— Да, я сейчас закончу убирать одежду и займусь своими делами, — заверила ее Женевьева.
Не успела дверь закрыться за Камиллой, как в нее снова постучали. Открыв дверь, девушка увидела Эмилию.
Заметив еще не убранную одежду, домоправительница всплеснула руками:
— Да ты, я вижу, приняла всерьез все, что наболтала эта девица! Не думала я, что ты так легко сдашься. Мне показалось, что у тебя твердый характер. Ты, милая, всего месяц на этой работе, а я, считай, всю жизнь убираю комнаты, подаю на стол и перебираю чужое белье. Чего только не было за эти годы! Меня обвиняли и в подслушивании — вот как тебя — и в сводничестве, и даже в воровстве. Да-да, не удивляйся, мадам Дюран обвиняли в краже золотых запонок. Подумать только! Это было, когда я жила в одной семье в Анси. Семья-то была уважаемая, да только жена хозяина... вот вроде этой вертихвостки Жоржетты. И если бы я принимала все близко к сердцу — где бы я сейчас была? Мыла тарелки в какой-нибудь грязной портовой забегаловке в Марселе или доживала свой век в приюте для несчастных одиноких старух. Я знаю, ты не собираешься всю жизнь быть горничной, но вдруг тебе эта профессия пригодится. Так запомни: здесь ты постоянно рискуешь вляпаться во всякую грязь — и в прямом, и в переносном смысле. И нужно быть осторожной, очень осторожной, чтобы этого избежать — или суметь отмыться, если тебя все же запачкают. Мне не в чем тебя упрекнуть, — уже спокойнее добавила старая дама, доброжелательно глядя на Женевьеву, — и ты сама себя не упрекай. Знай, что никто из слуг не поверил этим россказням. Я тут поговорила построже с Катрин, попытала — не она ли принесла на хвосте мистеру Брэндшоу разные вести? Но девчонка клянется, что ее вины в этом нет. Она, правда, призналась, что немного подсматривала за тобой и этим американцем и потом рассказала об этом Доменику. Нехорошо, конечно, но понять ее можно: ведь она сама имела виды на нашего нелюдима. Впрочем, что я тебя успокаиваю: я же видела, как от тебя вышла мадам Хаген. Ясно, зачем она приходила: за тем же, что и я — сказать тебе, что тебе верят все, а этой дуре — никто. Так что работай и не выдумывай всякие глупости, — закончила Эмилия свою тираду.
— Ах, мадам Дюран, как я вам признательна за ваши наставления, если бы вы знали, — воскликнула Женевьева и от души обняла старую даму.
— Полно, полно, хватит, а то я сейчас разревусь, — ворчала Эмилия. — Да, вот еще что, — добавила она уже в дверях, — я на всякий случай сказала Катрин, чтобы она убирала теперь в комнате этой Жоржетты. Хотя не думаю, что она здесь останется хотя бы один день — она сама вычеркнула себя из порядочного общества, и ей об этом, разумеется, скажут. Во всяком случае, тебе больше не надо думать об уборке ее комнаты.
Наконец Женевьева осталась одна и могла довершить уборку. Когда последнее платье заняло свое прежнее место в шкафу, а поднятый с пола пузырек был надежно спрятан на дне сумки, Женевьева без сил упала на кровать и снова дала волю слезам. Теперь это были не горькие слезы обиды, а тихие слезы, шедшие из глубины души. Женевьева думала обо всех обитателях замка, беспокоившихся о ней, веривших в нее. Сколько на свете хороших людей! Конечно, они бывают и злыми, и несправедливыми, но они открыты для добра и совесть не заснула в них. Разве она могла раньше представить, что Элеонора готова на такой шаг? А Эмилия? Она думала о ней лишь как о сухой и чопорной хозяйке, хранительнице интересов графа... И обе пришли ей на помощь.
Хотя в те минуты Женевьеве никого не хотелось видеть (она даже не пошла на свидание с Домеником), она ощущала присутствие поблизости всех своих друзей. Постепенно слезы высохли у нее на глазах, и она заснула.
Вопреки прогнозам Элеоноры и Эмилии, на следующий день Жоржетта не уехала из замка. Позвонив по внутреннему телефону Эмилии, она заявила, что плохо себя чувствует и просит приносить ей чай, а затем и обед в комнату. Она так и провела весь день в четырех стенах; лишь поздним вечером засидевшийся перед телевизором Франсуа, выйдя пройтись перед сном, заметил Жоржетту, направлявшуюся к бассейну: она шла, явно стараясь остаться незамеченной.
— Вот видишь, что получается, когда человек хочет сделать зло другому, — заключила по этому поводу Эмилия. — Наказала-то она себя, добровольно посадила в тюрьму. И сколько она там просидит?
За обедом на кухне обсуждались и причины, по которым Жоржетта обрекла себя на это унижение, но не уехала. Катрин высказала предположение, что причина самая простая:
— Одной ей уезжать не хочется, вот что. Можно, конечно, уехать в Экс, а американцу оставить письмо: дескать, жду тебя, мой милый, лети скорее. Да вот полетит ли? Он мужик видный, может кого и получше найти. Вот она и сидит, ждет, пока он приедет.
Женевьева вспомнила слова Жоржетты о том, что она знает, “чем привлечь и чем удержать мужчину”, и признала, что предположение Катрин похоже на правду.
В замке о Жоржетте не было сказано ни слова. Обед был накрыт на троих: графа, Элеонору и Камиллу, поэтому Гастон один справился со своими обязанностями, предоставив девушкам отдыхать. Он же и рассказал, что за обедом только и было разговоров, что об уехавших участниках экспедиции. Их ждали к вечеру, и граф даже распорядился, чтобы Франсуа на всякий случай приготовил легкий ужин.
Однако в тот день путешественники так и не появились.
Наутро следующего дня Женевьева встретила Камиллу, в волнении ходившую по главной аллее. Камилла пожаловалась, что ее дурные предчувствия окончательно ее одолели; теперь она убеждена, что с уехавшими что-то случилось.
— Но ведь господин Хаген и предполагал приехать вчера вечером или сегодня утром, — пыталась успокоить ее Женевьева. — Срок еще не истек, и волноваться рано.
— Нет, — покачала головой Камилла, — я знаю: у них что-то случилось. Но что? С кем?
Постепенно волнение Камиллы передалось всем обитателям замка. Минул полдень; по-прежнему никого. Когда подошло время обеда, Франсуа напрасно звал и слуг, и хозяев замка сесть за стол. Камилла, взяв у Вернона его раскладной стул, вышла к воротам замка и сидела там, желая первой встретить возвращающихся. Катрин, заявив, что у нее самые зоркие глаза, полезла на сторожевую башню, откуда видна была дорога, ведущая в горы.
Когда стало темнеть, Эмилия крикнула Катрин, чтобы она слезала — все равно скоро ничего не будет видно, да и пообедать надо бы.
— Вряд ли наших путешественников обрадует, — заметила она, — если мы тут все зачахнем с голода, ожидая их.
И в этот момент с башни раздался крик Катрин:
— Едут! Они едут! — кричала девушка. — Вон они, я их вижу!
Она мигом скатилась с башни и побежала к воротам, куда уже спешили все остальные. Собравшись у ворот, они следили за машиной, пересекавшей долину. Наконец запыленный “бьюик” остановился у ворот, и Роберт Хаген, живой и невредимый, шагнул навстречу Камилле. Однако его объятие было кратким — он явно торопился вернуться за руль.
— Надо подъехать поближе к главному входу, — пояснил он.
— Почему? И почему не выходят остальные? — с тревогой спросила Камилла.
— У нас произошел несчастный случай, — прозвучал ответ. — И есть раненые.
Глава седьмая
Автомобиль покатил по главной аллее к замку; взволнованные услышанным сообщением, его обитатели поспешили за ним вслед, словно хвост за кометой. Наконец “бьюик” остановился, и из него вышли Роберт, Шарлотта (Женевьева мельком отметила, что подруга сильно загорела за эти три дня) и Лоуренс с забинтованными руками. Все столпились у задней дверцы, откуда с их помощью неуверенно вышел Фуллер. Впрочем, о том, что это именно он, можно было лишь догадаться — голова его была скрыта под толстым слоем бинтов, правая рука также была забинтована. Однако он двигался самостоятельно и, как видно, находился еще далеко от края могилы, поскольку тут же громко осведомился, найдется ли в этом заведении глоток хорошего виски и кусок мяса — по всему этому он стосковался, пока лазил по этим проклятущим горам. Произнося эту тираду, говорившую о том, что он не утратил не только сознания, но и чувства юмора, Фуллер зорко оглядывался по сторонам — он явно кого-то искал. И хотя вокруг машины собрались буквально все, жившие в замке, включая Гастона и Франсуа, одного человека здесь не было...
Граф пригласил приехавших в столовую и велел Франсуа подавать сразу и обед и ужин. Катрин с Женевьевой бросились накрывать на стол.
— Что же случилось? — с нетерпением спросил граф, когда все уселись. — Что это было: камнепад? Трещина?
— Нет, не то и не другое, — покачал головой Хаген. — Такое случается редко, очень редко. На моей памяти вообще нет ни одного такого случая, хотя слышать мне о них приходилось. Случилось то, что у Ричарда лопнул карабин.
— Причем сделал он это в самый неподходящий момент, — добавил Фуллер. — Огромное спасибо, именно это мне сейчас и нужно!
Последние слова адресовались Женевьеве, которая поставила перед писателем рюмку виски.
— Мы шли по крутому леднику, — рассказывал Хаген. — Я впереди, за мной Шарлотта, затем Ричард, и замыкал группу Лоуренс. Мы миновали ледник и подошли к еще более крутой стене. Здесь надо было идти по одному с помощью веревки. Я взобрался первый и закрепил ее. Затем пошла Шарлотта...
— Я должна признаться, что очень боялась, — вступила в разговор Шарлотта. — Стена была такая скользкая, такая крутая... И я все время чувствовала пустоту за спиной.
— Однако вы все сделали правильно, — заметил Хаген. — А затем пошел Ричард. Он немного спешил — а в горах не надо спешить. В общем, он поскользнулся и повис на страховочном тросе. Я думаю, ничего страшного не случилось бы и в этом случае, если бы Ричард подождал, пока мы сможем ему помочь. Ждать надо было совсем немного — ведь все мы были рядом. Однако он попытался сам дотянуться до основной веревки, дернулся... Видимо, в карабине был какой-то изъян, и когда нагрузка резко возросла, карабин не выдержал и лопнул. И Ричард полетел вниз...