ё тяжелее, одежда липла к телу. На теле проступила каждая косточка, так что оно даже стало казаться объёмным. В голове была полная ясность: ничего, что ватное одеяло отсыреет, думал Седьмой, летнее солнце за полдня всё высушит.
Седьмой уехал и три года не возвращался. Дома не знали, жив он или мёртв. Никто о нём не справлялся, а писем он не писал. Так что, когда три года спустя Седьмой появился на пороге, лучась бодростью и энергией, все были просто ошарашены. «Что застыли? Не узнаёте? У меня что, рога выросли?»
Вернувшись из Пекина, Седьмой совершенно преобразился.
8
У Третьего были широкие плечи и тонкая талия, такой «треугольник» особенно нравится женщинам. Когда летом Третий снимал нижнюю рубаху и прямо так, с обнажённым торсом, садился у дороги в тенёчке и принимался обмахиваться большим пальмовым веером, у всех женщин, шедших мимо, сердечко билось чаще, каждая нет-нет да и задержится взглядом. Без рубашки торс Третьего выглядел внушительно, бугры мышц натягивали кожу. Когда сосед Бай Лицюань посмотрел американский фильм «Рембо: первая кровь», сразу сказал:
— Ого, у америкашки мускулы почти как у нашего соседа Третьего!
После этого многие жители Хэнаньских сараев поспешили в кино посмотреть на этого Рембо. Единодушный вердикт был такой: мускулы и правда ничего, почти как у Третьего, но на лицо Сталлоне поприятнее будет. На самом деле подростком Третий был симпатичным малым и очень походил на отца, но потом на его лице надолго поселилось свирепое выражение, которого у отца никогда не бывало. Постепенно Третий стал выглядеть как настоящий бандюган, такую внешность не назовёшь приятной. «Нет зазнобы, вот и морда свирепая», — говаривал отец.
Что правда, то правда, зазноб у Третьего не водилось. Он вообще ко всему женскому полу относился враждебно. Хотя ему уже перевалило за тридцать пять, скоро сорок стукнет, он по-прежнему жил бобылём. Жениться он не собирался. Нередко бабы сами к нему подкатывали, и Третий всегда был не прочь, мог и сразу в койку, если дама не против. Он любил своих подружек яростно, будто пытался отомстить кому-то. Он мог дать им только злобу, но не любовь. А женщинам нравилось его тело, чувства их не волновали. После смерти Второго Третий устроился в судоходную компанию. Смерть брата стала в его жизни самым страшным ударом. Родной брат, с утра до вечера были вместе. Он любил Второго даже больше, чем себя, потому что отлично помнил, что вину за все детские проказы и провинности — а он по глупости постоянно попадался — Второй мужественно брал на себя. Сколько раз он получал жестокую трёпку от отца, прикрывая Третьего, но когда они оба выросли, Второй никогда его этим не попрекал. Третий запомнил это навсегда. Такой он был человек — если кто к нему искренне, с добром, он был готов ради него на всё. К тому же Второй был его единокровный брат, и какая-то баба довела его до смерти! С тех пор мысль о женщине стала как острый кинжал в сердце Третьего. Один вид женщины вызывал в нём дикую боль, словно рана открылась и кровоточит. Он частенько возмущался про себя: «Разве женщина заслуживает любви мужчины? Как мужики вообще докатились до того, что, как дураки, влюбляются в женщин?» Каждый раз, когда на улице ему встречался мужчина, который послушно нёс покупки за какой-то бабой, а она гордо вышагивала впереди, или он видел сцену, как мужик стоит где-нибудь у стены или под деревом и дрожащим голосом признаётся женщине в симпатии, он буквально зверел, мог наброситься и поколотить обоих. Бывало, что и набрасывался. Как-то вечером они с командой выпивали, капитан напился вдрызг, пришлось Третьему вести его домой. На обратном пути он решил срезать и пройти через холм Гуйшань. С неба струился лунный свет, горы, казалось, спали. Третий брёл по тропинке, пошатываясь и время от времени громко рыгая. Вдруг видит под деревом силуэт какой-то парочки. Он сначала не обратил внимания, но тут один бухнулся на колени и начал что-то бормотать. Голос был вроде мужской, но уж очень просительный: «Ну, пожалуйста, умоляю, согласись! Я не могу жить без тебя!» Второй силуэт лишь презрительно хмыкнул в ответ, это явно была женщина. Третий аж взбеленился, он без колебаний с громким кличем бросился на этого остолопа и начал охаживать его кулаками и ногами. Она стояла и в ужасе смотрела на происходящее, тогда Третий схватил её за грудки и влепил ей со всей силы пару пощёчин. Звук был такой звонкий и приятный, что Третьему прям полегчало. Оставив парочку в покое, он зашагал вниз по склону, не прекращая рыгать.
Третий служил матросом на барже. Капитан его очень ценил. На судне ему нравилось, он явно не считал матросское дело недостойным занятием. Парень высокий, крепкий, работы не боится. К тому же всегда не прочь составить компанию за столом. Капитану это нравилось больше всего. «Третий — самый душевный собутыльник, каких я только встречал,» — любил говаривать он. Они могли легко распить литр водки на двоих. С наступлением лета капитану начинали приходить в голову всякие безумные идеи. К примеру, баржа плывёт, а он ныряет в реку и плывёт рядом, да ещё Третьего подначивает. Оба были смельчаки, да и плавали недурно, резвясь в воде, как два коричневых дракона. Если начнёт затягивать в водоворот — учил капитан, — надо лечь на воду и не шевелиться, воронка сама тебя выплюнет. Третий решил его поддеть:
— Ты сам небось никогда не пробовал, а других учишь!
Капитана это задело:
— Не веришь? Да это каждый матрос знает!
— Пока сам не увижу — не поверю!
— Ну хорошо! — сказал капитан. — Видишь вон там омут? Смотри! — раз, раз, подплыл к нему и тут же ушёл под воду, Третий даже остановить не успел.
Брата прошиб холодный пот, он замер и просто висел в воде, боясь пошевелиться. Воронка крутилась быстрее, чем он думал, капитана было совсем не видно. Вдруг кто-то его окликнул. Смотрит, капитан уже где-то сбоку машет ему рукой и смеётся. Третий поплыл к нему.
— Думал, помру, — сообщил тот.
— Расскажи, как? — спросил Третий.
— Представь, будто множество рук пытаются утащить тебя на дно. Я уж думал — всё, конец, и тут меня с силой выбросило на поверхность. В общем, просто лежать на воде не получится, нужно двигаться, но не абы как, а в нужный момент.
Третий слушал-слушал и вдруг поплыл к омуту.
— Смотри! — крикнул он и нырнул.
Очутившись в водовороте, Третий понял, что тело его не слушается. Казалось, чьи-то гигантские руки кидают его туда-сюда, как мячик. Потом живот будто бы налился свинцом, и его потянуло на дно. Он начал беззвучно кричать «На помощь! Спасите!» — и тут же захлебнулся. «Значит, так тому и быть, — подумал он. — Может, хоть в загробном царстве повидаюсь со Вторым». Тут он почувствовал, словно чья-то огромная рука выталкивает его наверх. Он вмиг очутился на поверхности и стал ошалело озираться, где это он? Только когда капитан подплыл к нему, он вроде бы пришёл в себя. Тот сразу влепил ему затрещину, а за ней и другую.
— Жизнь тебе шутка, что ли? — заорал он. — Ты помрёшь, а мне отвечать?
Лицо горело, но на душе у Третьего было хорошо и спокойно.
— Как ты, так и я в ответку! — ответил он.
К вечеру, когда они встали на якорь, Третий с капитаном расположились на палубе и начали выпивать. Капитан налил Третьему аж три рюмки: «Твоё здоровье! Молодец парень, настоящий мужик!» — повторял он.
Под хмельком капитан любил жаловаться Третьему, мол, как тяжело без женщины. У капитана на суше была жена и двое малышей, ночью без них ему становилось совсем тоскливо. Только в этом Третий был с ним не согласен — он считал, что водка всяко лучше бабы. «Самая дешёвая водка приятней, чем самая смазливая бабёнка», — заявил он, облизнул губы и разом опрокинул все три рюмки. Над рекой дул приятный ветерок, луна ярко освещала склоны гор. «Красота же вокруг, наслаждайся сколько хочешь. Разве мало, чтобы жить в своё удовольствие?» — говорил Третий. «Так если нет рядом женщины, которая создаст тебе очаг, если любимая никогда не лила слёз у тебя на груди — ты не понял, в чём вся соль жизни!» Третий промолчал.
А про себя подумал, что лучше он никогда не поймёт, в чём соль жизни. Женщина погубила брата, а он прижмёт её к груди? Это что, шутка?
Тогда никто даже не понимал до конца, чем для Второго была Ян Лан. Он ведь мог и не ехать в деревню, но Ян Лан отправили, и он, конечно, поехал за ней, а тачку оставил Четвёртому. Третий, ради Второго, тоже поехал, в ту же бригаду, куда прикомандировали Ян Лан. В деревне Второй делал за Ян Лан всю работу, которую ей поручали, даже Ян Мэну ничего не оставалось. Ян Лан была со Вторым ласкова, приветлива, так и ластилась к нему. Когда они кувыркались на берегу, даже Третьему, которого сложно было чем-то смутить, становилось неловко. Весь свой скудный заработок Второй откладывал. Он хотел как можно красивее обставить их с Ян Лан будущий дом. Он хотел, чтобы в их доме Ян Лан было так же комфортно, как и в её прежнем доме. Третий ради этого вкалывал вместе с братом как проклятый. Потом начались переводы в город,[22] но каждый раз Ян Лан не доставалось квоты. Второму доставалась, но он раз за разом отказывался. Ну и Третий заодно. Их бригаду из года в год отправляли рыть и чинить оросительные каналы. Но Второй исправно каждую неделю ездил в деревню. Путь не близкий, несколько десятков ли,[23] но он шёл всю ночь напролёт, чтобы хоть повидаться со своей любимой. И так неделя за неделей, год за годом. Наконец Ян Лан получила квоту. Заполнив документы, она отправилась в уездный центр. Её не было три дня. По возвращении она объявила, что в этот раз ей точно удастся перевестись. Ей дадут должность медсестры. Второй на радостях накрыл стол и позвал почти всех «чжицинов» из бригады. Все изрядно напились, и тогда-то один из парней объяснил Второму, что Ян Лан не просто так добилась перевода, телом заплатила. Второй застыл, бутылка водки выпала из рук. Ян Мэн