Мы все еще всецело находимся под властью «абсолютного». Оно сковало, стеснило нас со всех сторон. Оно не дает нам свободно дышать, свободно думать. Оно, как твердый, тяжелый камень, стало на дороге человечества, на пути его к высшим формам существования и жизни. Оно, как железная стопудовая гиря, повисло на наших ногах, и мы еле передвигаем их, и в то время как мы могли бы пройти сотни верст, мы проходим только одну миллионную этого. Мы едва ли в состоянии и представить себе, какими быстрыми шагами станет двигаться человечество на пути прогресса, когда его перестанет давить этот тяжелый гнет «абсолютного», когда кончится царство так называемой абсолютной истины и наступит время свободного искания и свободной мысли!
Мы думаем, что если мы свергнем тех владык, которые проявляют свою власть и силу в сфере политической и экономической жизни, то мы этим самым освободим человечество. А между тем мы не замечаем других владык, которые тоже господствуют над нами, и мы терпим это господство и нам не приходит даже и мысли возмутиться против него. Мы думаем, что достаточно только уничтожить политическое и экономическое рабство, и наступит царство свободного человека. И мы глубоко заблуждаемся. Если даже исчезнут политические и денежные властители, то останутся еще все же властители в области духа, и человечество, если оно действительно жаждет свободы, должно будет покончить и с этою самою глубокою и самою ужасною формою рабства, которая является, по всей вероятности, в конечном счете источником всех других форм его. Вот почему дело духовного освобождения не следует откладывать в долгий ящик, оно должно начаться уже теперь.
Мы ужасаемся тому, что в политическом мире все еще существует абсолютизм. А что же такое представляет нам мир духовный? Разве мы не видим, как люди сажают на трон мысли какого-нибудь Маркса, Ницше, Толстого?! Я уважаю каждого из этих писателей, я глубоко ценю их заслуги перед человечеством, но не будем же делать из них царей и властителей! Царь-Маркс, царь-Ницше, царь-Толстой — ведь это что-то ужасное, ведь это говорит о косности человеческой мысли, ведь это говорит об оковах, надетых на свободную человеческую мысль, ведь это говорит об упадке духа искания, ведь это знаменует рабское состояние приниженной человеческой личности! Я в глубине души уверен, что ни Маркс, ни Ницше, ни Толстой не желали трона и не являлись претендентами на него, и только, окруженные рабами, они невольно оказались в положении владык. Во имя уважения к свободной человеческой личности будем бороться против этой ужасной формы рабства. «Кто ты?» — спрашивают обыкновенно отдельного человека. Ты марксист? ты ницшеанец? ты толстовец?.. И каждого спешат и каждый сам себя спешит зачислить в подданство к тому или другому царю мысли. Но к чему это подданство? зачем быть марксистом, ницшеанцем, толстовцем, будьте сами собой, будьте свободною личностью, которая не укладывается ни в рамки марксизма, ни в рамки ницшеанства, ни в рамки толстовства, будьте шире и глубже этих рамок; будьте так же широки и глубоки, как широки и глубоки Маркс, Ницше и Толстой, как отдельные свободные личности, неутомимо ищущие правды и истины! В области мысли нет царей и нет подданных: каждый должен быть свободною самодержавною личностью в духовном отношении.
Когда провозглашается абсолютная истина, чувствуете ли вы, какие цепи надеваются на свободную мысль человека? Под видом абсолютной истины обыкновенно кто-нибудь хочет утвердить или свое господство или господство тех владык, в подданстве у которых он состоит, т. е., другими словами, хочет достигнуть или подчинения других людей своей воле, или подчинения их воле тех, под властью которых находится его собственная воля. Все эти обладатели абсолютной истины — страшные властолюбцы! Их надо бояться, как огня! Они употребят все усилия, чтобы согнуть вас под свое ярмо. И нет тяжелее ярма, как ярмо абсолютной истины. Кто сгибается под ярмом абсолютной истины, тот утратил самого себя, тот не принадлежит самому себе, тот — жалкий раб, мысль его не парит, а пресмыкается, она робко ползет по проложенным дорогам, а не прокладывает новые пути, она смиренно свернула свои крылья, а не мощно расправила их, чтобы свободно, стремительно и бесстрашно подняться ввысь, в бездонное голубое поле неисчерпаемой истины. Кто сгибается под ярмом абсолютной истины, тот зашел в тупик и не знает, как из него выбраться. Одно есть средство — это свергнуть ярмо и отринуть абсолютную истину, и тогда слепой разум сделается зрячим и увидит многое такое, что раньше ускользало от его взора.
Я сказал выше, что абсолютная истина есть замаскированная форма, в какой выражается жажда власти, или «воля к власти», употребляя выражение Ницше. В самом деле, обладатель абсолютной истины, требующий ее всеобщего признания во имя ее абсолютности, тем самым как бы требует, чтобы мысль всех подчинилась его мысли и, поскольку мысль связана с практическим делом, чтобы воля всех подчинилась его воле. Он ищет утвердить царство власти. Но нам не нужно царство власти, нам нужно царство свободы. Называется ли это царство власти «христианством» или «сверхчеловечеством», не все ли равно!.. Не к царству власти должны мы звать людей, а к царству свободы, и, чтобы скорее это царство свободы было достигнуто, мы должны употреблять все свои усилия, чтобы подорвать в человечестве веру в абсолютную истину, чтобы снять с нее маску и явно для всех обнаружить ту скрытую жажду власти или жажду подчинения, которая лежит в ее основе.
Если понятие абсолютного и может быть сохранено, то только в одном своем значении. Абсолютная истина обыкновенно понимается как нечто достигнутое, и в этом смысле это есть понятие безусловно вредное. Такому понятию абсолютной истины мы противополагаем понятие абсолютного, как вечного искания, как беспредельного расширения и углубления добытой нами истины. Всякая достигнутая истина в этом смысле есть истина относительная, ибо она есть истина, способная к прогрессу, способная к все большему и большему расширению и углублению. Только благодаря этому истина бывает живой истиной. Если бы же была мыслима абсолютная истина, как нечто достигнутое, то эта истина была бы мертвая истина, так как она обозначала бы прекращение дальнейшего движения вперед в области мысли. Абсолютно только вечное искание, только вечное движение вперед, а все достигнутое относительно, все это только ступени к чему-либо высшему, все это в водовороте жизни должно быть преодолено, если только жизнь должна оставаться жизнью, а не обратиться в свою противоположность.
III. Оценка принципа авторитета с социологической точки зрения
Мы рассматривали до сих пор вопрос о роли и значении авторитета с этической и общефилософской точки зрения. Попробуем теперь взглянуть на дело с социологической точки зрения.
Всякий авторитет как таковой есть ограничение индивидуальной воли и индивидуальной мысли. Откуда вытекает необходимость такого ограничения? Что побуждает на нем настаивать? Человек, и в особенности человек в первобытном состоянии, — говорят нам государственники вроде Людвига Штейна, — есть существо дикое, и если бы он следовал всем своим инстинктам и импульсам, если бы не было никакой сдерживающей силы, то не могла бы существовать, не могла бы возникнуть никакая общественная жизнь. Без подчинения единичного человека авторитетам нельзя достигнуть никакого порядка в общественной жизни. «Меняется только предмет авторитета, но принцип авторитета остается». «Подчиняется ли в настоящее время единичный человек целому обществу потому ли, что этого требует от него национальный интерес или государство, потому ли, что это предписывает ему монарх или церковь, — это безразлично. Главная сущность дела остается неизменной — это то, что он вообще подчиняется. Принцип остается ненарушимым; менялись только личности или учреждения. Авторитеты подвержены колебаниям, но не авторитет»35.
Так пишет Людвиг Штейн в своей статье «Авторитет, его обоснование и его границы», где вопрос об авторитете поставлен очень остро и выпукло, где мы находим такой панегирик авторитету и где, кажется, собраны все доводы, чтобы доказать его неизбежность и необходимость. «Авторитет, — говорит Штейн, — есть все то, что повелевает или советует единичному человеку те или другие формы обнаружения для его мышления, для его чувствования, для его деятельности; все то, что имеет за себя долговечность, план, связь, систему и постоянство в противоположность мимолетному, случайному, внезапному, произвольному и изменчивому в расположении и настроении единичного человека; все то, наконец, что, благодаря подчинению своего суждения суждению другого, создает сдерживающие мотивы для подавления себялюбивых аффектов». Авторитет, следовательно, есть, по мнению Штейна, упорядочивающий принцип в общественном организме, явление, параллельное законам в механизме природы. Авторитет есть родовое, постоянное во взаимодействии людей, анархия — единичное, преходящее и случайное. Тираны и деспоты прошлого времени были, по мнению Штейна, необходимы и имеют сравнительно высокое культурно-историческое значение. Они являются великими обуздателями человеческого рода. Они основывали свой авторитет принуждением и силой, огнем и кровью, но для того, чтобы человек научился, что он в совместной жизни не может следовать каждому своему мгновенному желанию, ему должно было быть планомерно привито уважение перед высшею волей, которой его воля должна подчиняться при всех обстоятельствах, и привито прежде всего путем ужаса и страха. Только авторитеты сделали человека впервые человеком, только они доставили дикой человеческой природе смысл к порядку, ритму и гармонии. Как высшую формулу для обоснования всякого авторитета Штейн выставляет следующее положение: «без авторитета немыслима никакая культура». «Анархия антисоциальна, — говорит он, — авторитет социален; там зверь, здесь человек; там варварство, здесь цивилизация; там война, здесь мир; там хаос, здесь космос; там общественна