Вот этот комплекс мер, широко применяемых в домашней практике: Попрек, Упрек, Замечание, Оскорбление – ПУЗО. Воспитанием от пуза (простите за грубость!) любви не научишь, это невозможно.
Великий источник чувства – первая любовь. Потрясение души! Сколько читали, сколько видели по телевизору и в кино, сколько разговоров было. Сколько расспросов: «А что такое любовь? А с какого возраста можно любить?» – и вдруг на самого как столбняк находит, и впервые смысл жизни перемещается в другого человека.
Влюбленный юноша благодарен любимой именно за то, что она одарила его душу новым, прекрасным чувством: «До тебя я не знал, что такое любовь!» Его собственная любовь кажется ему подарком от любимой – да так оно и есть.
Что делать родителям?
Радоваться, что сын и дочь счастливы, что они способны любить – есть дети, которым это никак не удается. Больше заботиться о детях, потому что они как шальные забывают обо всем на свете. Хотя бы отчасти смириться с тем, что пошли под откос занятия в школе, что все стало неважным для сына, кроме его любви, что часами висят подростки на телефоне, ни о ком в семье не думая. Ни одного упрека, ни одного попрека, никаких, конечно, подшучиваний, расспросов («Кто она? Кто ее родители?»), никаких загадываний («Жених? Не жених?»), никаких подозрений, ни-чего.
Торжественный момент в жизни человека, будем и мы тихими и торжественными: первая любовь… Решается вся судьба человека.
Спросят: а что уж так – ничего не делать, не прикасаться, не вмешиваться? Кто же вмешается, если не родители, кто подскажет, кто оградит?
Да поздно, поздно! Первая любовь – первый результат воспитания. Тут все сказывается в один миг.
Любовь – поиск абсолютной безопасности и абсолютного развития. В зависимости от характера и воспитания один человек больше нуждается в безопасности, другой – в развитии. Так Илья Ильич Обломов любил сначала Ольгу Ильинскую, это воплощение развития, но кончил домом вдовы Пшеницыной – нашел воплощение безопасности.
Что будет искать наш сын? Домашнее воспитание сердца закончено, начинается воспитание жизнью. Сердце сына, сердце дочери больше не принадлежит нам.
Я слышу мальчика, ему лет шестнадцать. Я слышу девочку, ей поменьше. Брат и сестра. Они сидят на лавочке возле дома и спорят. Или не спорят?
– Скажи, ты знаешь, что такое любовь?
– Я читал. Это стремление сердца к сердцу.
– А еще любовь – это когда никого вокруг не видишь, кроме него.
– Нет, любовь – это когда видишь и любишь всех.
– …когда только о нем и думаешь.
– …когда чувствуешь себя всемогущим.
– …когда счастье от одного его взгляда.
– …когда знаешь, что навсегда.
– …когда чувствуешь, что без него умрешь.
– …когда чувствуешь себя человеком.
– …когда чувствуешь, что тебя нет.
– …когда хочется скупить все украшения в мире и ей подарить.
– …когда не видишь, во что он одет и каков он.
– Любовь – это любовь, и больше ничего нельзя сказать.
– Любовь – это… Я не знаю, что это такое. Любовь – это когда очень хочется жить.
Глава 2Воспитание духа
В декабрьский вечер, под самый Новый год, на лестнице многоэтажного дома нашли убитую семнадцатилетнюю девушку. Студентку техникума, первокурсницу. Убийца заткнул ей рот и нанес восемь ударов ножом. Поиски преступника, описанные в материале Аркадия Ваксберга (журнал «Звезда», № 11 за 1985 год), привели к совершенно неожиданному результату. Девушку убила ее подруга Ира Л., тоже первокурсница техникума, тоже семнадцатилетняя. Кто-то продавал очень красивое французское платье за 170 рублей, Ире очень хотелось купить его, ей казалось, что с покупкой платья у нее начнется новая жизнь, она засыпала и просыпалась с мыслью о платье. Она попросила денег у родителей, те подняли ее на смех, и тогда она сказала подруге, что может достать ей модные сапоги за 170 рублей, завела ее в чужой дом, будто бы за покупкой, покурила и набросилась на подругу с ножом. Денег Ира Л. не нашла – они были не в сумочке. А в заднем кармане брюк убитой подруги.
Преступница обнаружена, мотив преступления обнаружен и осужден, но остается обыкновенный человеческий вопрос: как она могла? Все хотят красиво одеваться, бывает, что человек ради желанной цели пускается и на махинации, довольно неблаговидные. Но наброситься на подругу и убить заранее приготовленным кухонным ножом? Идти с ней по улице, болтать, потом курить на лестничной площадке, зная, что идут последние минуты ее жизни?
Почему вообще некоторые люди способны на такое?
Когда следователь приступает к поиску, он перебирает возможные версии, отбрасывая одну за другой, пока не останется единственная, наиболее достоверная. Переберем и мы наиболее распространенные педагогические и психологические версии, которые обычно приходят в голову в подобных случаях.
У девушки была нарушена психика? Нет, Ира совершенно здорова и совершила преступление, тщательно обдумав его и подготовившись к нему. По медицинскому атласу у знакомых она изучала, куда лучше нанести удары. Никогда прежде за ней не замечали хоть какого-нибудь садизма или жестокости.
Она жила в тяжелой, трудной семье, ей подавали дурной пример? Нет, и отец и мать ее прекрасные работники, мама – преподаватель английского языка, дед – ветеран войны и труда.
Она росла избалованной эгоисткой? Нет, родители воспитывали ее в духе скромности и трудолюбия, она отличалась послушанием, заботливо относилась к родителям, к бабушке, младшей сестренке.
Ей не привили представления о честности и порядочности? Нет, задумав свое дело, она попросила подругу собрать и принести якобы для покупки сапог именно 170 рублей – «мне не нужно было ни одного лишнего рубля», как написала она в своих показаниях. Честная.
Она была темным, необразованным человеком? Нет, Ира училась в английской школе, ее, как сказано в характеристике, составленной после преступления, «не без основания считали одной из самых развитых и начитанных учениц».
Наконец, может быть, у нее были недостатки в эмоциональной сфере – холодная, бесчувственная? Нет, она очень любила своих родителей и любила одного человека, говорила подруге, что жить без него не может.
Все педагогические и психологические версии осыпаются одна за другой. Такое необыкновенное дело: на каждый вопрос есть ответ. Как будто поставлен жизнью жуткий педагогический эксперимент. Ведь жизни Ира еще не знала, чистый, натуральный плод воспитания, педагогических усилий семьи и школы…
Что же остается? Предположить вместе с автором документальной повести, что тут действовали какие-то «неутоленные комплексы, готовые взорваться при неожиданном повороте событий»? Но коль скоро мы хоть однажды станем на такую точку зрения – тайна, комплексы, – то мы будем вынуждены ждать нападения от любого человека: вдруг взыграют в нем комплексы, набросится и зарежет? Да и как воспитывать, как верить в воспитание, если в конечном счете всё тайна? Нет, на эту точку зрения становиться нельзя. Можно не найти убийцу, но нельзя объявлять преступление мистикой и на том успокаиваться.
Есть что-то такое, что ускользает от нашего внимания.
Обычные обороты мысли: «не было сдерживающих центров», «не знала страха», «не внушили ей, что…» – не годятся. Всё ей внушили, все «центры» у нее есть, все чувства есть, все способности, ум, воля – всё при ней!
И все-таки чего-то нет. Чего же?
Терпение, читатель, терпение! Личность – самое сложное явление во Вселенной, и нельзя понять движущие ее силы в два счета, в полчаса, с первого подхода, с одного чтения.
Могло показаться, будто мы прошли по всем путям и знаем, как зарождается желание в душе ребенка: потребности – дарования, любознательность – воображение, вера и надежда, любовь и страх…
Однако мы лишь приближаемся к сердцевине воспитания, мы не коснулись чего-то самого существенного.
Все понятно. Все объяснимо в поведении человека, остается лишь один факт, такой незначительный и неудобный, что педагоги проходят мимо него, не придавая ему значения: во многих случаях желания возникают непредсказуемо. Они не связаны ни с чем – ни с потребностями, ни с выгодой, ни с удовольствиями, они противоречат здравому смыслу, воспитанию человека и даже его убеждениям. И все-таки они возникают, и притом такие мощные, что человек не может с ними справиться.
Достоевского особенно волновало это свойство людей. Он видел, что человек часто поступает по необъяснимому капризу – но каприз этот, своевольность, так дорог ему, что он не променяет его на самую благоустроенную жизнь, на прекраснейшие дворцы, где будет что угодно душе, но не будет у человека права на своеволие.
Можно с важным видом повторять, что нельзя потакать капризам, можно горячиться: «Да что же это получится, если каждый…», можно заклеймить здесь, на бумаге, «выламывающуюся личность». На бумаге и на кафедре педагогика – самая легкая из наук: нельзя – и точка. Нехорошо. Некрасиво.
Но перечитайте хоть «Войну и мир» – с героями Толстого то и дело случаются всякие «вдруг». Вдруг вырвалось, вдруг сказал почему-то, вдруг подумал, вдруг сделал что-то, о чем всю жизнь будет человек вспоминать со стыдом… И неужели с вами, читатель, ни разу в жизни не случалось никакого «вдруг»?
Здесь, здесь рушатся все наши прекрасные построения! Разумеется, можно упереться в то, что в основном поведение людей осмысленно и предсказуемо, что неясные и дурные желания появляются редко, что в том-то и состоит задача педагогики, чтобы научить ребенка бороться с ними; но и после всех таких призывов и объяснений природа человека останется такою же. Мы должны не отмахиваться от факта, а понять его – может быть, за ним кроется и объяснение множества других фактов?
Да, девчонка, способная хладнокровно убить подругу, – редкое, редкостное, редчайшее исключение. Но ведь, кроме убийств, есть и другие преступления, и другие поступки и проступки, которые совершаются каждый день и на каждом шагу, и причина их – та же самая, такая же неизвестная, что и в случае с девушкой-студенткой.