новейшей социальной среды делает неустойчивыми последние (как и древние) наслоения, и новейшие воспитываемые пласты оказываются при этом необычайно влиятельными в сравнении с ролью «новейшего» в прочем живом мире.
Влияниями через кору и общегигиеническими мероприятиями (т. е. через социальную среду) мы можем в короткий исторический период скверную наследственность обуздать и направить энергию организма по нужным для класса путям, таким должно быть наше отношение к проблеме наследственности. Мы «не против наследственности», дискуссия идет лишь о степени, о темпе, о возможностях воспитательных воздействий на наследственность.
Наша позиция — это позиция оптимизма, того несокрушимого оптимизма, которым пронизано все революционное продвижение пролетариата.
Самым нелепым в дискуссии по вопросу о наследственности было бы сводить содержание спора к подсчету процентов врожденного и благоприобретенного опыта (51 % и 49 % — или наоборот?!). Социально-биологический оптимизм заключается не в механическом арифметическом подсчете, а в активной педагогической и гигиенической динамике, в непрерывной и смелой борьбе за ликвидацию или оздоровление тяжелых наследственных пластов и за использование положительных качеств наследственности.
Учитывая, что как старая наследственность (биогенетизм), так и новая (непосредственный, ближайший наследственный фонд) целиком исторически перерабатываются социальной средой, мы заключаем, что в руках социальных факторов социалистической эпохи содержатся полностью все ресурсы для преодоления в недолгий исторический период тяжелого наследия капиталистического прошлого.
Наше понимание конституции — это не отрицание конституции, а признание ее в условиях развивающегося социализма прогенеративным, прогрессивным фактором.
Прав был на педологическом совещании проф. В. Г. Штефко, указавший, что в современных теориях конституции преобладает пессимистический, патогенный уклон. Конституция преимущественно рассматривается как фонд врожденных аномалий. Мы же считаем, что выводы из правильного понимания механизмов конституции могут и должны быть самыми оптимистическими.
Социалистический педологический оптимизм строится не на отрицании конституции, а на признании ее, так как она является наиболее благодарной нашей базой в оптимистическом подходе к организму. Именно по своей конституции массовый организм индустриализированного человечества, несмотря на всю тяжелую биопатическую, больную его нагрузку в эксплуататорском строе, все же рядом с техническим прогрессом человечества прогрессирует и биологически[90].
Все, что мы говорили выше об ослаблении значимости древнего биологического фонда, о возможностях чрезвычайно богатой новейшей биологической пластичности, — все это факторы и «конституцийного» характера. Изменчивость в положительную сторону при условиях социализации человечества есть явление, объяснимое именно теорией конституции, а вовсе не вразрез с нею.
Вот почему Каммерер, не отвергающий конституцию, а давший ей оптимистическое направление, указавший на врожденно заложенные возможности передавать воспитательный опыт по наследству, так любовно был встречен марксистски-коммунистической педологической мыслью.
Такое понимание конституции глубоко диалектично. В капиталистическом строе — социальные уродства, и конституция, в массе человечества, временно дает тяжелый материал[91] в социализирующемся человечестве — именно конституция несет в себе богатейший прогенеративный фонд. Вот почему мы «за конституцию», но далеко не за всякую теорию конституции.
Наши предпосылки при подходе к проблеме конституций:
1) глубокий и острый учет динамизирующей роли социальной среды в ее историческом содержании и в непосредственном ее влиянии на уже родившийся организм;
2) учет элементов конституции не по линии «аполитицизма», а в тесной связи с революционной целеустремленностью переживаемой нами эпохи;
3) массовый — социальный, клинический, экспериментальный и педологический материал, на котором должны базироваться выводы о содержании и тенденциях конституции;
4) использование объективистического подхода к явлениям и вовлечение в работу основных данных, имеющихся в передовой психофизиологии современности (нужно указать, что психотерапевтические школы и рефлексология чаще всего учитываются современными «конституционалистами» очень плохо, вот почему «конституции» у них получаются «булыгинские», а не «советские»).
Спор наш с противниками окажется, однако, совсем не легким. Теоретическими соображениями и классовым заказом проблемы не исчерпаешь. Наши враги, многие десятки лет сидящие у кормила науки, во всеоружии «объективного» метода козыряют «убийственным» для нас учетным материалом, «головокружительными» статистическими данными. «Против объективизма не пойдешь, — твердят они нам, — метод же изучения, которым мы пользуемся, безукоризненно объективен, и факты, им собранные, против вас».
В истории науки и в истории классовой борьбы неоднократно сталкивались разные противоположенные «объективизмы», — и оба они претендовали на стопроцентную точность. Однако один из них погибал, другой побеждал, чтобы в свою очередь уступить впоследствии место новому своему антиподу. Несмотря на наружный объективизм, от субъективизма не застрахованы даже методы, которыми работают в технической инженерии.
Государство, мало заинтересованное в расцвете земледелия, будет равнодушно относиться к методам изучения агрокультур, благодаря чему методы изучения последних окажутся близорукими, вялыми, неточными. Наоборот, связанное с размахом тяжелой индустриальной техники, подобное государство будет культивировать точнейшие, тончайшие методы изучения этой отрасли практики. В свою очередь в эпоху перепроизводства оно притупляет свое внимание к индустрии, и точность, острота метода тускнеют.
Если дело обстоит столь скверно даже в самой точной и объективной из наук, в технике, сколько же извращений метода может оказаться в наиболее субъективированной классовой проблеме, в области живых взаимоотношений человека с человеком, в области изучения путей влияния на человека?
Точностью, тонкостью и дальновидностью метода руководит классовый заказ. Метода, самопроизвольно развивающегося, нет. Класс предъявляет требование на определенный комплекс вещей и явлений, в определенной дозе, в определенном направлении, и это порождает соответствующий метод изучения нужных вещей и явлений, метод, в основном отграниченный дозами и путями заказа.
Определенная социальная цель рождает и культивирует определенный метод изучения процессов, необходимых для осуществления этой цели. Поэтому мы имеем полное право заранее предвзято-скептически относиться к точности и объективизму господствующей в досоветской науке методике изучения развивающегося человека, поскольку мы знаем, что метод был ограничен дозами и путями вполне практического педагогического заказа буржуазии. Метод изучения вопросов практики никогда не бывает более остр и дальновиден, чем это сейчас социально нужно.
Первый кризис буржуазного метода изучения детства выявился в период нашей борьбы за реабилитацию «детей психопатов». Тяжелая воспитуемость — вот основной признак этой «психопатической» детворы, и этот признак, в первую голову, потребовал генеральной ревизии, так как в зависимости от социальных целей и обстановки воспитания, нормальная и тяжелая воспитуемость необычайно часто меняются местами.
Заменив одни цели и среду другими, мы легко воспитуемых (легко — при данных целях и среде) превращаем в тяжких, и обратно. С точки зрения этого целевого (т. е. социального, а не узкобиологического) подхода, подавляющее большинство так называемых детских психопатий было в СССР расшифровано по-новому. Дети оказались не эндогенно поврежденными, а условно-рефлекторно, социогенно извращенными, с нелепо переключенными доминантными участками, нелепо — благодаря задержке средой основных — здоровых, творчески действенных стремлений детворы. Дегенераты и дефективные при таком подходе в большинстве превратились в обычных психоневротиков, временно выбитых из колеи, но вполне перевоспитуемых при должной обстановке.
Кризис оценки «трудности» (социальная оценка взамен биологической) превратился в кризис метода изучения трудности, так как основное, доказанное этим методом, оказалось никуда не годным. Естественно, что кризис метода перекинулся и в другие области изучения детства, поскольку при новой классовой обстановке цели и пути воспитания испытали революционную ломку.
Какие цели преследует массовая педагогика буржуазии, и какой заказ предъявляет она методу изучения ребенка как объекта педагогического процесса? (вне педагогики, вне социального давления ребенок дм класса не представляет практического интереса и не стал бы изучаться).
Цель? Наиболее экономно и быстро превратить массовую детвору в спокойное, смирное овечье стадо, пригодное для эксплуататорской его стрижки.
Метод осуществления этой цели? Подвергнуть массовую детвору таким влияниям, которые не позволили бы слишком пышно и быстро выявиться ее творческим и боевым качествам («не спешить!»); снабдить их лишь такими навыками, которые оказываются в первую очередь нужными в позиции эксплуатируемых, не зарываться на далекие задачи («сузить размах!»).
Метод изучения ребенка: изучать его преимущественно в процессах, нужных для грядущего эксплуататорского обихода; изучать его как объект наиболее продуктивной эксплуатации, в тех именно разрезах, которые для эксплуатации имеют наибольшую ценность[92]