочку из рук, и Катя ловким воровским движением спрятала ее за спину, очень довольная собой. А маленький про палочку тут же забыл.
Семейная педагогика похожа на дорогу в горах, за каждым поворотом которой возможна пропасть. Но там все просто: свернул, свалился вниз – и нет тебя, никаких проблем. А в педагогике человек может ухнуть в глубочайший душевный провал и жить дальше, и воспитывать, не подозревая о том, что его, человека, как бы и нет на свете, одна видимость.
В педагогике за каждым невинным с виду словом может скрываться необъяснимое, непонятное, может проходить невидимая граница, по одну сторону которой – непременный успех воспитания, а по другую – полная неудача воспитателя, старавшегося изо всех сил.
Здесь говорится: чувство, чувство, воспитание чувств, любовь… Но есть люди (и в чем же они виноваты?) – есть люди, не знающие, что такое чувство, что такое любовь. Слышали, употребляют эти слова в речи, думают, что знают их смысл, а на самом деле и понятия о нем не имеют:
Когда б хоть тень вы разумели
Того, что в сердце я ношу!