Нет ничего в этом мире отца или матери лучше,
Если священная в них, Кирн, справедливость живет.
Даже родители хороши лишь постольку, поскольку они справедливы.
…Мой друг спросил меня с сомнением:
– И что же – ты всегда различаешь, где добро и где зло? Всегда справедлив к детям?
– Конечно, нет, – ответил я. – Конечно, нет. Но дети хороши лишь в той степени, в какой я умею быть справедливым.
А что же справедливо по отношению к детям? На этот вопрос не ответишь, его можно задавать лишь своей совести.
Тогда спросим, что несправедливо по отношению к детям, что заглушает их совестливость?
Несправедливо бранить ребенка за плохое учение, если он отстал от школы, запутался, потерял интерес к учению.
Несправедливо сегодня бранить ребенка за то, что вчера ему позволялось.
Несправедливо растить ребенка одного, без домашних друзей – братьев и сестер; эту коренную несправедливость нельзя углублять раздражением, которое вызывается тем, что такой ребенок требует постоянного внимания к нему. Ребенку-одиночке так же трудно, как и матери-одиночке.
Несправедливы все фразы, начинающиеся со слов: «У тебя на уме одни только…» (гулянки, тряпки, железки, танцульки, собаки, мальчишки, дружки и так далее).
Несправедливы все попреки – едой, уходом, возрастом, бездельем. Несправедливо одевать ребенка хуже других и при этом раздражаться, когда он что-нибудь просит.
Несправедливо… – составим список собственных несправедливостей; это и будет наш личный домашний учебник педагогики. Устраним, если можем, несправедливое, и в ближайшие пять-десять лет наш ребенок станет совестливым человеком.
«Так долго ждать?!» Что делать? Совесть вызревает очень медленно, поэтому-то педагоги и не жалуют ее.
Старательность – первый признак совестливости. Старательность – справедливость труда. Давно известно: все, что стоит делать, должно быть сделано на совесть. В самом выражении «работа на совесть» заключено признание совести как высшего мерила человеческого труда, единого на всех.
Но и каждая вещь говорит о совести, учит совестливости, передает чью-то совесть. Будем стараться, насколько возможно, чтобы детей окружали вещи, сделанные на совесть, будем стараться и сами все делать на совесть. Вот область, где побуждение может соседствовать и с принуждением: старательная работа. Когда мы заставляем ребенка слушаться, мы подчиняем его себе. Когда мы заставляем его хорошо работать, мы вместе подчиняемся правде и совести, мы показываем пример подчинения. Я знаю женщину, которая не доверяла своей шестнадцатилетней дочери мыть полы: «У тебя силы еще нет, ты не сумеешь хорошо вымыть, только грязь развезешь». Девочка выросла и стала замечательно аккуратной хозяйкой. Мама приучила ее к труду на совесть, хотя не позволяла ей ничего делать.
Как интересно в воспитании! Одни заставляют работать – и воспитывают отвращение к труду. Другие запрещают работать – и воспитывают трудолюбие.
Из всего непонятного, что есть в человеке, больше всего удивляет не закон внутри нас, а то, что когда мы нарушаем его, поступаем не по совести, она мучит нас. Мы испытываем угрызения совести и стыд. Совесть – закон, за нарушение его – наказание. Самое тонкое и самое страшное…
Понять это невозможно. Что, в самом деле, доставляет мучения? Прищемил палец, зажат нерв – боль. Это понятно. А что же болит, когда нас мучит совесть?
В одной из трагедий Еврипида, жившего в пятом веке до нашей эры, героиня ее, Федра, говорит, что различаются два вида стыда. Первый – «ужас перед разоблаченными чувствами» («страх стыда»), второй – это стыд, который боится порока («страх порока»).
Да, к несчастью, многие из нас знают лишь стыд первого вида – стыд разоблачения, стыд, который возникает, когда нечаянно открывается тайное прегрешение, интимное, тайное чувство или душевное движение, когда мы попадаем впросак, когда над нами смеются или могут посмеяться, когда нам кажется, что кто-то плохо подумал о нас, когда мы чересчур открываемся другому. Так случилось с Кити в «Анне Карениной»: она танцевала вальс с Вронским, но вдруг он увидел Анну… «Кити посмотрела на его лицо, которое было на таком близком от нее расстоянии, и долго потом, через несколько лет, этот взгляд, полный любви, которым она тогда взглянула на него и на который он не ответил ей, мучительным стыдом резал ее сердце».
Этот стыд знают лишь тонкие натуры.
Но еще важнее тот единственный вид стыда, который украшает человека – стыд порока, великое «не могу».
Принято прославлять могущество человека, выходят книги о возможностях людей; человек, говорится в них, велик, человек все может.
Нет, человек велик тем, что на свете есть много такого, чего он не может. Педагогика испокон века движется в сфере «хочу» и «надо», но первое, но главное слово человеческое – «не могу». Оно основание нравственности, оно основание совести, оно основание духа. Не могу!
Не могу продать, не могу отступиться, не могу предать, не могу обмануть, не могу небрежно работать, не могу оставить человека в беде, не могу не отдать долг, не могу украсть, не могу жить без любви, не могу не радоваться таланту, не могу не выполнить свой долг – не могу! И уж конечно, не могу убить человека…
Жизнь каждого человека почти вся держится на этих «не могу», которых мы не замечаем, потому что они естественны для нас, составляют как бы часть нашей природы. Так и говорят: «физически не могу». Человек потому человек, что он многого не может.
Как взрастает в человеке это великое «не могу», как оно появляется в его душе?
Принято считать, что если ребенку постоянно говорить «нельзя, нельзя», то постепенно это внешнее – извне идущее – «нельзя» превратится в моральную привычку, во внутреннее «не могу».
Так ли это? Научных исследований и доказательств нет, одни лишь частные соображения. Но можно считать установленным фактом, что одним детям говорят «нельзя, нельзя», и оно превращается в «не могу», а в других случаях этого превращения почему-то не происходит.
Стыд – это боль личности. Как физическая боль служит охране организма, сигнализирует об опасности, о наступающей болезни, так душевная боль стыда служит охране личности. Личность – обнаженные нервы, и всякое прикосновение к личному вызывает стыд, иногда довольно поверхностный. Так царапина на пальце болит порой сильнее, чем пораженный опухолью внутренний орган на первых стадиях болезни. Боль – сигнал опасности для тела: остановись! отдерни руку! Стыд – сигнал опасности для личности. Действие, которое вызывает стыд, продолжать невозможно. Его стараются не держать в памяти, скорей забыть. Но в истории каждого человека есть история стыда – были минуты, которые при воспоминании о них заставляют съежиться и через много лет. От гнева и страха человек может развить бешеную активность. От стыда он замирает, сжимается, умирает. А глубинный стыд, боль совести, боль сердца, духовная боль настолько невыносимы, что даже Иуда, чье имя стало символом предательства, пошел и удавился.
Мы иногда со страстью воспитываем у детей нетерпимость к другим, но человек начинается с нетерпимости к себе – нетерпимости, которая возникает при каждой попытке поступить против совести.
Как противоречив человек, как противоречива наука о его воспитании! Воспитывая совестливого ребенка, мы обрекаем его на мучение. Чем ниже болевой порог совести – тем больше будут наш мальчик, наша девочка страдать. Но что поделать?
Иногда я отчаиваюсь, чуть не криком кричу – проклятое занятие, проклятая наука! Чуть только приблизишься к существенному, к тому, что и в самом деле влияет на воспитание, – как все ускользает из-под рук и о самом важном ничего нельзя сказать. Не мистика – но и неуловимое. В самом деле: все от стыда и совести; нет совестливости у ребенка – ничего нет; не стыдится он дурного – ничего с ним не сделаешь. Но как воспитывать эту ценнейшую способность стыдиться, испытывать угрызения и мучения совести?
Во-первых, мы установили, что стыд – это боль. Когда человека стыдят, ему хотят причинить боль. Он, естественно, сопротивляется, и происходит процесс, обратный тому, которого желал воспитатель: стыд не возникает, не увеличивается, а уменьшается. Пристыжение – наказание душевной болью, может быть, еще более сильное, чем наказание болью физической. Но постепенно у ребенка возникает привычка к стыду, и он становится бесчувственным, бесстыдным. Достаточно один раз «переступить через стыд», как дорога к бесстыдному открыта навсегда.
И во-вторых, мы установили, что коль скоро стыд – это боль совести, то он и зависит от совести. Когда мы стыдим детей, мы думаем, что обостряем их совесть. Нет. Не совесть обостряется стыдом, а стыд – совестью. Чтобы человек испытал стыд, нужно, чтобы у него была совесть, честь, которую он боится потерять, иначе и позор ничего не даст. Стыд и позор испытывает лишь тот, у кого есть совесть, поэтому и говорится: «ни стыда ни совести», а не наоборот.
Считается, что если ребенок совершил дурной поступок, а его не разоблачили, то он, оставшись безнаказанным, совершит проступок и второй раз, и третий, привыкнет поступать дурно – и вырастает дурной человек. Так?
Нет. На самом деле все наоборот! «Я начал ловить себя на желании, чтобы все проступки колонистов оставались для меня тайной, – пишет А.С.Макаренко в „Педагогической поэме“. – Проступок, даже самый худший, если он никому не известен, в дальнейшем все равно не будет иметь влияния, все равно умрет, задушенный новыми общественными навыками».
Вот и выходит, что проступок, оставшийся в тайне, – это еще не беда, еще есть надежда на лучший исход, на то, что он «умрет» сам собой. Тогда как разоблаченный, открывшийся проступок может сыграть в судьбе воспитанника самую страшную роль. Пока проступок не раскрылся – подросток не переступил через стыд, он еще держится на нравственной поверхности. Отношения правды и справедливости не нарушены, справедливость уважается. Когда проступок раскрылся – никто не предскажет, что может случиться. Вот почему воспитателю иногда приходится закрывать глаза на дурное поведение детей: не знаю! не видел! Но если узнаю, увижу – берегись!