Общение же, наоборот, требует абсолютного равенства. Всякое неравенство, превосходство, власть, необходимые для управления, для общения губительны, делают его невозможным. Общение – соединение двух душ; они хоть на миг становятся равными. В этом уравнивании – наслаждение, человеческий смысл общения. Один миг общения дает для воспитания больше, чем целые часы поучений.
Общение – это уравнивание.
Но как я могу быть равным с ребенком? В каком смысле?
Не равны между собой старший и младший, академик и трехлетняя девочка, полководец и солдат. Однако есть в них что-то такое, что позволяет им, при определенных условиях, общаться, сочетаться душами, испытывать это «прямое благо».
Потому что души всех людей в известном смысле равны. Не равны ум, опыт, возраст, таланты, положение – во всех направлениях люди не равны между собой, а души их – равны. Более того, равны души живущих людей и тех, кто жил тысячу или пятьсот лет назад. Иначе мы давно перестали бы читать Гомера и Шекспира. Мы только потому и можем наслаждаться их книгами, что между нашими душами и душами их героев нет разницы.
Кто назовет современное чувство, неизвестное шекспировскому герою? Его нет. Прогресса в чувствах, нарастания числа чувств или их объема – нет. Нет никакого свидетельства о том, что с гомеровских времен и до наших прибавилось или убавилось хоть одно чувство.
Меняются в веках представления о безопасности и ценностях, да они и в каждое данное время различаются у разных народов, у разных людей; меняются формы выражения чувств, меняется мода на чувствительность, но сам набор чувств остается общим для всех, с небольшими вариациями.
Все могут общаться со всеми, но не все умеют это делать, потому что не все взрослые нуждаются в общении – душа высохла, и не все могут снять с себя доспехи превосходства, разоружиться при встрече с человеком, открыться душой, почувствовать чужую душу равной, прикоснуться душой к душе и открыться такому касанию. Не у всех хватает простодушия, способности чувствовать просто.
Собственно, в этом-то и состоит педагогический талант – в умении почувствовать в ребенке равного себе душой, в способности к душевному общению. Для воспитания детей нужен не великий ум, а большое сердце – способность к общению, к признанию равенства душ. Ум и способность к общению – разные качества, они могут не совпадать в одном человеке, и это объясняет, отчего лидером в классе становится отнюдь не отличник, а может быть, даже и вовсе неспособный к математике – у него есть дар общения. Для лидерства и для воспитания нужен дар общения. Чтобы принимать в педагогический институт, надо было бы каким-нибудь образом проверять дар общения. Будущему артисту нужен дар выражения своих чувств, будущему учителю нужен дар общения.
Общение с другим – это вчувствование в другого.
Общение возможно лишь с тем человеком, от которого не исходит опасности. В поезде два человека разговаривают откровенно, потому что они не опасны один другому.
Чтобы ребенок общался со мной, я должен не вызывать у него ни малейшего чувства опасности, он должен полностью доверять мне – вот и всё.
Когда ребенок в школе, в нем как бы два существа: он один – и он один из тысячи других детей. Как один из тысячи, он подлежит управлению. Как один, как человеческая душа, он управлению не поддается – только бесстрашному общению. Конечно, это очень неудобно, однако душой управлять нельзя, она закрывается и становится непроницаемой для воспитателя. Человеком, ребенком можно и манипулировать; душой – нельзя. Это надо знать! Если педагог в школе не умеет управлять, он пропал; если же он умеет только управлять – пропали дети.
Многие думают, будто управлением мы научаем ребенка подчиняться законам, создаем привычки общежития. Это мнение тем более обманчиво, что оно вроде бы отвечает здравому смыслу. В действительности же только общение делает детей воспитуемыми. Только дети, знающие общение со взрослыми, поддаются разумному управлению и обучению, не чувствуя его тяжести, не доставляя хлопот старшим. Видимое, энергичное, громко заявляющее о себе управление на самом деле действенно лишь в той степени, в какой оно может опереться на скрытое, неуловимое сердечное общение.
Где нет общения, там и управление детьми невозможно – они не слышат старших, не уважают их, не любят труда и остерегаются законов лишь постольку, поскольку боятся быть пойманными. Чем больше уповаем мы на одно лишь управление, тем хуже результат воспитания, и нам остается только жаловаться, что нам достались трудные дети, «неэмоциональные», «бесчувственные», «нечувствительные к чужой беде».
Одна девочка-шестиклассница сказала мне о том, как она влюблена в мальчика: «Мне хочется, чтобы у нас с ним была общая тайна!» То есть: я хочу ему доверять, я хочу, чтобы он мне доверял.
Общение с ребенком тоже обычно держится на совместной тайне, на каком-то воспоминании, на памяти о том, как когда-то, в какое-то мгновение было хорошо, как вместе пережили одно и то же и объединились в этом переживании. Общая тайна связывает взрослого и ребенка, обостряет чувство безопасности. Вся детская дружба на этом держится: «А ты никому не скажешь? Ты умеешь молчать? Ты надежный товарищ?» И все детские ссоры и несчастья, все детское горе, как правило, описывается одним словом – предательство… Нарушение тайны!
Родители и дети, будьте взаимно доверчивы!
Общение, как и всякая растрата чувств, требует от человека душевного усилия; оно не может быть непрерывным, и в этом одна из причин конфликтов между детьми и родителями: или ребенок требует постоянного общения, или, наоборот, мама требует от маленького постоянного общения, а он устает душой, он хочет просто поиграть.
Общение, как и радость, редко приходит по желанию, по плану, преднамеренно. Чувство взаимной близости дается нам как награда. Стараться нельзя, наоборот, надо освобождаться от чувства ответственности, открываться, рисковать своим авторитетом и ни о чем не беспокоиться.
Нескольких минут общения достаточно, чтобы ребенок понял или почувствовал, что души равны.
У общения такие ступени: контакт, душевное общение, духовное.
Во многих семьях родители и дети, обладая покладистыми характерами, живут в простом дружелюбном контакте, не задевая друг друга, как бы слегка рассеянно.
Душевное ласковое общение возможно и при случайной встрече.
Но только духовное общение соединяет людей навсегда, даже если они встретились на мгновение или вообще не встречались, – так общаемся мы с великими писателями.
Люди в духовном общении не единомышленники, а, говоря пушкинским словом, «духовные труженики». Это не то, что описывается фразой: «У нас с ним общие интересы», нет, тут само поле общения другое. Не мысли-соображения общие у них и не интересы, а стремления, «священный сердца жар, к высокому стремленье».
В духовном общении люди могут быть и не равны, стоять на разных высотах, так же как и в творческом стремлении к правде, добру и красоте. Великий артист на сцене и ничем не примечательный зритель в зале не равны; но у них одно общее духовное устремление, и они духовно общаются. Дух одного передается другому, укрепляет его, поднимает.
Великое счастье – встретить брата по духу; величайшее из возможного счастье – найти брата по духу в собственном сыне.
Голос и взгляд – первые инструменты общения.
Невыдержанный, несобранный, неумный или недалекий – всякий может воспитывать детей лучше или хуже, и только злобный не может. Это исключено. Злоба плотиной стоит на пути общения.
Но что делать? Человек чувствует себя неудачником, обижен на жизнь, и злость переполняет его сердце – ему кажется, что оно вот-вот разорвется, как бомба, и всех вокруг уничтожит.
Но у него дети… Он должен найти в себе хоть какие-то резервы доброты, собрать ее по крохам, выразить. Как?
В голосе.
Первое, что слышит ребенок, – голос матери, а не ее слова. Она не справляется со своим характером, она нетерпелива и раздражительна, но все-таки она может управлять своим голосом. Облегчим себе работу воспитания, постараемся следить за своим голосом.
Выражать в голосе доброту иногда трудно потому, что недобрые интонации и тембры окружают нас со всех сторон и портят наши голоса. Когда ребенок капризничает, то всегда услышишь капризные, раздражительные интонации и в голосе родителей. Оттого и ребенок самые простые свои просьбы тоже выражает, кривляясь и ломаясь.
Доказано, что еще до рождения, в чреве матери, ребенок слышит материнский голос. Так, может быть, интонации материнского голоса и сказываются на голосочке новорожденного ребенка? Может быть, голосом матери и передаются ребенку какие-то первые черты характера? Во всяком случае, у добрых женщин дети кричат не так, как у злых, не злым голосом. Ах, если бы с будущей мамой разговаривали бы только по-доброму и она сама говорила только мягким голосом! Кто знает, может, с самых первых дней с маленьким было бы легче.
Попытаемся не забывать, что дети улавливают не столько смысл наших слов, сколько интонации.
Доброта, серьезность плюс чуть-чуть юмора – вот лучший рецепт для папиного и маминого голоса. Вместо псевдолюбовных интонаций – псевдосуровые, дети очень хорошо понимают их и легко включаются в игру. Мама бранит, но она по-прежнему добрая и любит меня.
«Это что такое? Это кто сделал? Это что за кошмар?» – во всех этих маминых преувеличениях чувствуется игра. Двухгодовалый мальчик подхватывает ее. Нет, это не он, это кошка разбила блюдце! Начинается легкая перебранка: кошка ли?
Мальчика не ругали, не бранили, не шлепали, но и разбитое блюдце не осталось вовсе неотмщенным. Игровым (а не игривым) голосом мама восклицает: «Ну, где же кошка? Сейчас я ее выброшу за дверь!»
Теперь надо спасать от наказания кошку; но заступиться за нее – значит признаться в своей вине… Сомнение и нерешительность, борение в душе…