И они даже не знают, что они чего-то не знают.
Не для вас, читатель, а для таких людей (у них ведь тоже дети) я должен объяснить, что значит слово «чувство», хоть попытаться!
…Впервые я со всей отчетливостью увидел эффект тайного бесчувствия, болезни, о которой сам больной и не догадывается, когда попал однажды на прием к Деловому человеку – назовем его так. У меня был ряд проблем, решение которых от него не зависело. Но по своему служебному положению он обязан помогать людям – в этом и состоит, в частности, его работа, за которую он получает немалые деньги и которая дает ему довольно высокое положение.
Деловой человек был расположен ко мне (как и ко всем, кто приходил к нему на прием), нетороплив, внимателен, шутлив, и я видел, что он искренне хотел помочь мне. Разговор был долгий, подробный, с записыванием деталей в большую синюю книжку из тех, что выпускаются специально для Деловых людей – обычному человеку они ни на что не годятся.
Но! Но вскоре я заметил, что принимающий меня человек быстро и профессионально точно просеивает мои речи, жалобы и рассказы, выбирая из них лишь строго деловые – в чем суть проблемы и кому надо позвонить. Звонить он порывался тут же. Я не успевал договорить фразу до конца, как он тут же поднимал телефонную трубку. А если не надо было звонить и нечего было записывать в синюю книжку, то на лицо его мгновенно, как забрало, опускалась пелена серой скуки – он пережидал. И вдруг я понял, что подлинное его желание заключается вовсе не в том, чтобы мне было хорошо, как мне казалось сначала. Желание его состояло в том, чтобы решить мои проблемы, потому что в этом заключалась его работа, за которую ему платят деньги. Я был в кабинете не я – я был его проблема. Он был ко мне совершенно равнодушен, несмотря на то что улыбался, смотрел в глаза и готов был заниматься со мной хоть три часа подряд. Он не чувствовал меня, то есть не желал мне добра как человеку имярек, он желал себе быстрого решения моих проблем, как плотник желает себе, чтобы доска, которую он пилит, распилилась как нужно. У того работа – доски, у этого – люди, а суть одна.
Я не осуждаю Делового человека, я сейчас не о нем, спасибо ему, какой бы он ни был. Я пытаюсь на этом примере уловить и показать отличие между чувством и бесчувствием.
Деловой человек очень удивился бы, если бы ему сказали, что он бесчувственный сухарь. Он чувствовал в этот момент. Больше того, он любил, он любил свое дело, он желал ему, делу, совершенства, и это свое желание он остро чувствовал. Но хотя он работал с людьми, на людей его чувство не распространялось. Он даже и не понял бы, если бы его упрекнули, удивился бы – чего от него хотят? И зачем нужно то, чего от него хотят? Разве то, разве чувство к посетителю поможет Делу? Поможет решить проблемы посетителя?..
Довольно часто нам встречаются люди, которые не работают, а живут по модели Делового человека. Они приходят в больницу навестить больного родственника, они желают ему выздоровления, они все готовы сделать для него, но в глубине души они желают не здоровья больному, а устранения этой жизненной неприятности – болезни человека.
Жалуются (и не первый век жалуются), что мы все стали прагматиками, разучились чувствовать. И в самом деле, мы стали относиться к чувству по-деловому, мы прославляем лишь то чувство, которое выливается в действие, полезное чувство. А чувство бесполезное по-прежнему дико и смешно. Лишь та любовь считается любовью, которая доказана делом, предъявила доказательства любви. Иначе любовь любовью не считается. И вот появляются на свете монстры, чудовища: доказательства любви – но без любви! Доказательства любви, которой нет!
В семейной жизни и в воспитании детей эта невидимая, тайная, скрытая от нас драма происходит на каждом шагу: родители предъявляют окружающим, школе и самим себе доказательства любви к детям, то есть совершают поступки, которые обычно совершаются под влиянием любви (заботятся о детях, ходят на родительские собрания, посещают с ребенком зоопарк, покупают мальчику все, что нужно, хлопочут за него) – но не любят! Они ведут себя как все, перенимая лишь внешние действия, без той внутренней работы, без того волнения, в котором и заключается вся сила воспитания. И даже не догадываются о том, что они что-то делают не так. Они любят не детей, а себя в образе родителей, им нравится быть хорошей матерью, честным отцом; и никак они не могут понять, отчего же сын вырастает бесчувственным человеком.
Да оттого, что отец был не отцом, а Деловым человеком в своей семье. Он не любил, а решал проблемы. Он жил вместе с сыном, но не переживал вместе с ним его, сына, жизнь. Он не воспитывал, а вел прием.
Быть может, секрет заключается в слове «волнение»?
Вслушаемся, какой замечательный образ скрыт в этом привычном понятии! Волны появляются, когда ускоряется течение жидкости. В данном случае эта жидкость – кровь человеческая, «волнение крови», «волнение в крови». Когда человек волнуется, кровь бежит быстрее, сердце бьется чаще, и это главный, непременный признак чувства. Говорят: «Чье сердце не дрогнет при виде…» Древние считали, что душа человека – в крови его.
Что волнует нас на самом деле? Неприятности, вызываемые детьми, или сами дети? Волнуют ли нас дети, когда у них нет неприятностей?
Волнение противоположно покою: «Беспокойное сердце», «Успокойся, не волнуйся», – говорим мы. Волнение связано с растратой энергии, с расходом души, а страсть, говорил Л.С.Выготский, – душевное мотовство, ведущее к банкротству психики. Чувство – не желание покоя самому себе, которое мы иногда принимаем за любовь к детям, а именно непокой, волнение, бесполезное волнение. Чувство бесполезно, оно ведь не реальное действие, а внутреннее. В одних случаях оно помогает работать, в других мешает; артисту оно необходимо, для канатоходца губительно.
Но при всех обстоятельствах чувство есть любовь, горячее желание добра и сближения.
Острое, волнующее, горячее желание добра другому безотносительно к себе – вот что такое чувство. Часто ли мы его испытываем? Даже по отношению к своим детям?
Когда человек волнуется, испытывая желание добра другому, это его волнение в чем-то выражается, и оно чувствуется другим человеком. Так происходит воспитание сердца. Воспитание сердца – передача своего волнения. Нет волнения – нет и воспитания.
Не желая добра человеку – человека не почувствуешь. Чувство, любовь есть горячее желание добра человеку – все четыре слова необходимы в этом определении.
Точно так же можно и родителей спросить: у вас дети, но чего мы хотим? Счастья иметь детей, счастья иметь благополучных детей или детского счастья? Эта едва заметная, маловажная на первый взгляд разница и есть та пропасть, в которую мы сваливаемся – и погибаем как воспитатели.
Злое чувство рождается мгновенно, а доброго приходится дожидаться.
Стоим с маленьким Матвеем в длинной скучной очереди у телефона-автомата. К тому же неясно – женщина в круглой шапочке впереди нас или позади?
– А эта тетя? – спрашивает тихонько Матвей, беспокоясь.
– Кажется, она за нами, но давай ее пропустим, ведь она тетя, а мы с тобой мужчины.
Матвей упрямо наклоняет голову и говорит с той интонацией, с какой дети произносят слово «нетушки»:
– А-а, мы же раньше пришли!
Молчу. Что делать? Так – значит, так. Упреком доброе чувство не вызовешь. И все же он почувствовал мою досаду и решил пойти навстречу, рассудил так:
– Но когда мы подходили, эта тетя шла сюда, мы ее обогнали. Значит, она раньше.
Я наклонился и тихонько поцеловал его.
Но как бы не упустить самый надежный способ вызывать добрые чувства – вы знаете его, конечно? Он основан на законе шубы. Но может быть, вы и закона шубы не знаете, одного из главных законов воспитания?
…Известный пример из книги Л.С.Выготского «Психология искусства»: человек входит вечером в свой дом и видит – у вешалки притаился вор. Человек сильно испугался. Но через мгновение он понял, что это не вор, не грабитель, а просто шуба висит на вешалке.
Вора не было. А чувство? А страх – был? Отличалось чувство перепуганного хозяина от того чувства, которое он испытал бы, окажись под вешалкой настоящий вор? Конечно, нет. Вор не настоящий, а чувство – подлинное. Чувство вообще не может быть ложным. Мысль бывает чужой, украденной, заимствованной, вычитанной, а чувство всегда свое, ты его испытываешь или нет.
На этом законе зиждется все искусство: коль скоро подлинное чувство может возникать по ложным, нереальным поводам, то, следовательно, оно может обманывать нас, но и мы можем его обманывать. Человек приходит в театр и там, сидя в зале, в уютном кресле, радуется, горюет, страдает, плачет, смеется, испытывает счастье. Любит людей, которых, собственно говоря, на свете нет. Ничего нет – а чувства есть, и притом подлинные. В театре все не настоящее, кроме чувств. Тогда как в жизни, бывает, все подлинное, а чувства нет.
Для того театр, для того книги, для того кино, для того телевидение, поэзия, сказки, музыка – для воспитания добрых чувств. Не будь закона шубы, не будь принципа «ложный повод – истинное чувство» – воспитание детей было бы невозможно.
Две задачи у нас: не вызывать злого чувства в сердце ребенка и вызвать доброе желание, доброе чувство. Но оглянемся вокруг себя и в себя всмотримся – сколько среди нас таких родителей, чьи умения прямо противоположны необходимым: мы умеем вызывать злые чувства и не умеем вызывать добрые, недоуменно расспрашиваем друг друга: «А как? Как это делается?»
Так ли воспитываем мы драгоценнейшее чувство человека, этак ли, любовью ли, сочувствием, деликатностью в отношениях, терпением, совместным чтением книг, мягкими уговорами – или даже и никак не воспитываем мы душу ребенка, не умеем это делать, и некогда нам, но при всех вариантах одно очевидно: распространенными семейно-педагогическими мерами вроде замечаний и наказаний сердце ребенка не воспитаешь – в нем поселится что угодно, кроме способности горячо желать добра другому человеку. Но именно недостаток этой, а не какой-нибудь другой способности и заставляет нас хвататься за голову и громко жаловаться на детей – мол, они растут «какие-то бесчувственные», холодные, жесткие и жестокие.