Он ведь хотел как лучше. Ему было жалко этих несчастных. Тогда, месяц назад, было жалко. Сейчас он их боялся.
Как ядовитую змею или паука.
Брезгливая боязнь чужого. Ты еще не понял, что именно тебе угрожает и угрожает ли вообще, но липкий холод уже струится по твоему телу, и ты настойчиво пытаешься найти выход, принять одно из двух решений – бежать или убить.
Лукич вдруг понял, что навел автомат на космополетов.
Жарко, подумал Лукич. Просто жара. И душно...
Лукич откашлялся. Опустил ствол автомата ниже и дал короткую очередь.
Четыре пули ударили в снег перед цепью, поднимая фонтанчики. Четыре гильзы отлетели вправо и тоже упали в снег.
– Капитан Николаев! – проревело откуда-то сзади.– Бросьте автомат, или мы вынуждены будем применить оружие!
Белая махина автобуса в суете незаметно приблизилась к месту схватки на двадцать метров.
Лукич оглянулся и сплюнул... с облегчением, что ли.
За ним приехали. И это значило, что он может подставить свои руки под наручники и успокоиться. Теперь все происходящее – не его дело. Пусть приехавшие специалисты теперь разводят крестьян и космополетов в противоположные углы ринга.
Только вот как они это собираются делать? Химия? А они пробовали, как химия действует вместе с зеленой дурью?
– Николаев, бросьте автомат! – повторил динамик.
– Добавить психосоставляющую? – спросил техник у своего командира.
– Зачем? – усмехнулся командир, оглянулся на Касеева через плечо и подмигнул.– Мы имеем тут капитана милиции, законопослушного и героического. Зачем давить на него? Он сам... Сделай картинку крупнее, хочу лицо посмотреть, в глаза заглянуть...
Касеев почувствовал, как к горлу подкатился комок. Два часа, пока они ехали от города, он всячески пытался уклониться от общения со словоохотливым ментовским полковником.
Кто-то когда-то подшутил над полковником Томским и сказал, что у того есть чувство юмора.
Лица подчиненных Томского, сидевших в конце салона, ничего не выражали – чувствовалась привычка.
Госпожа Быстрова брезгливо кривила губы, но понять – реакции это на шутки полковника или отношение ко всему в целом – автобусу, запахам, необходимости общаться с таким количеством уродов,– было невозможно.
Томский пытался травить байки, которые изобиловали нелепыми подробностями и неизменно заканчивались словами «такая вот крутая история».
Пфайфер сразу же выяснил, кто из новых знакомых работает с техникой, подсел к нему и углубился в обсуждение состыковки и согласования аппаратур.
Касеев честно полчаса вытерпел, потом решил сделать вид, что спит, но оказалось, что у полковника замечательная привычка время от времени хлопать слушателя по плечу.
Генрих Францевич все подключил, сел в самый дальний от Томского угол и развлекался, наблюдая за лицом Касеева.
В пяти километрах от Понизовки полковник вдруг оборвал очередную рассказку:
– Отчет состояния!
Четверо сидевших у пультов одновременно кивнули, и перед Томским всплыла голопанель. Томский углубился в изучение показаний.
Касеев облегченно вздохнул.
– Мы скоро уже? – осведомилась Быстрова.
– Скоро, Елизавета Петровна,– не оборачиваясь, ответил полковник.– Вот вы сейчас заткнетесь, и через полчаса максимум мы обеспечим вам личную встречу с обидчиком...
Касеев оглянулся на безутешную мать с интересом. Вот сейчас ка-ак жахнет, подумал он, но, к его изумлению, Быстрова ничего не ответила.
Она вообще вела себя странно. Она молчала всю дорогу, она не курила, она была бледна так, что это было заметно даже сквозь слой косметики.
В автобусе было не жарко, но на висках мадам Быстровой виднелись капельки пота. И на верхней губе.
Касеев закрыл глаза.
Словно шум отдаленного водопада... Или нет, просто белый шум... шорох, словно что-то скользит, не останавливаясь, по сухим листьям... и шорох усиливается... усиливается... нарастает... А Касеев слышит его каждой клеткой своего тела, пропускает шум сквозь себя...
Спокойно, сказал себе мысленно Касеев. Спокойно.
Что там говорил Горенко?
– Не нужно напрягаться... Наоборот – расслабьтесь. И прислушайтесь. Вначале будет такой тихий, едва различимый шум... ровный фон... потом, если один из травоядных окажется в зоне досягаемости, вы ощутите его присутствие... когда вы сами вдыхали зелень, вам казалось, что у вас тысячи глаз, что вы способны ощущать вселенную каждой клеточкой своего тела... вот появится нечто подобное... не такое интенсивное, но очень... очень похожее...
Понять источник звука. Хотя бы определить его направление...
Быстрова. Нет, понятно, что такая дама не могла пройти мимо модного увлечения. Модного дорогого увлечения. Как, ты не пробовала этого? Ну что ты, все... все... уже... пробовали...
Один раз... всего... знающие люди говорят, что привыкание не наступает... Я вот уже дважды... потрясающе...
Вы аккуратно протягиваете руку – мысленно, конечно,– и дотрагиваетесь...
Мысленно, сказал Касеев. Чушь какая. Мысленно протягиваю мысленную руку.
Как сквозь туман. Вначале – только звук. Клубы тумана накатываются откуда-то, слепят, но звук... шорох слышен все сильнее... оставаясь на месте, Касеев словно плыл сквозь белесые пряди... должны быть влажными и липкими, но они шуршат, как крахмал... как...
Проступает силуэт. Темный абрис выступает из мглы... Ближе... Ближе... Можно дотянуться рукой... Дотянуться...
Словно разряд электричества. Судорогой свело тело и тут же отпустило.
И пришла ясность. Исчез туман. И Касеев увидел себя.
Вульгарный подонок, мелкая сошка, наглая шестерка... Эта нелепая куртка, несвежая рубашка под джемпером... Он даже не побрился сегодня, вон, видна щетина...
Касеев открыл глаза. Быстрова смотрела на него.
Две картинки.
Касеев смотрит на Быстрову. И одновременно с этим он смотрит на себя... ее глазами... видит... и слышит, что она думает... слышит... нет, неправильно, знает, что она думает... ощущает ее мысли...
По затылку потек жар, снизу вверх, растекается по голове, оседает мелкими колючими кристаллами на висках...
Руку, подумал Касеев. Правую руку – подними.
Снова разряд. На этот раз слабее. И... приятнее. Искорки пробегают по всему телу... Приятно...
Быстрова подняла правую руку. Удивленно посмотрела на свою ладонь. И попыталась опустить.
Касеев почувствовал, как Быстрова пытается преодолеть свое тело.
Держать, приказал Касеев и вдруг понял, что можно было и не приказывать. Что команда будет выполняться, пока он сам ее не отменит. Приказав что-либо, можно отвлечься, посмотреть, например, на то, что сейчас показывают в Сети – танки, песок, снег, мексиканский флаг, вспышка, взрыв, кто-то бежит прочь от горящего танка,– потом снова оглянуться и увидеть, что Быстрова продолжает держать правую руку на весу, что удивление на ее лице сменилось страхом, почувствовать этот страх вместе с Быстровой... и отдать новую команду...
Касеев не успел и сам сообразить, что именно приказал, увидел, как правая рука Быстровой нащупала верхнюю пуговицу на блузке, расстегнула, потянулась ко второй, затем...
Стоять, приказал Касеев, замри. И Быстрова застыла.
Удар по плечу.
– Подъезжаем, господин Касеев! – сказал Томский.
Касеев тряхнул головой, словно отгоняя наваждение. Пфайфер уже снова сидел в соседнем кресле, надел контрольный монитор и подвесил обе камеры в воздухе перед собой, проверяя на всякий случай управление.
Техники уже были в тактических шлемах.
– Капитан Николаев! – негромко произнес Томский.– Бросьте автомат, или мы вынуждены будем применить оружие!
Один из людей на мониторе оглянулся.
Действительно, узнал Касеев, участковый. Отчего-то с автоматом. Куча народу... Что-то Касеев пропустил.
– Николаев, бросьте автомат!
Бойцы Томского встали со своих мест, надели шлемы, задраили бронекостюмы и, не торопясь, взяли из оружейного сейфа автоматы. Подошли к дверям, выстроились в две очереди, словно парашютисты перед прыжком.
Техник спросил о психосоставляющей.
– Зачем? Мы имеем тут капитана милиции, законопослушного и героического. Зачем давить на него? Он сам... Сделай картинку крупнее, хочу лицо посмотреть, в глаза заглянуть...
Лицо участкового на весь экран.
– Приготовились,– сказал Томский.– Поехали...
Двери с обеих сторон салона бесшумно открылись, в салон ворвался мороз. Бойцы выпрыгнули наружу.
Включился еще один экран, кадр строился откуда-то сверху. Пфайфер выбросил наружу свои камеры и протянул Касееву контрольный монитор.
Касеев застонал и схватился за голову.
– Что? – спросил Пфайфер.
Касеев попытался вскочить с кресла, но не смог устоять на ногах. Ослепляющая боль швырнула его на пол.
– Женька! – крикнул Пфайфер, бросаясь к нему.
Томский удивленно пожал плечами, переступил через корчащегося журналиста и тоже выпрыгнул на снег.
– Я...– простонал Касеев.– Я...
– Что с тобой? – Пфайфер тряхнул Касеева.– Что?..
– Наружу... туда...– Касеев махнул рукой в сторону двери.– Ско-рее... Туда...
Женька пополз. Нужно туда. Туда... Здесь нельзя оставаться...
Он чувствовал, как боль быстро заполняет все его тело. Поток боли лился от...
Прочь, прошептал Касеев, уйди... Это от Быстровой... Это через нее льется этот поток... через нее... оттолкнуть...
Пфайфер подтащил Касеева к двери. Толкнул.
Касеев упал в снег и почувствовал, что боль прошла. Разом, словно оборвалась нить.
– Да что с тобой? – спросил Пфайфер, садясь в снег рядом с Евгением.– Горенко?
– Не... не знаю...– ответил Касеев.– Я... вначале...
Что-то крикнул Томский через динамики, но Касеев не разобрал, что именно,– в ушах шумело. Словно все гремучие змеи мира собрались у него в голове.
Двери автобуса закрылись.
Пфайфер потянул Касеева за руку вверх, помог встать. Что-то сказал, но Касеев все еще ничего не слышал.