Человечек протянул руку и осторожно, словно боясь обжечься, дотронулся указательным пальцем до лба Касеева.
– Вот здесь. Вам привиделись какие-то солдаты возле железнодорожной платформы, пролет Корабля... Привиделось! Вы это понимаете?
Касеев хотел ответить «нет», но не смог. Никто не смог бы говорить при такой боли.
Человечек достал из кармана пиджака серо-зеленую коробочку, показал ее Касееву, словно хвастаясь.
– Это всего лишь пульт управления,– сказал человечек.– Его можно было бы сделать намного меньше и незаметнее, но тут особо важно, чтобы вы видели, как я нажимаю на кнопку. На вот эту большую красную кнопку. Вот так!
Касеев снова закричал. В фильмах положительные персонажи обычно героически переносят боль. Женя Касеев долгое время был уверен, что сможет так же терпеть.
Но такую боль терпеть молча нельзя. Даже в голову не приходит сдержать крик.
Больно.
– Вы ничего этого не видели,– голос у человечка был ленивый и вялый.– В Клинике – другое дело. Там все вы запомнили правильно. А потом вас на вертолете перебросили к СИА. Патруль перебросил. Вертолет сбили. Вы видели его на площади. Вертолет, а не кольцо. Не было никакого кольца. И нет никакого кольца – ни в Клинике, ни в СИА. Вам все понятно?
И Касеев ответил.
Понятно, ответил Касеев.
А кольца в СИА действительно не было. Женька специально проверил. Комнатка в подвале была. Пустая. С голыми бетонными стенами.
Касеев спустился посмотреть, потом поднялся в редакцию, и ему позвонили.
– Ну, и зачем было проверять? – сказал знакомый голос.– Вы же все поняли.
– Понял,– сказал Касеев.
– Вот и прекрасно,– обрадовался голос.– А я тут посмотрел ваш старый забракованный материал о проституции на Территориях... Вы талантливый журналист. Думаю, новое руководство Сетевого Информационного Агентства обязательно поставит материал в ближайший выпуск. И без премии этот материал, скорее всего, не останется.
Касеев молчал.
– Да, похоже, нет у вас настроения болтать по телефону,– сказал голос.– Ну, до связи.
Касеев не разбил телефон. Касеев ушел домой и напился. Утром пришел на работу, был вызван к Новому Главному и произведен в редакторы отдела новостей.
И не смог даже сам себе ответить, почему сказал:
– Я больше не работаю с Пфайфером.
– Женя,– позвал один из монтажеров.– Женя!
Касеев вздрогнул и оглянулся.
– Ты иди, наверное, Женя,– сказал монтажер.– Мы тут уже все поняли, ничего творческого тут уже не осталось. Тупо – тесать и клеить. К восьмичасовому выпуску успеем все выложить. А ты езжай домой, отдохни. Вторые сутки в редакции.
Вторые сутки, вспомнил Касеев.
Точно – вторые сутки. Вчера засиделся в архиве почти до утра, пытаясь накопать хоть какие-то картинки о Братьях.
Передремнул пару часов в приемной на диване, потом правил материалы, потом сел за этот монтаж...
Касеев просто не хотел идти домой. Не хотел выходить из здания СИА. Боялся, что ли...
Тут все было более-менее привычным и настоящим. А там, за стенами...
У вас возникли видения, Женя! После железнодорожной катастрофы. Видения.
Видения, подумал Касеев. Обидно, подумал Касеев. Он не думал, что все произойдет так быстро, до обидного быстро.
Всего две недели близкого общения с Зеленой крошкой.
Касеев посмотрел на свою руку. На кончики пальцев – указательного и большого. На самом деле они не зеленые.
Нет, они не зеленые. Он тщательно моет руки после... После этого. Да и делал он это почти двое суток назад. Смог выдержать целых двое суток.
Сволочь все-таки капитан Горенко. Какая сволочь!
Оставил подарок.
Зеленый порошок сыплется на руку Касеева. Всего щепотка.
И ту потом отобрали при допросе. И целых две недели после этого Касеев не вспоминал о зеленом порошке.
Потом неожиданно для себя зашел в «Лавку артефактов».
Ее потом закрыли, через неделю, когда началась организованная борьба с братскими настроениями. Но тогда лавочка была еще открыта, а ее владелец, Михаил Соломонович, не стал задавать вопросов, когда Касеев попросил капсулу с Зеленой крошкой.
Он даже сделал скидку Касееву, как старому знакомому и журналисту.
Когда-то Касеев курил травку. Особого впечатления это на него не произвело.
Пилюля, купленная для эксперимента в клубе, вызвала на утро дикое расстройство желудка и головную боль.
Сутки Касеев к Зеленой крошке не прикасался. Думал о ней, прикидывал, как это будет, думал – зачем, пытался понять, чего это ему вдруг так захотелось...
Сутки.
Вечером следующего дня расстелил постель, лег. Открыл капсулу и высыпал на ладонь несколько крупинок. Комочки зеленой пыли. Мельчайших кристалликов.
Комочки легко рассыпались между пальцами. Касеев поднес зеленую пыль к лицу, затаил дыхание.
Какого черта, подумал Касеев и глубоко вдохнул.
Ему хватало одной дозы в день. Через две недели оказалось, что он не может без этого обходиться.
Нет, его не ломает, не бьет. Он просто знает, что так нужно. Знает, что без этого он теперь не сможет понимать, где настоящий мир, а где только видения. И ради этого он готов на все.
Касеев вышел из СИА, сел в редакционную машину.
– Домой? – спросил водитель.
– Домой,– сказал Касеев.
Пальцы его правой руки, большой и указательный, терлись друг о друга, словно растирая невидимый порошок.
Машина свернула на проспект, потом ушла вправо, по Садовой,– навигатор предупредил о пробке и вывел на лобовое стекло новый маршрут.
Новый маршрут на эти сутки избрала и космическая станция. На всякий случай. Это входило в программу маскировки и безопасности.
Нынешние обитатели станции всегда уделяли большое внимание безопасности и маскировке...
Герман Николаевич Клеев был вынужден прибегнуть к маскировке и макияжу из чисто протокольных соображений. Нехорошо было встречаться с представителем Китайской Народной Республики, имея синяк во всю щеку...
Алексею Трошину было глубоко наплевать на синяк на скуле. На территории спецлагеря на такие мелочи внимания не обращали. Главное, чтобы охраняемый контингент не пытался приблизиться к периметру безопасности.
А то, что территориалы попытались поставить на место Патруль,– сугубо внутренне дело Патруля и территориалов. Как и то, что Патруль на место становиться отказался и, несмотря на численное превосходство противника, обеспечил себе право пользоваться ближним сортиром, а не тем, что был на другом конце лагеря.
Сколько еще времени придется проторчать в бараках – не знал никто. Суда еще не было, и сроков его никто не называл.
До него еще нужно дожить.
Глава 2
Какое выдалось утро! Замечательное выдалось утро! Просто прекрасное. И черт с ним, дождем за окном. Он – за окном. А Ильин – дома, в теплой постели.
В своей теплой постели.
Это вам не комфортабельные апартаменты в следственном изоляторе. Это – собственная комната в собственной квартире.
Хорошо!
Должно быть хорошо.
Он месяц не был у себя дома. Месяц, который у него украли. И не просто месяц, а месяц его отпуска.
Наверное, можно огорчиться, отстраненно подумал Ильин и не огорчился. Взялся отпуск неизвестно откуда, неизвестно куда ушел.
Хо-ро-шо! Очень хорошо. И главное что? Правильно, главное – совершенно не хочется искать Грифа.
То есть – совершенно. Ильин помнил, что еще вчера просто готов был биться головой о стену, преодолевать препоны и рыскать в джунглях и пустыне, а сегодня...
Если не думать о вчерашнем посетителе – совсем хорошо.
Должно, просто обязано быть хорошо. Если повторять это «хорошо» каждую минуту, то, наверное, в это можно будет поверить.
Или сойти с ума.
Ильин осторожно потрогал свой подбородок. Рука скользнула к горлу. Щетина. Он уже два дня не брился и зарос.
Щетина росла у Ильина очень быстро, приходилось бриться ежедневно, а если вечером, после службы, намечалось свидание, то и дважды.
Под пальцами была щетина и не было никакой нити. И раны не было на том месте, куда она вошла в плоть Ильина.
Борясь с тошнотой, Ильин резко сел на постели. Потер виски.
Вчера...
«Паук». Нить. Словно ток пробежал по телу Ильина. Искра метнулась от клетки к клетке, пережигая связи, парализуя тело и вызывая тошнотворное ощущение бессилия.
Здравствуй, крутой майор.
Ильину показалось, что нить шевельнулась, поудобнее устраиваясь у него в мозгу.
Хоть кивнул бы.
Ильин с ужасом почувствовал, как тело напряглось, дернулось и голова качнулась вперед.
– Страшно? – спросил «паук».– Не отвечай, не нужно...
На лице «паука» расплылась удовлетворенная улыбка. «Пауку» нравилось все происходящее.
– Я бы тебя, майор, просто спалил бы. Честно. Полсекунды – и у тебя в мозгах перегорели бы предохранители. И все твои мысли, желания и воспоминания сплавились бы в одну кучу. В комок. Такой скользкий на ощупь... я бы сказал – «склизкий». Очень точное слово. Можно я присяду на диван у тебя в комнате?
И снова Ильин кивнул.
И снова «паук» усмехнулся.
Они прошли в комнату.
«Паук» сел на диван слева, указал Ильину на правую сторону. Ильин послушно сел.
– Да, так о чем я? – «Паук» провел ладонью по своему лбу, словно вспоминая.– Ах, да! Комок... Понимаешь, человеческий мозг на ощупь – прохладная пульсирующая масса. Если щупать нитью, как ты, наверное, понимаешь. Рукой – кровь, грязь, я проверял. Решил однажды сравнить ощущения. Попросил одного парня одолжить на время его мозг... Головой о камень. Вышло только с третьей попытки. С разгона. И я получил сразу несколько уроков...
«Паук» посмотрел на свои ладони.
– Урок первый: я узнал, что умирающий мозг – штука не слишком приятная. Есть пара забавных ощущений в самом начале угасания... легкие сполохи... Не исключено, что это вся жизнь проходит перед глазами уходящего. Но в остальном...– «паук» покачал головой, цокая языком,– для нити – мозг расползается, превращается в гниющую мякоть. А для пальцев – жижа, мерзость...