Can see his fellow men keenly with accuracy.
The art of observing men
Is only part of the skill of leading them.
And your job as actors
Should make you prospectors and teachers
Of this larger skill.
By knowing and demonstrating the nature of men
You will teach others to lead their own lives.
You will teach them the great art of living together.
Yet now I hear you asking:
How can we —
Kept down, kept moving, kept ignorant
Kept in uncertainty
Oppressed and dependent —
How can we
Step out like prospectors and pioneers
To conquer a strange country for gain?
Always we have been subject to those
More fortunate than us.
Чтобы сравнивать,
Нужно уже иметь запас наблюдений.
Наблюдения дают знания,
Но знания нужны для наблюдений.
Тот, кто не знает,
Что делать со своими наблюдениями,
И наблюдать будет плохо.
Так садовник смотрит на яблоню зорче,
Чем праздный прохожий.
Но только тот, кто знает, что судьба человека – это человек,
Увидит своих собратьев в правильном свете.
Искусство наблюдать за людьми —
Только условие искусства вести их за собой.
И ваша актерская работа —
Изыскивать это искусство и обучаться ему.
Зная, как устроены люди,
Показывая их на сцене,
Вы учите других обращаться друг с другом,
Учите великому искусству
Совместной жизни.
Но как же, – спросите вы, —
Как можем мы,
Которых держат в подчинении и невежестве,
Которыми помыкают,
Как можем мы,
Приниженные, мало знающие,
Неуверенные в себе, подавленные и зависимые,
Как можем мы выступить в роли
Старателей и наставников,
Первопроходцев,
Завоевывающих неведомые земли?
Ведь нами всегда управляли
Более удачливые люди.
How should we
Who have been till now
Only the trees that bear the fruit
Become overnight
Fruit growers?
Yet, as I see it,
That is the art you must now acquire,
You, my friends, who on the same day are
Actors and workers.
It cannot be impossible
To learn that which is useful.
You are the very ones,
You in your daily occupations,
In whom the art of observing is naturally born.
For you it is of use
To know what the foreman can and cannot do,
To know also the ways of your mates exactly
And their thoughts.
How else save with a knowledge of men
Can you wage the fight of your class?
I see all the finest among you
Impatient for knowledge, making
Observation more keen
Thus adding again to itself.
Already the best of you learn
Those laws which govern
The living together of men,
Already your class makes ready
To overcome all that hindering you
Stands in the way of mankind.
Как же можем мы —
Бывшие до сих пор
Всего лишь плодовыми деревьями,
Вдруг стать
Садовниками?
Все верно, но я уверен,
Что этим искусством должны теперь овладеть
Именно вы.
Да, вы, друзья мои,
Те, кто являются одновременно
Актерами и рабочими.
Человек всегда может научиться
Тому, что ему полезно.
Вы – те, кто постоянно занят делом,
Которое само собой рождает искусство наблюдать.
Именно вам надо знать,
Что может, а что не может сделать десятник.
Или знать, что делают и думают ваши товарищи.
А как же еще, без знания о людях,
Вести борьбу за интересы своего класса?
Я вижу лучших среди вас —
Они жадно тянутся к знаниям,
Тем знаниям,
Которые делают острее наблюдения,
Прибавляющие знания.
Лучшие из вас уже изучают
Законы, стоящие за
Совместной жизнью людей.
Класс, к которому вы принадлежите,
Уже готов преодолеть все, что ему мешает.
И все, что стоит на пути человечества.
Here is where you
Acting and working,
Learning and teaching,
Can intervene from your stage
In the struggles of our time.
You with the intentness of your studies
And the elation of your knowledge
Can make the experience of struggle
The property of all
And transform justice
Into a passion.
Вот каким образом —
Играя и работая,
обучаясь и обучая —
Вы можете, оставаясь на сцене,
Принять участие
В современной борьбе.
Именно вы, вооруженные стремлением к знанию
И вдохновением, на знании основанном,
Сможете сделать борьбу достоянием всех
И превратить стремление к справедливости
В страсть.
6. Революционное разъятие: о «Требованиях искусства» Макса Рафаэля
Одни сражаются, потому что ненавидят; другие – потому что осознали цену своей жизни и желают придать смысл своему существованию. Вторые, как правило, воюют с бо́льшим упорством. Макс Рафаэль являл собой чистейший образец второго типа.
Он родился близ польско-германской границы в 1889 году. Изучал философию, политическую экономию и историю искусства в Берлине и Мюнхене. Его первая работа была опубликована в 1913 году. Умер он в Нью-Йорке в 1952-м. Все эти сорок лет он непрерывно размышлял и писал. Только часть его работ была опубликована, и большинство из них увидели свет так давно, что ныне недоступны. Он оставил тысячи страниц рукописей, которые его вдова и друзья приводят в порядок, надеясь когда-нибудь издать. Разброс тем велик – от палеонтологии до классической архитектуры, от готической скульптуры до Флобера, от современного городского планирования до эпистемологии.
Пять лет я пытался заинтересовать его трудами европейских издателей – все напрасно. Я упоминаю этот факт лишь потому, что спустя несколько десятилетий будет трудно вспомнить, насколько неизвестен и не признан оставался Макс Рафаэль в 1969-м.
Он вел простую жизнь. Не занимал академических постов. Несколько раз вынужден был эмигрировать. Зарабатывал очень мало. Непрестанно писал и делал заметки. Во время путешествий был окружен небольшой группой друзей и неофициальных учеников. В культурной иерархии его скинули вниз как непонятного, но опасного марксиста, а партийные коммунисты причислили его к троцкистам. И в отличие от Спинозы, ремеслом он не владел[18].
Чтобы оценить возможную роль рецензируемой книги[19], мы должны сначала прояснить текущую ситуацию в искусстве. (Неготовому разбираться с основами не стоит и браться за эту книгу.) Это ситуация глубочайшего кризиса. Под вопросом даже значимость искусства. В мире нет ни одного большого художника, который бы не задавался вопросом, оправдано ли его искусство – и не мерой его таланта, а тем, соответствует ли оно требованиям времени, в котором он живет.
В контексте совершенно иного анализа Рафаэль цитирует Сезанна:
Я пишу свои натюрморты, эту «мертвую природу», для своего извозчика, которому они не очень-то нужны, я пишу их, чтобы дети на коленях своих дедов могли смотреть на них, пока едят суп и лопочут. Я не пишу их, чтобы тешить гордость немецкого императора или тщеславие чикагских нефтяных магнатов. Я могу получить десять тысяч франков за любую из этих вещей, но я скорее предпочту церковную стену, госпиталь или ратушу.
С 1848 года каждый художник, не согласный ограничиться сферой развлечения, пытается сопротивляться обуржуазиванию своего творчества, превращению духовной ценности искусства в ценность материальную. И это не зависит от его политических взглядов как таковых. Но чаяния Сезанна, как и всех его современников, были напрасны. Сопротивление следующего поколения художников стало еще более активным и яростным, проникнув в сами произведения искусства. Что объединяло конструктивизм, дадаизм, сюрреализм и т. д. – так это оппозиция к искусству-как-собственности и искусству-как-культурному-алиби-для-существования-общества. Мы знаем, до каких крайностей они дошли, какие жертвы готовы были принести как создатели, и мы видим, что их протест был столь же тщетным, как и протест Сезанна.
В последнее десятилетие тактика борьбы изменилась. Ослабла прямая конфронтация. Ее заменила инфильтрация. Ирония и философский скептицизм. Последствия мы видим в ташизме, поп-арте, минимализме, неодада и т. д. Однако и эти тактики не принесли успеха. Искусство по-прежнему превращается в собственность владельцев капитала. В отношении изобразительного искусства это собственность материальная, в отношении других видов искусства – моральная.
Ученые, применявшие социальный или марксистский подход, рассматривали искусство прошлого сквозь призму классовой идеологии. Они показали, что класс или определенные группы внутри класса, как правило, покровительствовали такому искусству, которое в той или иной степени отражало и поддерживало их классовые ценности и взгляды. Сегодня очевидно, что на более поздних стадиях развития капитализма этот принцип в целом работать перестал. Искусство превратилось в товар, значение которого сводится исключительно к его редкости и способности возбуждать те или иные чувства. Оно утратило смысл вне самого себя. Художественные произведения теперь можно уподобить бриллиантам или лампам для загара. Определяющий фактор этой эволюции: международные монополии, власть СМИ, уровень отчуждения в обществе потребления – не имеет отношения к нашему вопросу. А вот последствия – еще как. Искусство больше не может противостоять существующему порядку. Его способность предлагать альтернативную реальность была сведена к способности конструировать – более или менее удачно – какой-либо предмет.