Не побоимся отдавать из дома все, что можно, не побоимся трат. Любой подарок, любая помощь кому-то возвращается нам сторицей – богатством добра в душе ребенка.
Что стоил бы наш сын, если бы он был способен любить только маму с папой? Товарищ во дворе, девочка в классе, старый дядюшка, сосед… Драгоценнейший опыт детской души: открытая, восторженная, захватывающая любовь!
И конечно же, никаких насмешек, никакого «реализма», никаких попыток вызвать разочарование. Всегда тревожно: сын потянулся к дурному человеку. Но пройдет время, и он сам увидит его действительную цену. А чувства, а опыт чувства, а душевные волнения гораздо дороже… И не будем упрекать сына: «Ты никого не любишь!» Обычно за этим упреком слышится: «Ты меня не любишь», чувствуется требование: «Люби меня, ты обязан меня любить». Стремление к добру, зарождаясь, далеко не всегда проявляется в поступках. Сначала оно может быть скрытым, поступки ребенка противоречат его стремлению к добру. Бывает, что он стесняется своей доброты.
Только не ждать сиюминутной отдачи, только не думать, будто вымытый пол свидетельствует о доброте, а неубранная постель – симптом неблагодарности. Добрый взгляд ребенка, ласковая интонация, доброе слово, смущение, способность покраснеть от стыда – вот дорогое!
Большинство из нас способны лишь на избирательную любовь: мы любим достойных нашей любви, или близких, или тех, кто любит нас. Всех любить невозможно – это факт. Но, любя избирательно, прививая избирательную любовь к людям, детей хорошо не воспитаешь, это тоже факт.
С той минуты, когда появляется первый ребенок, мы вынуждены начать бесконечный, для многих почти непосильный труд: стараться любить всех людей, окружающих нас. Но если мы и этой счастливой возможностью не сумеем воспользоваться, то тут уж ничего не поделаешь. Наша воспитательная сила прямо пропорциональна силе нашей любви к людям. Не к нашему ребенку, а к людям!
…Маленькое отступление: несколько слов об искусстве выбирать жену или мужа.
Понятно, что судьба не рожденных еще детей во многом зависит от того, какие у них отец и мать. История знает разные способы выбирать будущих супругов: по воле родителей, по материальному расчету, по различным житейским или престижным соображениям, по случаю или по любви. В наши дни больше принято жениться (или выходить замуж) по любви, хотя и не без расчета. Девушка-десятиклассница объяснила мне свой взгляд на брак: сама она вовсе не стремится к особому материальному благополучию, но хочет, чтобы ее будущие дети не жили в бедности. «А то – представляете себе? – сын просит денег на кино, а мама говорит: „Ты лучше посиди почитай книжку“, – у нее нет денег, чтобы дать сыну на кино!»
Однако, все это изложив, девушка вдруг махнула рукой и добавила: «А может, и передумаю, и выйду замуж так».
«Так» – это значит по любви. Не станем морализировать на тему опасности расчетов и необходимости выходить замуж по любви, тем более что неизвестно, какие браки крепче: по любви, по расчету или по любви с расчетом пополам. Но вот неплохой способ выбирать жену: представить себе, какой она будет матерью, что она даст детям, как будет воспитывать их. Или – каким отцом будет избранник девушки?
Конечно, это скорее благое пожелание, чем дельный совет, потому что когда люди любят, они не задумываются над будущим. И конечно же, почти невозможно угадать в молодой девушке будущую маму – с рождением ребенка женщина и мужчина меняются. Но присмотримся, как наша избранница или наш избранник относятся к людям. Не к нам и не к детям, а ко всем людям на улице, в трамвае, в очереди, на работе…
Сердятся на них, обвиняют, судят, упрекают? Мои дети будут несчастны, и я вместе с ними.
Стараются со всеми быть добрыми, прощают людей, замечают в них хорошее, ласково говорят обо всех? У нас будут прекрасные дети.
Иногда говорят: «Да ну тебя, у тебя все хорошие. Недотепа ты!»
Вот эти недотепы и становятся лучшими воспитателями.
Слепая любовь – не умная любовь и не глупая. Думают, будто слепо любить – значит не видеть недостатков в своем ребенке. Нет, слепая любовь – любовь только к одному своему ребенку, она и губит его, потому что несправедлива и, следовательно, есть зло. «Люблю всех людей, в том числе и своего ребенка!» – такая любовь поднимает детей. «Люблю своего ребенка и больше никого» – вот губительная любовь, она не вызывает любви к людям.
Вот как стройно складывается в душе: вера тянется к правде, любовь – к добру, надежда – к красоте. Душевные способности соединяются с духовными желаниями, человеческое с человечным.
Но что высшее в душе?
Тяга, устремление к красивому.
Справедливость требуют, о добре просят, о милосердии умоляют, а красоты и просить нельзя. Ее ждут, на нее полагаются, на нее надеются.
Что позволяет мне надеяться на лучшее – на удачу, на свои силы, на то, что любимая, которую я жду, придет, на то, что дорогой человек выздоровеет, на то, что придет помощь и все устроится, и все будет хорошо? Это не разум действует – иногда нет никаких оснований надеяться, – это действует надежда на гармонию мира. Мир устроен красиво, мир прекрасен в своей завершенности, и не будет он жесток ко мне.
Поступить красиво – значит сделать нечто такое, что выше справедливости и добра. В красивом поступке есть незаурядность. Одинаковое, штампованное, банальное красивым быть не может, красивое – уникально и потому непредсказуемо. Кто может угадать, какой вид примет работа художника? Он и сам этого не знает, его работа – завтрашняя тайна.
В современном мире, который не верит в сверхъестественное, который мог бы повторить слова Эйнштейна, что вся его жизнь была бегством от чуда, – чудо все-таки есть. Оно в волшебстве музыки, оно в пронзительной линии на рисунке гениального художника, оно в строке Толстого или Бунина. Читаешь, перечитываешь и замираешь в изумлении: неужели это человек мог придумать!
Но как развить стремление к прекрасному? Это все тот же вопрос о сущности и форме. Можно хорошо учиться в школе и не знать тяги к правде. Можно благонравно вести себя и не знать, что такое любовь к людям. Можно наслаждаться искусством и даже создавать нечто, похожее на произведения искусства, играть на фортепьяно, рисовать, вышивать и танцевать в ансамбле – и не знать стремления к прекрасному. Суть прекрасного все-таки в гармонии. Главное слово в мире прекрасного – вкус. Гармонично развитых и гармонично сложенных людей не так уж и много, но еще реже встречаются люди гармоничного, прекрасного духа. Они поражают с первой встречи. Они несут покой – но не покой застоя, а покой внутреннего напряжения, живую тишину.
Что же? Есть стремления к точному пределу; есть бесцельные блуждания; но есть и стремления к таинственной, волшебно-манящей цели – мы не знаем ее, но чувствуем ее существование, ее притягательность, и одно лишь стремление к ней делает нас выше и чище. Будем стремиться к гармонии, что бы ни значило таинственное это слово, будем держать ее перед своим духовным взором – и дети от этого станут лучше.
Чем ближе к нижним сферам, к обыденному, тем труднее выполнять требования жизни. Но чем выше поднимаемся мы по ступеням духа, тем легче и прочнее усваивает ребенок законы людей. Если мы не даем ребенку духовной пищи, если держим его только на будничном: «сделай, сходи, подмети», то ему потребуются немалые усилия, чтобы развить свой дух. Не каждый на эти усилия способен. Но каждый рано или поздно получает от жизни какой-то толчок, от которого может начаться самостоятельное развитие его духа, и если человек не способен отозваться на этот толчок, он на всю жизнь остается бездуховным, то есть несчастным. Ему отказано в главном – ему отказано в творчестве.
Стремление к добру, правде и красоте – это ведь не что иное, как стремление к творчеству. Не может быть правды без творчества – правда живая. Не может быть любви без творческой силы. И тем более не может быть красоты без творчества. Духовные стремления неутолимы, они становятся источником тяжелых страданий человека, если не находят выхода. Тогда и получается: «Духовной жаждою томим…» Эти страдания высоких духом людей и выражены русской классической литературой. Духовные стремления героев Толстого, Достоевского, Чехова безмерны, а выхода нет, а деятельности нет, а поприща нет. Страдание. Где нет духа, там нет ни силы жизни, ни смысла жизни. Смысл жизни состоит в охране и развитии жизни, в развитии духа и в утолении его.
Чем больше духовности – тем больше творчества в труде, тем больше и радости в нем; чем более творческий труд у человека, тем духовнее он сам. Одни люди вносят творческое, духовное во всякий труд, у других даже чисто творческий труд не рождает высокого духа – не воспитаны.
Давно спорят об авторитарном и пермиссивном воспитании. Первое держится на подчинении авторитету: «Я кому сказал?» Пермиссивное – значит многое разрешается. Но людям непонятно: если «все дозволено», откуда же берется дисциплинирующее начало?
Педагоги упрашивают: будьте добры к детям, любите их! Родители слушают их, и вырастают капризные, избалованные люди. Все хватаются за голову и кричат педагогам: «Это вы научили! Вы детей испортили!»
А дело в том, что результат воспитания зависит не от твердости или мягкости, и не от одной лишь любви, и не от того, балуют детей или не балуют, и не от того, все им дают или не все, – он зависит лишь от духовности окружающих людей.
Именно духовность, это невидимое, но совершенно реальное и определенное явление, вносит укрепляющий, дисциплинирующий момент, который не позволяет человеку поступать дурно, хотя ему и все дозволено. Только духовность, не подавляя воли ребенка, не заставляя его бороться с собой, подчинять себе – себя же, делает его дисциплинированным, добрым человеком, человеком долга.
Где высокий дух, там можно всё, и все пойдет на пользу; где властвуют одни лишь конечные желания, там ребенку всё во вред: и конфетка, и ласка, и таска. Там всякое общение с ребенком опасно для него, и чем больше взрослые занимаются им, тем хуже результат. Учителя пишут родителям в детских дневниках: «Примите меры!» Но в иных случаях, если быть честными, надо бы писать: «Ваш сын плохо учится и мешает классу. Оставьте его в покое! Не подходите к нему!»