Таким образом, заканчивая настоящий краткий очерк и резюмируя вкратце ответ на вопрос, какими целями следует задаваться в области нравственного воспитания, мы скажем: цель нравственного воспитания не «внушение добра», как его понимаем мы, воспитатели, не внедрение в детях путем подражания и других психических процессов чисто автоматического характера нашего нравственного идеала, а пробуждение в ребенке самостоятельной свободной нравственной воли, самобытного нравственного творчества, для которого наш нравственный идеал является только материалом, свободно и творчески перерабатываемым в более высокие формы.
Только такое нравственное воспитание, задающееся такими задачами, будет вести человечество непрерывно к все большему и большему нравственному совершенству и будет все выше и выше поднимать нравственный идеал человечества. Для своего нравственного прогресса человечество нуждается в возможно большем числе индивидуальных свободных творцов новой независимой самобытной нравственности и в возможно меньшем числе представителей «стадной морали», «вечной и неизменной вовеки веков». Только люди, «свободные духом», только «вечные искатели» могут быть двигателями нравственного прогресса в человечестве. И только в атмосфере чистой и полной духовной свободы может вырасти цветок истинной настоящей нравственности.
24 августа 1908 года
Принцип авторитета и его значение в жизни и воспитании33
Главная, основная цель педагогической деятельности «заключается в содействии освобождению ребенка и вообще личности, являющейся объектом воспитания, для свободной творческой работы над своим собственным воспитанием, для самовоспитания, которое будет иметь своею целью сделать из данной личности совершенного человека, способного стать в наибольшей возможной степени свободным творцом и плодотворным работником в деле выполнения выпадающей на его долю этической задачи»34. Отсюда и основная проблема, над разрешением которой должна работать педагогика — это проблема освобождения ребенка для подобной творческой работы. Все предшествующее развитие педагогической мысли, начиная с Монтеня и Амоса Коменского и продолжая Руссо, Дистервегом, Фребелем, Толстым, Эллен Кей и т. д. (я не называю здесь всех имен — их очень много), подготовило нас к постановке и возможному — если не полному, то хотя приблизительному — разрешению этой великой проблемы.
Но, к сожалению, современные воспитатели в подавляющем большинстве, или будучи совершенно незнакомы с тем богатым наследством, которое нам оставило историческое развитие педагогической мысли, или попросту игнорируя его, ничего не хотят знать об этой проблеме. Для них ребенок все еще продолжает являться орудием и средством для осуществления каких-либо внешних и посторонних целей, не имеющих ничего общего ни с его настоящею жизнью, непосредственно переживаемою им в данный момент, ни со свободным и ничем не стесненным гармоническим развитием его индивидуальности. Для них ребенок по-прежнему не имеет значения самодовлеющей цели. Ребенок, как ребенок, для них почти не существует: они заботятся о чем угодно, но только не о живой личности маленького будущего человека. И этот маленький человек безжалостно гнется и коверкается в руках современных педагогов, над ним практикуются всевозможные формы насилия, мудрые педагоги разрабатывают для его мнимого усовершенствования всевозможные хитроумные методы принудительного воспитания и обучения и одного только ему не дают — свободы.
Только — пока еще очень небольшая — группа воспитателей, следующая заветам великих педагогов прошлого, стремится в этом отношении решительно повернуть свой фронт. Для них ребенок, живой ребенок, стоит на первом плане, и в том, чтобы освободить ребенка от всех форм насилия и гнета, которые могли бы над ним — частью сознательно, а частью бессознательно — практиковаться, они видят свою высшую задачу. «Новая педагогика», «педагогика будущего», «педагогика освобождения ребенка» является идеальною выразительницею стремлений и деятельности, во многих отношениях еще, конечно, не вполне совершенной и не всегда последовательной, этой, пока еще малочисленной, но все более и более растущей в своем числе группы воспитателей.
Но этой новой педагогике, прежде чем ей удастся получить широкое распространение и окончательно восторжествовать в жизни и сознании людей, придется преодолеть на своем пути неисчислимые препятствия, придется сломить бездну предрассудков, укоренившихся и пустивших довольно глубокие корни в душе современных людей. Один из таких предрассудков — это тот, что люди не могут будто бы жить без подчинения тем или другим авторитетам, что авторитеты составляют необходимое условие существования всякой общественной жизни, что группа людей, обладающих большими знаниями, наиболее умных, имеет естественное право владычествовать и повелевать над остальною частью человечества, стоящею ниже ее в умственном отношении, а эта остальная часть человечества должна ей повиноваться. Отсюда выводится законность власти в человеческом обществе с одной стороны и законность власти родителей и воспитателей над детьми и молодым поколением — с другой.
Этот предрассудок представляет один из тех фундаментальных предрассудков, который новая педагогика должна преодолеть на своем пути. Я потому называю его фундаментальным, что существенный пункт, в котором система «нового воспитания» отличается от господствующей, и заключается именно в том значении, которое и та и другая придают принципу авторитета. Господствующая система воспитания основывается на принципе авторитета, новая — на принципе свободы. Вот почему для обоснования новой системы воспитания и является существенно необходимым всесторонне исследовать принцип авторитета и показать его полную несостоятельность и в области воспитания, и в сфере жизни вообще. Критической оценке принципа авторитета, конечно, далеко не полной и не исчерпывающей, посвящена настоящая статья, причем попутно в той степени, в какой показывается несостоятельность принципа авторитета, одновременно же обосновывается и принцип свободы. Эти две задачи по существу своему нераздельны, потому что, колебля принцип авторитета, мы тем самым утверждаем принцип свободы.
I. Оценка принципа авторитета с этической точки зрения
На чем можно было бы обосновать необходимость существования авторитета, или, другими словами, необходимость подчинения индивидуальной воли и индивидуального мышления той или другой внешней посторонней воле, будет ли это воля единичного существа или это будет предполагаемая нами воля большого коллективного целого, называемого обществом? Откуда, другими словами, можно было бы вывести нравственную необходимость подчинения тем или другим авторитетам? Что авторитет во многих случаях существует как естественная необходимость, этого мы не можем отрицать, но может ли он быть оправдан нравственно? Единичный человек иногда бывает принужден подчиниться силе, но просто потому, что она — сила, что он, как слабейший, не может противостоять сильнейшему. Но когда заходит речь об авторитетах, то, очевидно, здесь вопрос стоит иначе. Здесь речь идет не о простом насильственном подчинении грубой физической силе, но о добровольном подчинении, которое налагается на нас как нравственная необходимость, которая оправдывается и санкционируется нашим сознанием. Итак, существует ли такая форма подчинения одной воли другой, которая могла бы быть оправдана и санкционирована нашим сознанием, или, быть может, всякое подчинение одной воли другой, как бы эта последняя воля ни называлась, хотя бы это была воля всего общества и целого человечества, должно быть безусловно нами осуждено с нравственной точки зрения? Постараемся исследовать объективно и беспристрастно этот вопрос.
Обыкновенно в качестве высшего аргумента, обусловливающего необходимость подчинения тем или другим авторитетам, приводят общее благо. Если бы личность не подчинялась в том или другом случае авторитетам, то это нанесло бы ущерб, как говорят, общему благу. Но может ли общее благо быть в данном случае высшею инстанцией, если только оно не является свободною сознательною целью отдельной личности? Если общее благо есть свободная и сознательная цель моих действий, то, делая то, чего требует общее благо, я делаю то, что я хочу сам, я повинуюсь своей воле, и таким образом те требования, которые выставляются во имя общего блага, утрачивают свое авторитетное значение как таковые. Если же общее благо не есть сознательная и свободная цель моих действий, то, делая то или другое ради общего блага, я делаю это, просто повинуясь силе, которая больше меня и которая может сломить меня, если бы я отказал ей в повиновении. Но в таком подчинении силе просто потому, что она — сила, нет ничего нравственного. Подчинение силе как таковой с нравственной точки зрения не может быть оправдано. И потому подчинение единичного лица целому обществу просто потому, что целое общество сильнее единичной личности, не заключает в себе ничего нравственного. Всегда и везде нравственность заключалась, заключается и будет заключаться в исполнении своей высшей воли, но отнюдь не в подчинении ее какой бы то ни было другой чужой воле, хотя бы это была воля всего человечества. Это не значит, что личность должна противопоставлять себя всему человечеству; это значит только, что исполнение ею воли всего человечества только в том случае будет нравственно, если воля человечества будет и ее высшей волей, если она сольется с человечеством настолько, что будет свободно и сознательно хотеть того, чего требует благо всего человечества.
Мы видим, таким образом, что ссылка на общее благо не может служить с нравственной точки зрения аргументом, говорящим в защиту того или другого авторитета. Может, однако, казаться, что из всей необъятной области авторитетов существует один, который все же тем не менее может быть оправдан с нравственной точки зрения, а именно — авторитет знания как таковой. Мы должны поэтому ответить на следующий вопрос: должен ли менее знающий подчиняться более знающему и не должны ли вследствие этого мы признавать законной ту форму общественной жизни, когда более умные люди явятся властителями остального человечества? Если мы признаем авторитет знания, то мы вместе с тем признаем и законность власти взрослого поколения над молодым поколением, и таким образом все идеи об «освобождении ребенка» явятся не более как эфемерною иллюзией. Разберем этот вопрос пообстоятельнее, как того требует его важность.