Гггах! — и свист. Летящая граната ОГ-9 издает совершенно чарующий свист, и мне он безумно нравится. Вот теперь можно и закурить, теперь уже все равно… о, «дашки» включились. В нескольких метрах от меня на краешке насыпи из камней и земли, начинает бить короткими здоровенный черный пулемет. Я не вижу его, только вспышка слепит, но я прекрасно знаю, что стреляет Прапор, тянет крючки спуска и улыбается, он всегда улыбается во время стрельбы, а Козачок достал второй короб и стоит рядом, закрыв пальцем ближайшее к пулемету ухо. Но, честно говоря, на пулемет мне плевать. Я лежу на спине и блаженно улыбаюсь — я в правильном месте кинул каремат и устроил себе место корректировщика. Через пять секунд я отложу сигарету, перевернусь, приложу к глазу ночник и увижу прилет нашего выстрела, а потом скажу в рацию корректировку. Но счастлив я прямо сейчас, потому что задумал это давно: я хотел, чтобы ОГ-9 прошла прямо надо мной. И это было охрененно.
Сигарета ложится на влажную траву, переворот, ночник уже включен… ну где ж ты, мой разрывчик, где ж ты… вот!
— Кэш, це Мартин. Пол-оборота вниз.
Мир полон странных людей.
Я знал человека, который писал яркие и трогательные стихи о любви. Он был высок, добродушен, смешлив и, знаете, какой-то удивительно свой. Он пил свой бесконечный кофе и постоянно улыбался.
Еще я знал человека, который постоянно бурчал. Оте ему было не так, отут ему не понравилось, и вообще, усі якісь не такі і нічого не роблять. Он тоже любил кофе, но не любил его делать. Он много курил, бросал свои вещи куда попало и вечно бурчал.
Я знал человека, который был молчалив, редко улыбался, любил тесные футболки и свою порванную бандану. Он пил чай с каким-то невероятным количеством сахара, и я знал, что в его вечной красной термокружке — полупрозрачная вязкая жидкость со вкусом пережаренной карамели.
Еще был человек, который все делал обстоятельно, долго, тщательно, и был настолько перфекционистом, что иногда его хотелось за это убить. Он был внимательным, он был точным, и он был таким же ворчуном, как и вся остальная пехота.
Я знал человека, который был смел, игрив, обаятелен, умен, вспыльчив, не лез за словом в карман, умел нравиться людям и всегда принимал на себя ответственность.
Они — учителя, инкассаторы, электрики, люди разных судеб и совершенно особенных взглядов на жизнь. И эта самая жизнь, знаете, она не должна была их сводить. Никогда. Да она и не свела. Их свела пехота.
Первый допивал кофе и убивал людей из здоровой зеленой двустволки. Я не знаю, улыбался ли он в тот момент.
Второй ронял чашку и несся к птуру, бахх-чшшшшшш, ракета вырывается из серого облака и несется через грязный воздух Донбасса, длинные пальцы нежно поворачивают верньеры, легкие касания, красная горящая точка ниже, ниже, ниже… Взрыв, машина как будто вскипает изнутри, ну о чем ты, конечно, не успели они выбежать, дым лениво начинает подыматься над тем, что секунду назад было белой легковушкой с четырьмя людьми внутри.
Третий, который с банданой, он делал все молча. И только иногда начинал улыбаться, но так, знаешь, непривычно растягивал губы в стороны. Эти несколько секунд от «открыть ящик» до «четыре пороховых осталось, и надо еще нести». Он мало курил и всегда морщился от дыма сгоревших стартовых. Перфекционист был перфекционистом. Он долго целился, проверял и перепроверял, и ты уже не мог дождаться, когда АГС-17 начинал кашлять короткими сериями… Он никогда не стрелял лишнего, и самая лучшая фраза, которую я слышал от него в рации, была «Все нормально. Движа больше нет.
Лежат, остывают».
Последний был тем, кто командовал ротой.
Я был среди этих людей и среди многих других, и это время, эти яркие картинки, эти тягучие ночи и грохот пыльных вечеров «вспышка, вспышка!» всегда будут во мне.
Или нет? Или со временем воспоминания сотрутся, и только дергание во время сверкания молнии перед грозой будет моим напоминанием о прожитом годе? Может быть. Но людей я не забуду, это уж точно.
Невозможно забыть тех, кто воевал в пехоте.
День тринадцатый
Утро.
— Один-один, — говорит командир, сползая с койки. Тепло, кстати, сегодня.
— Не понял, — кряхчу я, привязывая к ногам ботинки.
Я пытаюсь опоздать в наряд, а это неправильно. Это тебе не на встречу опоздать, и даже не на нараду в батальон. Опаздывать в наряд — это «западло». Хорошим тоном вообще считается прийти на пятнадцать минут раньше.
— Конечно, не понял, — с удовольствием говорит Вася, — но ща поймешь. Мы у них спалили жигуля.
— И джип, — добавляю я, выпрямляясь. Фууу, какой я старый и толстый.
— Джим Шайтан уграл, а не мы.
— Ну, не думаю, что сепары прям вот различают, вторая рота спалила джип или минометка. Мы, укры, для них все на одно лицо.
— Йо, снежок, — улыбается Вася. — Короче. Потом они нам убили «мерс».
— Ну.
— Один-один.
— Ииии? К чему ты ведешь, Лейтенант Очевидность?
— Есть идея.
— Люблю, когда ты это говоришь, — торопливо говорю я и выскакиваю из кунга. — Ну, ты пока подумай, а я — в наряд.
— Давай-давай, нарядный, — задумчиво говорит Вася и смотрит на квадрики. — Один-один… Ладно. Играем дальше.
Спустя полтора часа.
— Кохве там есть єщьо? — Президент пытается вытряхнуть из термоса остатки заварки, вот же кофеман ненасытный.
— Выжми, выжми еще.
— Мартиииин… — к нам подходит Леха Скиртач.
Леха в тапках, пиксельных штанах, замызганой зэсэушной футболке и в своих знаменитых очках. Леха зевает, широко, глубоко, и мне кажется — любой гражданский давно вывихнул бы себе челюсть.
— Леха, сымай очки. Очки — це для тех, кто плохо видит, а не для тех, кто хочет выглядеть умным, — я сижу на старой сидушке от «запора» и болтаю ногой.
От сигарет уже горчит во рту.
— Мартин, ты язва, — преувеличенно огорченно говорит Леха и заглядывает в термос. — А шо, кофе нема?
— Сходи до кунга, завари, Васю пхни, чтоб выдал тебе кофе, воду и сахар. Заодно и нам принесешь, доброе дело зробиш, — пытаюсь я напрячь старшего лейтенанта.
— Васю пхни… — задумчиво повторяет Леха. — Мда. Странные вы. Так с командиром общаетесь… без дистанции. И Вася это позволяет. Необычно. Не как в армии.
— Ми, в принципі, странні люди. Йобнуті, — высказывается Президент.
— Не, Серега, нифига мы не йобнутые. За высокое звание «йобнутых», «отбитых» и остальных кровожадных прилагательных бьются все Збройні Сили, — говорю я и нащупываю в кармане последний пакетик с семачкой.
— А какие вы? — Леха присаживается на маленький пень с закрепленной на нем сидушкой и вытаскивает сигареты.
— Нууу… Я не знаю, как дать определение. Точнее так — я не знаю определения. Мы — эльфы. С горящими и жадными очами. Вторая «эльфийская». Такие… — я машу в воздухе пакетиком, описывая какую-то иномировую сущность обычной роты обычного мотопехотного батальона. — Странные. Вот.
— Все равно, эта ваша «странность»… Вот как бы ты охарактеризовал свои отношения с командиром?
— Охуєвші, — тут же говорит Президент.
— Дружеские, иногда почти семейные, — говорю я. — А еще у нас бюджет общий.
— А как Вася зарабатывает авторитет среди своих подчиненнных? — Леха смотрит мне в глаза с чистым, искренним интересом.
— Лешааа… — протягиваю я. — Ах ты ж красавец. Офицер-психолог за работой?
— Спалил, — улыбается Леха. — Ну, надо же иногда и психологом побыть. Вы интересные.
— Ми обичні недоліки, — говорит Президент, — таки ж, як усі. Це Мартін вийобується.
— Поддерживаю моего неразвитого соратника, — говорю я. — Мы абсолютно обычные, типичные пехотинцы.
— Зара твій нєдоразвітий соратнік тобі ногу прострелить.
— Спишем на боевые, — машу я рукой. — Домой поеду… В отпуск… Еще и бабло дадут за ранение, если мой друг Саша-начхим правильно проведет службовое расследование, мой друг Стас-начмед все правильно напишет, а мой друг Толик Банкир, как строевик, все правильно оформит.
— От мля, — сплевывает Президент. — Отовсюду прикрився, чорнильна твоя душа.
— Да, братан, — говорю я, — это в фейсбуке я — героический герой, а на самом деле, я — деловод какой-то.
— Ти ета… Нє пєрєгібай, — поправляет меня Серега. — А хто по дорозі на Докуч до хрєста ходив?
— Гарант, во-первых, не один я ходил. Во-вторых, давай все-таки различать смелость и дурость.
— А что за история с крестом? — придвигается Леха.
— Та фигня, — говорю я, — сходили под Докуч. Вернулись. Пожрали, попили чаю и разошлись. Я перчатку проеб.л. То Сережа просто ногу в шпитале лечил, пропустил весь движ и завидует.
— Чему именно завидует? Та расскажите уже.
— Леша… — проникновенно говорю я и наклоняюсь к нему. — Нечего рассказывать. Тем более узнает комбат — он меня на органы сдаст. Для опытов. Начальнику штаба.
— А Вася?
— А Вася возглавлял этот идиотизм. Мы вообще чудом живые вернулись. Кучу ошибок совершили. Следующий раз уже умнее были. Но ненамного.
— Следующий раз? — глаза Лехи горят предвкушенем историй.
— Все, блин, ты и мертвого разговоришь. Леха, ну не о чем п.здеть, честно.
— Ладно… Слушай, я ж к тебе почему пришел… — прищуривается Леха.
На пороге кунга появился командир, посмотрел на нас, махнул рукой и снова скрылся в железном ящике.
— Комбат не звонил, ничего про тебя не говорил, — отвечаю я.
— Эх… Ладно. Сидеть мне тут с вами… Слушай… А как насчет пострелять?
— Стреляй, — я махнул рукой в сторону нашего импровизированного стрельбища. — Там Гала гонг повесил, сто метров отмеряно, пали себе до нестями.
— Та ну… С автомата не интересно. Может, птуром пальнуть?
— Палилка. Знаешь, сколько птур стоит? Не, они у нас в дефиците. Будет война — пальнешь.
— Ну хоть с СПГ.
— Леха, — я поднялся на ноги и отряхнул скорлупу с коленей, — стреляем с тяжелого и дорогого мы только на войне. Войны сейчас нет, война была вчера. А если нет войны, то что? Правильно. Ее над