Я хотел быть актером, врачом и матросом,
Стать ботаником чуть не решил я едва.
И повсюду меня изводили вопросом:
— Сколько будет, товарищ Куклин,
Дважды два?
Улыбались, не то еще, дескать,
Мы спросим…
Стал везде отвечать я по-разному всем:
«шесть», «одиннадцать», «тридцать один»,
«сорок восемь»,
Как-то сам удивился, ответив: «сто семь!»
Кто, не помню,
Помог мне однажды советом,
Поклониться советчику рад и сейчас:
— Ваш единственный путь — становиться
Поэтом,
Ибо уровень знаний подходит как раз…
И с тех пор я поэт. Сочиняю прилично.
Издаюсь, исполняюсь,
Хоть в мэтры бери…
Я, конечно, шутил, ибо знаю отлично:
Дважды два — как известно и школьнику — три!
Тайна жизни
Я часто замираю перед тайной.
Ей имя — жизнь…
В разрядах молний, в грохоте грозовом,
В рассоле огнедышащей планеты
Родился крохотный комочек жизни
— икринка, сгусток…
Я часто замираю перед тайной,
Я бы назвал ее — преображенье.
Загадочнее тайны нет нигде….
Немыслимо бывает пробужденье:
Глаза разлепишь — что за наважденье?
— Лежать лежишь, но неизвестно где…
А в голове — все бури мирозданья,
Да что там бури — просто катаклизмы,
Как написал бы Лавренев — разлом!
Глаза на лбу, в них молнии сверкают,
Язык шершавый, в членах колотун,
Ни встать, ни сесть,
Во рту бог знает что,
Не то ваала пасть, не то клоака,
Выпрыгивает сердце из груди,
И что вчера случилось — помнишь смутно…
И тут, я вам скажу, одно спасенье,
Верней сказать, единственное средство.
Берешь его дрожащими руками
В каком-нибудь вместительном сосуде,
Подносишь к огнедышащему рту!..
Струится он, прохладный, мутноватый,
Грозово жгучий, острый, животворный!..
Захлебываясь, ты его отведал,
И к жизни возвратился, и расцвел!
Есть в жизни тайна!
Имя ей — рассол.
Звездный час
Мне снилось: я — Анна Маньяни
Не в этом, а в давнем году.
А мы втроем сидели на крыльце.
Жевали хлеб и огурцом хрустели.
Я мыла пол, набрав ведро воды.
Задрав подол, махала тряпкой хмуро.
Но кто-то вдруг меня окликнул: — Нюра!
Маньяни! Кинь ведро да подь сюды!
Жужжали мерзко мухи над крыльцом,
Ступеньки полусгнившие стонали.
В сенях, разумши, Клава Кардинале
Хрустела малосольным огурцом.
Пивной функционировал ларек,
По радио стонал какой-то тенор,
И встряла в разговор Лизуха Тейлор:
— Не скинуться ли нам на пузырек?
Сообразили. Сбегали. Вина
С устатку выпить, видит бог, неплохо.
А Сонька-то Лорен — ну не дуреха!
— Кричит: — Я не могу без стакана!
Светило солнце. Колосилась рожь.
А мы сидели… Вдруг в разгаре пира
Свет застила фигура бригадира,
Который был на Бельмондо похож.
— Мы звезды! — Завопили мы. — И где
Тебя носило?.. Подгребай скорее!..
— Он молча к каждой подошел, зверея,
И, развернувшись, врезал по звезде.
На задворках
Выйдешь на задворки
И стоишь как пень:
До чего же зоркий,
Лупоглазый день!
А потянешь носом
— ух ты, гой еси!..
Кто-то любит горки,
Кто-то — в поле спать.
Я люблю задворки
— чисто благодать!
Дрема дух треножит
Цельный божий день.
Всяк стоит как может,
Я стою как пень.
Думать — энто точно
— лучше стоя пнем
Вислоухой ночью,
Лупоглазым днем.
Бьешься над вопросом,
Ажно вымок весь.
А потянешь носом
— хоть топор повесь.
Хорошо, укромно,
Как иначе быть…
Тут мысля истомна
— инда да кубыть.
Если ж мыслей нету,
Господи спаси,
Выручить поэта
Может «гой еси»!
Смертельный номер
Весна, весна, — хоть горло перережь,
Весна
— хоть полосни себя по венам.
И жизнь была — заполненная брешь,
Любовь была — случайна и мгновенна.
Себя я странно чувствую весной:
Весна
— а я ищу глазами ветку.
Веревку взять бы, в петлю — головой
И — ножками отбросить табуретку…
Без этих грез я не живу и дня,
Приходит лето, соловьям не спится.
Кто в отпуск, кто на дачу,
А меня
Преследует желанье утопиться.
Про осень я уже не говорю.
До одури, до головокруженья
Я вся в огне,
Я мысленно горю,
Испытывая зуд самосожженья!
Мне хочется зимою в ванну лечь,
Не совладав с мгновенною любовью,
Вскрыв бритвой вены,
Медленно истечь
Горячей поэтическою кровью…
Вы не волнуйтесь!
Это я шучу,
Не забывая дать себе отсрочки.
О смерти бойко в рифму щебечу,
Слова изящно складывая в строчки…
Да-с!
Жаль, русская речь оскудела.
За что? За какие грехи?
Поэты мудрят и морочатся,
Как режиссеры в кино…
А мне, право, к Пушкину хочется…
Пришел я к товарищу Пушкину,
В сюртук ему плакаться стал:
— не откажите путнику,
Издергался я устал.
Поэты мудрят и морочатся,
Как режиссеры в кино…
Мне к вам, извините, хочется
Мучительно и давно.
Ответил мне Пушкин,
И в тоне
Отсутствовала теплота:
— мне нравятся Антониони,
Тарковский, Хуциев, Митта.
И Бергман, и Вознесенский,
И Крамер по сердцу мне.
Мне люб сей поиск вселенский
У времени на волне.
Умолк Александр Сергеевич
И тихо добавил:
— Да-с!
Ступайте, Сергей Алексеевич,
Мне некогда, бог подаст…
Продолжатель
Ты скажешь мне: «Унылая пора»,
Ты скажешь мне: «Очей очарованье».
Скажу тебе: «Унылая пора».
Ты скажешь мне: «Очей очарованье».
Красиво сказано! Что значит дарованье
И резвость шаловливого пера!
Продолжу я: «Приятна мне твоя…»
«Прощальная краса», — ты мне ответишь.
Подумать только! Да ведь строки эти ж
Стихами могут стать, считаю я.
«Люблю я пышное…» — Продолжу мысль свою.
Добавишь ты: «Природы увяданье».
Какая музыка! И словосочетанье!
Я просто сам себя не узнаю…
«В багрец и в золото»! — Вскричу тебе вослед.
«Одетые леса», — закончишь ты печально…
Наш разговор подслушан был случайно,
И стало ясно всем, что я — поэт.
Призыв
Ты кроши,
Кроши,
Кроши
Хлебушек на снег,
Потому что воробей
Ест, как человек.
Ты пиши,
Пиши,
Пиши,
Сочиняй весь век,
Потому что пародист
— тоже человек.
Он не хочет затянуть
Туже поясок,
Для него
Твои стихи
— хлебушка кусок.
Ты пиши
И мой призыв
Не сочти за лесть,
Потому что пародист
Тоже
Хочет
Есть!
Давай не говорить
Давай не говорить
О лете,
Лоскутик памяти порви.
Сегодня нет со мной
На свете
Ни колоска твоей
Любви.
Судьбы моей
Поникли перья.
Любви загнулся
Колосок.
Порвалась ниточка
Доверья
И выпал дружбы
Волосок.
Подохла в клетке
Птичка страсти.
Котенок ласки не поет.
И щепочка
Былого счастья
В корыте памяти
Плывет.
Давай погасим
Пламя муки
Обиды тряпочку порви.
Меж нами дырочка
Разлуки,
И нет ни корочки
Любви.
Ты не смотри на это
Косо.
Как ясный полдень
На грозу.
Ведь я нашла
Отличный способ
Немножко выжимать
Слезу…
Современная английская новелла
Милому, хрупкому крошке
Не посчастливилось тут
— Эрос на тоненькой ножке,
В Эроса вечно плюют…
Милый танцующий
Мальчик,
Сызнова ты не у дел.
В Лондоне на Пикадилли
Я испытала экстаз.