Если я ставлю себе какую-нибудь цель, но не знаю средств к ее достижению, то, конечно, я обращаюсь к тому, относительно кого я предполагаю, что он знает эти средства, т. е. обращаюсь к человеку, обладающему большими сравнительно со мною знаниями в отношении способов достижения цели. И если время не терпит, то, очевидно, я принимаю на веру то, что говорит мне этот человек, и применяю это сейчас же непосредственно к делу. Этот пример вместе с тем дает нам возможность ясно оценить, к чему, собственно, сводится авторитет знания как таковой. Тот, кто обладает большими знаниями, дал мне, не знающему, указание на более целесообразные средства для достижения поставленной цели, но цель-то поставлена мною, а не им, и никакое знание, как бы обширно оно ни было, не дает ему право предписывать мне те цели, которые я должен себе ставить. Таким образом, в данном случае, пользуясь знаниями другого человека, в конце концов я все-таки повинуюсь себе, а не ему. Более знающий человек имеет для меня значение энциклопедического словаря или хранителя самых разнообразных сведений. Я свободно беру те сведения, которые мне необходимы, и утилизирую их для осуществления поставленной мною цели. Я подчиняюсь самому себе и пользуюсь знаниями другого свободно как средством для достижения своей цели. Таким образом, не существует права для более знающих ставить человечеству цели, не существует права для более знающих властвовать и распоряжаться над остальным человечеством. Человечество, или, вернее, каждый отдельный член его, какого бы возраста он ни был, имеет полное и неоспоримое право свободно ставить цели, если только эта свободная постановка целей не является отрицанием возможности для других также свободно и независимо ставить цели.
Для большего уяснения разбираемого нами вопроса нам могут помочь еще следующие соображения. Знание есть средство, и оно является орудием в руках воли. Подобно тому как люди пользуются усовершенствованными орудиями труда и различными сложными машинами для производства тех или других материальных предметов, подобно этому они для достижения своих целей пользуются и знаниями, где бы они ни хранились, в книге ли на полках какой-нибудь библиотеки или в голове какого-нибудь человека, называемого нами специалистом. И как никто не говорит об авторитете машин и о праве машин властвовать над человеком, так точно нелепо говорить и об авторитете знания и о праве специалистов господствовать над человечеством. Как машины и орудия труда должны занимать служебное положение по отношению к человеку, их истинному властителю, так и специалисты в жизни человечества как таковые должны играть подчиненную роль: они должны быть не властителями человечества, но равноправными членами его наравне с другими. По сравнению с другими им не принадлежит никаких особенных полномочий на власть или владычество над остальными людьми. Из понятия знания как такового нельзя вывести необходимости подчинения воле знающего человека. О подчинении воле знающего человека можно говорить только в том же смысле, в каком говорят о подчинении машине, когда человек пользуется ею для достижения тех или других целей. Механизм машины налагает необходимость известных действий для тех, кто пользуется ею, но это есть необходимость, добровольно принятая теми, кто употребляет эту машину для достижения своих целей. Подобно этому человечество пользуется и теми знаниями, которыми располагают специалисты, но отсюда еще далеко до того, чтобы из этого создавать для специалистов какие-либо особенные права и преимущества по сравнению с другими, чтобы на этом основывать авторитет знания как таковой вообще и авторитет специалистов в частности, их право распоряжаться и командовать в общественной жизни.
II. Оценка принципа авторитета с философской точки зрения
В вопросе об авторитете надо различать два вида авторитетов — авторитет личный и авторитет безличный. Авторитет вождя партии, авторитет отца, учителя и т. д. — все это различные виды личного авторитета. Что всякий личный авторитет как таковой сам по себе есть нечто незаконное, явствует из того, что всякое притязание на личный авторитет, если только оно не опирается на грубую физическую силу, пробует подкрепить себя какими-нибудь доводами, т. е., другими словами, личный авторитет пробует опереться на авторитет безличный, он пытается найти себе точку опоры в мире идей, он ссылается на те или другие идеи, на абсолютную непреложность, обязательность и истинность тех идей, из которых он выводит необходимость своего существования. Мы не будем говорить об авторитете, покоящемся на грубой физической силе, действующем на души людей страхом и угрозой наказания, — что этот авторитет грубой физической силы незаконен, в этом не может быть никакого сомнения. Мы можем колебаться относительно только тех форм личного авторитета, которые пытаются оправдать себя какими-либо формами авторитета безличного. Возможно ли такое оправдание и существуют ли такие незыблемые формы авторитета безличного, на которые, как на твердый фундамент, мог бы опереться в том или другом случае авторитет личный?
Оправдание это было бы мыслимо только в том случае, если бы на ту или другую идею, на которой мы основываем авторитет, — конечно, предполагая при этом, что мы выводим его из этой идеи логически правильно, — мы могли смотреть как на абсолютную истину, как на истину обязательную для всех, которую каждый, хочет он или не хочет, должен принять как таковую. Мы не будем пока рассматривать, существуют ли такие абсолютные истины, из которых можно было бы вывести необходимость той или другой формы личного авторитета в том или другом случае, но мы должны задать себе прежде всего более общий вопрос — существуют ли вообще абсолютные истины. Если абсолютных истин вообще не существует, если всякая истина относительна, то тем самым, очевидно, должна быть признана безнадежной и несостоятельной всякая попытка свести личный авторитет на безличный. Эта попытка будет представлять только более или менее ловкий обман (быть может, не умышленный и бессознательный), так как нельзя обосновать то, что не может быть обосновано, и нельзя обосновать на таком фундаменте, который сам зыблется и колеблется. Но может ли быть сомнение в том, что абсолютной истины вообще не существует, что всякая истина относительна?
Истиной для каждого индивидуального человека является только то, что он признает за истину. Истина для меня то, что гармонирует со всею совокупностью имеющихся у меня представлений и понятий, что не противоречит этой совокупности. Гармония той или другой идеи, того или другого понятия, той или другой мысли со всем тем наличным запасом идей, понятий, мыслей, которыми я располагаю, определяют для меня их истинность. Следовательно, не кто иной, как я, я сам, делаю то или другое истиной, и ничто внешнее не может сообщить истинности тем идеям, которые я считаю истинными. В этом смысле не может существовать общеобязательной истины, которую я, хочу или не хочу, должен принять, хотя это нисколько не исключает того обстоятельства, что то, что я признаю истиной, может совпадать с тем, что признает истиной великое множество других людей. Это совпадение, вытекающее из общности и некоторой одинаковости духовного богатства моего и других людей, не должно затушевывать перед нами того факта, что всякая истина индивидуально обусловлена, что всякая истина становится истиной только в силу свободного согласия индивидуальной личности на признание ее таковой. А если всякая истина, будет ли это истина научная, этическая или религиозная, индивидуально обусловлена, то отсюда уже самым очевидным образом следует, что всякая истина имеет относительный характер и не может претендовать на абсолютное значение, и это в особенности применимо к истинам, имеющим отношение к нашей жизни и деятельности, к истинам этического и религиозного характера, к истинам, касающимся смысла человеческой и мировой жизни. Эти истины в еще большей степени, чем истины научные, индивидуально обусловлены.
В области этической и религиозной абсолютная истина являлась тою цепью, которую хотели наложить на человеческое мышление. Человеческой мысли как бы говорили: «стой, остановись, здесь дальше идти некуда, здесь — святыня, созерцай ее, упивайся ею, но не осмеливайся к ней прикасаться, берегись ее исследовать, это было бы с твоей стороны святотатством!» Но смелая и дерзкая мысль человека не соглашалась остановиться перед теми рогатками, которые перед ней воздвигали, — она прикасалась к святыне, она ощупывала ее со всех сторон, она ее исследовала и многократно убеждалась, что то, что считалось людьми святыней, было не более как блестки и мишура. Ссылаться на абсолютные истины и признавать абсолютные истины — это значит, в сущности, ставить преграды для человеческой мысли, это значит запрещать ей двигаться вперед. Развитие мысли беспредельно, и не будем тормозить это развитие верой в абсолютное!
Но если и в безличной области идей нет ничего незыблемого, если и идеи текут, движутся, изменяются, если одни «абсолютные идеи» уступают свое место другим, одни святыни сменяются другими, если истина относительна, то еще более зыбким, колеблющимся и относительным мы должны признать всякий личный авторитет. Он еще менее может претендовать на долговечность, на абсолютное значение, он имеет еще менее священный характер. И если человечество должно стремиться к тому, чтобы в области мысли, в сфере идей освобождаться от всякого ига авторитетов, от всякого владычества абсолютных истин, должно стремиться к утверждению царства — в настоящем смысле этого слова — свободной мысли, т. е. мысли, освободившейся от гнета «абсолютного», то вместе с тем оно должно стремиться и к тому, чтобы как можно скорее покончить со всеми формами и видами личного авторитета: они еще менее законны, еще менее дозволены, чем авторитет безличной абсолютной истины, на которую они, ища своего оправдания, в конце концов принуждены бывают опереться. И когда мысль человека действительно станет свободной, то все формы авторитета, какие бы славные имена они ни носили, исчезнут, как исчезают призраки ночи перед сиянием озаренного солнцем дня.