слиться в единое целое. Такое слияние может произойти, только если революционные действия являются поистине человечными, основанными на эмпатии, любви, общении и скромности, чтобы они могли быть освободительными.
Революция любит и порождает жизнь, а для того, чтобы порождать жизнь, она может оказаться вынуждена пресекать попытки некоторых людей эту жизнь ограничивать. Вдобавок к циклу жизни и смерти, лежащему в основе природы, появляется другая разновидность смерти, идущая наперекор естественным законам бытия – смерть заживо, смерть, которой не позволяют осуществиться сполна[195].
Должно быть, здесь следует привести статистические данные, чтобы продемонстрировать, сколько бразильцев (и в целом латиноамериканцев) нельзя назвать людьми в полном смысле этого слова – это скорее «живые трупы»: отчаявшиеся мужчины, женщины и дети, ставшие жертвами бесконечной «невидимой войны»[196], в которой остатки их жизни поглощает туберкулез, бильгарциоз[197], детская диарея… бесчисленное множество болезней, от которых страдает беднота (и большинство которых в терминологии угнетателей именуются просто «тропическими болезнями»).
Отец Шену следующим образом комментирует возможную реакцию на столь серьезные ситуации, как те, что описаны выше:
Многие из священников, входящих в Совет, как и из осведомленных мирян, опасаются, что, столкнувшись с существующими в мире нуждами и страданиями, мы попросту начнем выражать эмоциональный протест и желание смягчить проявления и симптомы нищеты и несправедливости, не утруждаясь анализом их причин, который необходим, чтобы отвергнуть режим, заключающий в себе эту несправедливость и порождающий эту нищету[198].
Единство во имя освобождения
В то время как, согласно антидиалогической теории деятельности, угнетателями руководит необходимость разделять угнетенных, чтобы им было еще проще поддерживать состояние угнетения последних, диалогическая теория предполагает, что лидеры должны неустанно направлять свои усилия на объединение угнетенных (и объединение лидеров с угнетенными), чтобы достичь освобождения.
Сложность заключается в том, что этот аспект диалогической деятельности (как и все остальные) не может реализоваться в отрыве от праксиса. Праксис угнетения прост (или, по крайней мере, не сложен) для господствующей элиты. Но революционным лидерам непросто осуществлять праксис, направленный на освобождение. В первом случае угнетатели полагаются на использование инструментов власти, а во втором эта власть направлена против самих революционеров. Первые могут свободно объединяться, и, хотя в их среде могут происходить случайные временные расколы, они быстро объединяются вновь при появлении малейшей угрозы их принципиальным интересам. Последние не могут существовать без народа, и именно это условие служит первым препятствием для их попыток объединиться.
В самом деле, со стороны господствующей элиты было бы непоследовательным позволить революционным лидерам объединиться. Внутреннее единство господствующей элиты, которая усиливает и организует свою власть, требует, чтобы народ был разделен. Единство революционных лидеров существует лишь вместе с единством людей друг с другом и с ними. Единство элиты проистекает из ее антагонизма по отношению к народу, а единство революционных лидеров произрастает из единения с (объединенным) народом. Конкретная ситуация угнетения, которая порождает двойственность «я» угнетенных, тем самым делая их неоднозначными, эмоционально нестабильными и исполненными страха свободы существами, упрощает задачу разделять, которая стоит перед угнетателем, и препятствует объединению, которое необходимо для освобождения.
Кроме того, с объективной точки зрения господство само по себе сеет рознь. Оно удерживает «я» угнетенного в «сцепке» с реальностью, которая кажется всемогущей и всепоглощающей, а затем вызывает отчуждение, объясняя это могущество мистическими силами. Часть «я» угнетенного человека находится в реальности, с которой оно «сцеплено», а часть – вне самого человека, в мистических силах, на которые перекладывается ответственность за реальность, которую невозможно изменить. Человек мечется между одинаковыми прошлым и настоящим и безнадежным будущим. В его представлении он не находится в состоянии становления, а значит, не может иметь будущего, которое должно быть построено в единстве с другими. Но разрывая эту «сцепку» и объективизируя реальность, поднявшись над ней, он начинает оформляться как Субъект (как некое «я»), противостоящий реальности. В этот момент, раскалывая ложное единство своей раздробленной личности, он становится настоящим индивидом.
Чтобы разделять угнетенных, необходима идеология угнетения. Чтобы достичь их единства, напротив, требуется своеобразная культурная деятельность, в процессе которой они узнают, почему и как появилась их «сцепка» с реальностью – это требует разрушения идеологии. Таким образом, попытки объединить угнетенных требуют не просто выдумывания идеологических слоганов, ведь, искажая подлинные отношения между Субъектом и объективной реальностью, они отделяют когнитивное от эмоционального, а активные аспекты деятельности – от целостной неделимой личности.
Цель диалогической освободительной деятельности заключается не в том, чтобы «вытащить» угнетенных из мифологической реальности и «привязать» к какой-то другой. Напротив, цель диалогической деятельности заключается в том, чтобы дать угнетенным возможность осознать свою сцепку с несправедливой реальностью и пойти по пути ее трансформации.
Поскольку единство угнетенных подразумевает солидарность в их среде, вне зависимости от их конкретного статуса, это единство, без сомнения, требует наличия классового сознания. Однако состояние погруженности в реальность, характерное для крестьян Латинской Америки, означает, что, прежде чем осознать себя в роли угнетенного класса (или, по крайней мере, одновременно с этим), они должны достичь осознания себя в качестве угнетенных индивидов[199].
Европейским крестьянам представление в качестве проблемы того факта, что они являются людьми, может показаться странным. То же самое нельзя сказать о латиноамериканских крестьянах, ведь их мир, как правило, ограничивается территорией поместья, их жесты в определенной степени напоминают движения животных и деревьев, и они считают, что находятся с последними на равных.
Человек, неразрывно связанный таким образом с природой и с угнетателем, должен научиться воспринимать себя как личность, которой не позволяют быть. А сделать такое открытие в первую очередь означает научиться смотреть на себя как на Педро, Антонио или Жозефу. Это открытие подразумевает новое восприятие смысла, присущего названиям: слова «мир», «люди», «культура», «дерево», «работа», «животное» вновь приобретают свое истинное значение. Теперь крестьянин воспринимает себя как человека, трансформирующего реальность (которая до этого представляла собой некую мистическую сущность) посредством своего созидательного труда. Он обнаруживает, что (как человек) он больше не может оставаться «вещью», находящейся в собственности другого, и может перейти от осознания себя в роли угнетенного к осознанию своей принадлежности к угнетенному классу.
Любая попытка объединить крестьян при помощи активистских методов, которые основаны на «слоганах» и не затрагивают фундаментальных аспектов, порождает лишь видимость единства, придавая их действиям чисто механистический характер. Единство угнетенных рождается на человеческом уровне, а не на уровне вещей. Оно рождается в реальности, которая может быть по-настоящему понята лишь в контексте диалектики между подструктурой и суперструктурой.
Для того чтобы угнетенные объединились, они должны сначала порвать пуповину магии и мифа, которая соединяет их с миром угнетения: их единство друг с другом должно иметь другую природу. Для достижения этого необходимого единства революционный процесс должен с самого начала представлять собой культурную деятельность. Методы достижения единства угнетенных будут зависеть от их исторического и экзистенциального опыта внутри существующей социальной структуры.
Крестьяне живут в «закрытой» реальности с единым, компактным центром, где принимаются решения по их угнетению. Городские угнетенные живут в более широком контексте, который предполагает наличие множества различных командных центров угнетения. Крестьяне живут под контролем господствующего авторитета, который воплощает собой систему угнетения. В городе угнетенные подвергаются «безличностному угнетению». В обоих случаях угнетающая сила в той или иной степени «невидима»: в сельской местности – из-за ее близости к угнетенным, в городах – из-за ее рассредоточенности.
Тем не менее культурная деятельность в столь разных ситуациях преследует одну и ту же цель: прояснить для угнетенных объективную ситуацию, которая связывает их с угнетателями, вне зависимости от того, видимы последние или нет. Лишь те действия, которые избегают простого словоблудия и бесполезного разглагольствования с одной стороны и механистического активизма – с другой, могут быть противопоставлены попыткам доминирующей элиты разделить народ, и лишь с их помощью можно продвинуться на пути к объединению угнетенных.
Организация
В теории антидиалогической деятельности манипулирование представляется необходимым для покорения и господства. В диалогической теории такой манипуляции антагонистически противопоставляется организация людей. Она не только напрямую связана с единством, но также представляет собой процесс естественного зарождения этого единства. Соответственно, борьба лидеров за достижение единства неизбежно становится еще и попыткой органи