Примерно в это же время сестрица Дасян тоже вспомнила про младшего брата. Дасян вышла замуж очень рано и родила трёх сыновей, похожих на маленьких тигрят. Младший уже успел закончить среднюю школу, а старший ждал распределения на работу. Дасян вышла замуж в восемнадцать. Муж был плотником, старше её на десять лет. Замужем Дасян зажила в своё удовольствие. Когда ей давали отпуск, она чаще всего сидела на крыльце дома, грелась на солнышке и лущила семечки, болтая о всякой чепухе с соседскими кумушками. А по воскресеньям Дасян ходила проведать родителей, прихватив с собой что-то из съестного или немного выпивки. Дасян жила у моста Саньяньцяо, где традиционно селились, так сказать, низы общества.
Отец объявил дочерям, что Седьмой согласился прийти поужинать.
— Тогда давайте сначала у меня, — предложила Дасян.
— Нет, нет, нет, — поспешно возразила Сяосян. — Сначала у меня!
— Да в твою развалюху он и зайти побрезгует! — парировала Дасян.
— Ага, самой не больно надо, но другому не уступишь! Ты же хорошо живёшь, чего тебе?
— Так живу хорошо, надо и о детях подумать!
— А я вот просто соскучилась по братцу!
— Раз ты его так любишь, что же в детстве о нём так не пеклась?
— А ты чего? Ты ведь старшая, а вообще о нём не заботилась!
Слово за слово — и вскоре обе ругали друг друга по матери, хотя, если так подумать, зря — мать-то у них была общая.
— Чего вы спорите? Позовём к нам. Вы обе будете хозяйками, угощение хорошее приготовите, водки хорошей поставите. Я с ним выпью, как отец с сыном, а вы как раз за столом и поговорите, о чём хотите.
Сёстрам идея пришлась очень по душе.
Когда Седьмой переступил порог отчего дома и увидел слащавые улыбки Дасян и Сяосян, чуть не блеванул прямо там. Как обычно, мимо то и дело проходил поезд, и весь дом легонько потрясывало. Столик вытащили на середину комнаты, сверху на него положили круглую столешницу.[34] Расставили всякие закуски: сосиски, маринованная говядина, арахис и всё в таком духе, достали водку «Башня жёлтого журавля».[35] Отец, щурясь от удовольствия, понюхал горлышко бутылки и облизнулся. Потом налил три рюмки. Он позвал ещё и Старшего. Они втроём — отец, Старший и Седьмой — уселись за стол. А женщины — мать и сёстры — стояли рядом, то и дело подкладывая мужичинам закуски и скромно интересуясь у Седьмого, как ему водка, вкусное ли мясо, как орешки? Седьмой никак не мог взять в толк, ради чего всё это. Ему казалось, что он в гостях у каких-то незнакомых людей.
После трёх рюмок у отца развязался язык.
— Седьмой, малыш, нельзя всю жизнь жить вдвоём, без деток!
— Ты к чему ведёшь?
— Нужен сын. Ну а зачем ты всего добивался, если передать-то это некому?
— Отец прав, — вмешался Старший. — Вот ты стал большим человеком, а помрёшь — и всё? Нужен наследник, преемник!
Седьмой молчал. Резон в их словах, конечно, был. Ну вот изменил он свою судьбу целиком и полностью, а что дальше? У него же не будет детей и внуков, которые станут гордиться тем, как он ради этого боролся. Тех, кто сможет насладиться плодами его стараний. Так, получается, всё зря?
— Послушай, малыш, вы же можете усыновить!
— Вот, например, мой средненький, — встряла Сяосян. — Ты же его видел, он у меня крепыш и хорошенький такой, будет тебе опора в старости, жаль, конечно, отрывать кровиночку от сердца, но что поделать!
— Твоего сына? — переспросил Седьмой.
— Да, его, — сказала Сяосян, подкладывая ему куриную ножку. — Он очень хороший мальчик!
— Да не слушай ты её! Она этого ребёнка прижила с каким-то крестьянином из Хэнани, да и мальчик — ни рожи ни кожи. А вот мой Третий — настоящий талант. Немного постарше, правда, но усыновить всё равно можно.
— Ты про Сань Мао, что ли? — ещё больше удивился Седьмой.
— Про него, он всё время говорит, что больше всех на свете уважает Седьмого Дядюшку!
— Да твоему Сань Мао уже пятнадцать, какое усыновление?
— Всяко лучше, чем ребёнок бог весть от кого!
Между Дасян и Сяосян опять завязалась перепалка. Седьмой не знал, что и думать, смотреть на происходящее было тошно. От вида богато накрытого стола ему стало вдруг противно — как будто его пытались отравить. Он встал и заявил отцу и брату:
— Я больше не хочу.
Отец прикрикнул на орущих сестёр и сказал:
— Да ладно тебе, посиди ещё. Не хочешь с отцом говорить — так хоть с братом бы пообщался.
— Хочет идти — пусть идёт. Но сперва давай начистоту. Я знаю, чего ты в детстве натерпелся дома. Как говорится, без страданий нет пути к успеху. Но теперь ты выбился в люди, а большому человеку нельзя без наследника. Дети Дасян и Сяосян — твои племянники. Вы связаны по крови. Конечно, ты можешь усыновить кого угодно, но всегда лучше усыновить родную кровь. Мы никогда не признаем чужих детей.
— Мне надо подумать, — произнёс Седьмой.
Стоило ему выйти за порог, как сёстры снова начали орать. Даже когда он отошёл уже далеко, до него ещё доносились пронзительный визг и громкие крики. Седьмой словно возвратился обратно в прошлое. В страхе он ускорил шаг, откуда-то из самой глубины тела возникла дрожь. Наконец он не выдержал — остановился, опершись о какое-то дерево, и его стошнило. Казалось, его тошнило не только едой, но и страхом и дрожью. После он поднял голову и посмотрел на серое, мрачное небо. «Интересно, когда и почему моя семья усыновила меня?»
Через три дня он снова зашёл к родителям и объявил отцу:
— Я сходил в приют и усыновил мальчика, ему всего годик. Мне всё равно, признаёте вы его своим внуком или нет, но знайте — он мой сын!
С этими словами он повернулся и гордо вышел. У отца просто челюсть отвисла. Хотелось выругаться, но он не стал. Он боялся ругать Седьмого. Для него Седьмой был не его сын — а сын китайского правительства.
14
В Хэнаньских сараях понастроили много новых домов. Прежние хибары с деревянными перегородками, словно тощие девчонки в лохмотьях, «маленькие невестки», попавшие в новую семью,[36] скромно стояли рядом с новыми домами — нарядными девушками-невестами. Поговаривали, что скоро построят новый вокзал в конце Строительного проспекта и похожий на христианский собор вокзал Ханькоу перестанут использовать. Железные дороги, идущие через весь город, уступят место современным шоссе. Халупы рядом с шоссе снесут, а на их месте построят высотки.
Соседи были вне себя от радости, целыми днями обсуждали, почём государство компенсирует снос дома, как выбить из чиновников побольше, выторговать компенсацию повыше, а то пусть дадут не одну квартиру — а несколько. Только отец хмуро отмалчивался. «Без поезда я не засну, — бурчал он. — Если жить в высотном доме, то будет не хватать энергии земли, если далеко от не — долго не протянешь. А с Восьмым как быть?» Последнее время отец полюбил сидеть у окна. «Один Восьмой остался со мной», — частенько бормотал он.
Я понимал, что больше не смогу быть рядом с отцом и матерью. Эти двадцать с лишним счастливых лет меня согревала любовь моих родных. Тёплая земля сохраняла моё слабое тельце. Над ней сияло чудесное зарево жизни. Мимо, оглушительно грохоча, торжественно пролетал поезд, а брызги его огней золотыми искрами освещали комнатку отца. Как она будет без отца? Я не мог даже представить.
День, когда отец решил меня выкопать, был ясным и солнечным. Шпарило так, что глазам было больно. Отец позвал Третьего. Брат положил мой деревянный ящичек в картонную коробку и тщательно перевязал верёвкой. «Я его похороню рядышком со Вторым, будет им компания», — сказал он. Закрепив коробку на багажнике, Третий оседлал велосипед. Левая нога стояла на земле, а правая описала полукруг над коробкой и опустилась на педаль. Тренькнул велосипедный звонок, и мы поехали, отец с матерью, обнявшись, провожали нас взглядом. Они выглядели как идеальная супружеская пара, прожившая долгие годы в любви и согласии. Родители долго смотрели вдаль, потом сели на пороге дома, явно расстроенные. Только в тот день я заметил, как же они постарели, одряхлели, иссохли.
Третий похоронил меня рядом со Вторым, потом провёл рукой по его могильной плите и тяжело вздохнул, лицо его было хмурым. Только под вечер, когда уже стемнело, он повернулся и медленно пошёл вниз по склону. Его шаги были такими тяжёлыми, такими одинокими, гулко отдаваясь в земле, они словно говорили всем нам, лежащим под холмом: «Как же я устал!»
На небе показались звёзды. Но сияние ночного неба не могло потревожить покой этого холма. Луна печально роняла свой свет на нашу родную землю, в которой мы навечно нашли успокоение.
Мне вспомнились слова Седьмого. Он сказал как-то: что человек — что жизнь — словно листья на дереве, которые живут и растут лишь для того, чтобы умереть. Конец всегда один. Ещё он говорил: «Только после смерти понимаешь, хороший был человек или плохой». А ещё он говорил: «Только когда увидишь в этом мире всё, тогда поймёшь, как тебе стоило в нём жить». Я долго, очень долго размышлял над его словами, но так и не понял до конца — что же он осознал, к какому выводу пришёл, что в итоге выбрал — жизнь или смерть. Я думаю, что всё же он был человек наивный, легкомысленный, как и все живые.
Не то что я. Я — ничто. Я лишь спокойно и вечно смотрю на пейзаж моего холма — бесконечно изменчивый и самый прекрасный.
Данное издание осуществлено в рамках двусторонней ПРОГРАММЫ ПЕРЕВОДА И ИЗДАНИЯ ПРОИЗВЕДЕНИЙ РОССИЙСКОЙ И КИТАЙСКОЙ КЛАССИЧЕСКОЙ И СОВРЕМЕННОЙ ЛИТЕРАТУРЫ, утверждённой Главным государственным управлением по делам прессы, издательств, радиовещания, кинематографии и телевидения КНР и Федеральным агентством по печати и массовым коммуникациям Российской Федерации
Издано при финансовой поддержке Федерального агентства по печати и массовым коммуникациям в рамках Федеральной целевой программы «Культура России (2012–2018 годы)»