еет всех троих на глазах у отца. Тогда ему было пятнадцать. Дело было вот в чём: в один прекрасный день, когда он тихо дремал себе под кроватью, Пятый и Шестой привели домой какую-то девушку. Он услышал её плач, звук борьбы, потом кровать над ним начала громко скрипеть. Не понимая, что происходит, Седьмой высунул голову и увидел, что близнецы оба были без штанов. Пятый лежал на девушке, а Шестой держал её ноги раздвинутыми. Увидев макушку Седьмого, Шестой изо всех сил саданул его по затылку и заорал:
— Ты ничего не видел! Понял? Повтори!
— Я ничего не видел, — еле слышно пробормотал Седьмой и спрятался обратно.
Он лежал и прислушивался к стонам девушки, в них было такое страдание, что у него самого заныло всё тело. Только человек, который видит, как перед его глазами рушится мир, может издавать такие горестные звуки, думал он. А потом ему пришло в голову: хорошо бы те, кого он так ненавидит, — мать и сёстры — хоть раз испытали такие страдания.
Позднее Седьмой частенько смеялся над собой, вспоминая ту юношескую клятву. Сколько потом было возможностей её исполнить, но ни малейшего желания не возникло.
Так что Седьмой прибыл в горную деревушку в полном одиночестве. Место для «переобучения» он выбрал сам. Туда надо было добираться сначала на грузовике, а потом ещё час шагать по горным тропинкам. Никто не будет знать, где он.
Седьмому выпало спать на одной кровати с сыном хозяина дома. Впервые за всю свою жизнь он спал на самой настоящей кровати, как положено. Одеяло было засаленным и грязным, а подстилкой служила кукурузная и рисовая солома. Вся комната пропахла сухой травой. За домом росли три лавровых дерева. Седьмой лежал на кровати и смотрел в потолок. Над ним больше не нависало днище кровати, не раздавался скрип, когда отец и мать ворочались. Не слышалось храпа и разговоров во сне, потому что в трёх шагах не лежали рядком его братья. Сколько пространства! Наверху по потолочным балкам шумно бегали крысы. Сквозь щели в черепице просачивались бледные лучи, луна то выходила из-за облаков, то пряталась обратно, и серебряные нити легко скользили по комнате. Внезапно Седьмого объял ужас. Сын хозяина спал на другой стороне кровати мёртвым сном, не издавая ни звука. Седьмому стало чудиться, что он очутился в каком-то другом мире, вне мира человеческого. Он никогда раньше не думал о смерти, но в ту ночь размышлял о ней без конца. А вдруг он уже умер, просто не знает об этом? Быть может, его погребли здесь и сказали, что это «деревушка», а на самом деле он уже в потустороннем мире? День за днём он думал только об этом. Седьмой пытался отыскать среди окружающих парней младшего брата — то есть меня. Наверняка братик где-то здесь, в толпе, думал он, просто так давно не виделись, что не можем узнать друг друга. Седьмой был рад: ведь он понял то, что ускользнуло от остальных. Все вокруг — души умерших, пришедшие сюда раньше, чем он. И они даже не подозревают, что умерли. Седьмой гордился собой, ведь он смог догадаться, что находится в загробном мире, да и живётся тут хорошо. Стоит взглянуть, как все вокруг легко снуют туда-сюда, сразу поймёшь, что мир-то нездешний.
Седьмой ни с кем в деревне не общался. Говорил, только если к нему обращались и никак нельзя было промолчать. Казалось, он превратился в бессловесного пса, которому хозяин скажет — на, лижи руку, он и лижет послушно. Поначалу деревенские говорили, что он простак. Потом решили, что он — воплощённое коварство, кто же не знает пословицу: не бойся собаки брехливой, а бойся молчаливой. В конце концов, все обитатели деревни сошлись во мнении, что Седьмой просто чудак. Брат пропускал все пересуды мимо ушей. Он был убеждён, что настоящие мёртвые не разговаривают.
Спустя месяца три, как Седьмой приехал в деревню, местные стали жаловаться на какое-то привидение. «Смешно, — подумал он, — разве мы все тут не привидения?» Истории про призрака обрастали леденящими душу подробностями, но Седьмой не придавал им значения. Наоборот, он очень хотел повстречать это привидение. Вдруг это Восьмой, чем чёрт не шутит?
Каждый вечер за ужином сын хозяина рассказывал новую байку про призрака. Говорят, что он тощий как жердь. «Вот прям как ты!» — говорил он, показывая на Седьмого. Он не ходит, а парит над землёй. Появляется по утрам — у входа в деревню растёт дерево гинкго, так вот призрак каждое утро делает три круга вокруг него, а потом отправляется в лес. Там он враз становится белым и перелетает от дерева к дереву, издавая печальные крики. Крики ну очень странные. Они из леса долетают аж до деревни, а потом как будто разворачиваются и летят обратно в лес. И так целый день, только глубокой ночью призрак растворяется в воздухе.
Через пару дней сын хозяина сообщил кое-что новенькое: говорят, призрак забрался в самую чащу леса, засел там и пронзительно кричит. Всех зверей распугал, охотники сказали, даже фазанов нет.
Спустя ещё несколько дней история продолжилась: дочка старого деревенского рыбака шла из дома мужа навестить отца, в горах подвернула ногу и доковыляла уже за полночь. На околице ей повстречался призрак. Девушка не замечала его, пока он не встал прямо у неё на пути. Перепугавшись, она что есть силы отпихнула его и бросилась наутёк, забыв про больную ногу. Очутившись дома, она рассказала, что призрак был скользкий.
В общем, где только не видели этого призрака, и что самое странное, он не проявлял никакой враждебности к людям. Пошли разговоры о том, чтобы поймать его и рассмотреть получше, — среди молодёжи, конечно. Седьмой и сам был не прочь изловить привидение и посмотреть, кто же это, но в тот день, когда парни собрались ловить, он вкалывал дотемна как проклятый и, дойдя до дома, просто упал на кровать и уснул.
Ночь была безлунной. Кучка парней, человек семь-восемь, спрятались в лесу и стали ждать. Сын хозяина пошёл с ними. Ребята дрожали так, что кусты, в которых они засели, постоянно шелестели и шуршали. В полночь появился призрак и начал летать вокруг гинкго. Всё совпадало: худющий, парит над землёй, в лесу стал белым. От страха никто не мог даже пошевельнуться. Наконец один из парней, бывший когда-то охотником, попытался набросить на бледный силуэт верёвку с петлёй, и она сразу же затянулась на нём. Призрак завыл: раз, два, три — громко и протяжно, почти не переводя дух, так что услышали все в деревне. Потом внезапно умолк, повалился на землю и затих. Парни связали существо верёвками. На ощупь оно и правда было скользкое. Когда они вытащили его из леса и доволокли до околицы, где посветлее, то увидели, что это самый что ни на есть живой человек. Человек дышал ровно и спокойно, казалось, он крепко спит. Когда сын хозяина зажёг фонарь, то беззвучно вскрикнул. Все тут же узнали пленника — это был Седьмой. Он лежал в чём мать родила. Его кожа была белоснежной, он всё так же ровно дышал и время от времени ворочался.
Кто-то из парней с размаху пнул Седьмого по заднице. Тот охнул, проснулся и стал озираться вокруг, часто моргая, он явно не понимал, почему его окружают так много мужчин и женщин. Потом он опустил голову и обнаружил, что лежит абсолютно голый.
— Что вам надо от меня? — хрипло спросил брат.
Голос звучал басовито и сурово, как будто доносился издалека, с самого неба, преодолев бесчисленное множество горных хребтов.
— Седьмой, так тебя послали небесные духи? — спросили в толпе.
— Нет, — ответил он. — Я, как и прежде, самый настоящий покойник, живущий в загробном мире.
Седьмой ответил искренне, как думал, но от его слов у всех пробежал мороз по коже. Светало, зеваки начали неуверенно расходиться. Сын хозяина сбегал домой, принёс одежду и с крайним почтением, подобострастно вручил Седьмому.
Седьмой долго не мог взять в толк, что же с ним случилось в ту ночь. Меж тем «призрак» по-прежнему появлялся с наступлением темноты и летал себе в лесу.
В 1976 году Седьмому нежданно-негаданно дали рекомендацию на поступление в университет. В направлении значился какой-то «Пекинский университет». До этого Седьмой даже не слыхал такого названия и уж тем более не был в курсе, что это лучший вуз страны. Вот правду говорят, «дуракам везёт». Дело было в том, что отец Седьмого, как портовый рабочий, уж очень настрадался от «старого общества», другим ребятам из «образованной молодёжи»[21] оставалось только завидовать. К тому же в деревне все наперебой просили выгнать Седьмого, слишком много чертовщины стало — жить невозможно! А в Пекинском университете наверняка не боятся призраков, зато по достоинству оценят происхождение парня и те страдания, которые претерпела его семья от «феодальных пережитков». Вот так вот, наш отец с самого рождения невзлюбил Седьмого, а тут вдруг, сам того не зная, помог ему.
Седьмой с грустью покидал эту горную деревушку, затерянную в глухом лесу. Ему чудилось, что он прожил здесь целый век, а теперь возвращается на землю в новом перерождении. Седьмой шагал по шоссе, солнце стояло в зените и пекло немилосердно, голова немного кружилась. Подул ветер, и деревья на обочине тихонько зашелестели. В ветвях весело тренькали птицы. Седьмой грустно вздохнул. Потом он приложил руку к сердцу и прислушался: кажется, сердце бьётся куда громче обычного.
Седьмому предстояло отправиться в Пекин, причём — как полагается — на самом настоящем поезде, к тому же поезд должен был с торжественным грохотом пронестись мимо родного дома. Это известие привело всех домашних в бешенство. Как так вышло, что этот паршивый пёс стал первым из их семьи, кто поедет на самом настоящем поезде и побывает в дальних краях? Когда Седьмой объявился дома, отец встретил его пьяной руганью. Седьмой молча опустился на пол и заполз на своё место — под кровать, где терпеливо всё выслушал.
В день отъезда лил дождь. Из обуви у Седьмого были только старые кроссовки, застиранные так, что стали непонятно какого цвета. Он побоялся, что они не переживут дороги и в университете будет не в чем ходить, поэтому отправился в путь босиком. Отец и мать спозаранку ушли на работу, ничего не сказав, как будто его просто не существовало. Старший проводил Седьмого до порта, там он вручил брату один мао со словами: «Льёт как из ведра! На вот, езжай на автобусе!» Седьмой не поехал. Он шёл по улицам и переулкам, промокший до нитки. Его узел с каждым шагом становился вс