Напоследок нужно отметить, что у капитализма есть своя историческая роль, которую не предвидел ни Адам Смит, ни Маркс: она состоит в том, чтобы разрушить историю, разорвать каждую ниточку, связывающую нас с прошлым, и направить все усилия и воображение на то, что должно произойти. Капитал может существовать как таковой, только если он постоянно себя воспроизводит, реальность его настоящего зависит от его реализации в будущем. Такова метафизика капитала. Слово «кредит», вместо того чтобы отсылать к былым достижениям, в этой метафизике относится к будущему ожиданию. То, каким образом эта метафизика в конце концов наполнила мировую систему, как она была переведена в практику потребления, как, согласно своей логике, заклеймила отсталыми (запятнанными пороками и позором прошлого) тех, кого система довела до нищеты, остается за рамками данного эссе. Изречение Генри Форда, что «история – это чушь!», было явно недооценено, однако он точно знал, о чем говорил. И уничтожение крестьянства во всем мире может оказаться заключительным актом ликвидации истории[80].
30. Белая птица
Время от времени я получаю приглашения от разных институтов – как правило, американских – поговорить об эстетике. Один раз я хотел было согласиться и подумывал взять с собой птицу, сделанную из светлого дерева. Но в итоге не поехал. Проблема в том, что невозможно рассуждать об эстетике, не говоря при этом об источнике надежды и о существовании зла. Во время долгих зим в некоторых областях Верхней Савойи местные крестьяне вырезали деревянных птиц, вешая их в кухнях и, возможно, часовнях. Мои друзья, которые много путешествовали, рассказывали мне, что видели похожих птиц, сделанных по тому же принципу, в некоторых регионах Чехословакии, России и стран Балтии. Вероятно, эта традиция распространена еще шире.
Конструкция таких птиц очень проста, однако, чтобы сделать хорошую птицу, необходимо изрядное мастерство. Понадобится два брусочка хвойного дерева, около пятнадцати сантиметров в длину и чуть более трех сантиметров в высоту и ширину. Их нужно замочить в воде, придав тем самым дереву максимальную эластичность, и только затем приступать к резьбе. Один блок станет телом и веерным хвостом птицы, а из другого делаются крылья. Навык требуется в основном для изготовления крыльев и перьев хвоста. Перья, предназначенные для крыльев, вырезаются одним блоком, которому придается форма пера. Затем блок разрезается на тринадцать тонких слоев и аккуратно расщепляется слой за слоем, наподобие веера. То же нужно проделать и с хвостовыми перьями. Затем две части соединяют, складывая крестом, – и птица готова. Здесь не используется ни капли клея, только один гвоздь для скрепления двух частей деревянного креста. Очень легкие, весом всего шестьдесят-восемьдесят граммов, эти птицы обычно висят на нитях, привязанных к каминной полке или потолочной балке, двигаясь с воздушными потоками.
Было бы нелепо сравнивать этих птиц с автопортретом Ван Гога или «Распятием» Рембрандта. Это простые предметы домашнего обихода, созданные по традиционной технологии. Тем не менее их простота как раз и позволяет выявить качества, которые делают их столь приятными и загадочными, что отмечает всякий, кто видит такую птицу.
Во-первых, перед нами фигуративное изображение – мы смотрим на птицу, а именно на голубя, который будто бы парит в воздухе. Таким образом, здесь имеет место отсылка к миру природы. Во-вторых, выбор предмета изображения (летающая птица) и окружение, в которое он помещен (комната, где нет живых птиц), наделяют его символическим смыслом. Этот первоначальный символизм затем объединяется с более общим, свойственным культуре в целом. Птицам, в частности голубям, приписывали символические значения в самых разных культурах.
В-третьих, здесь чувствуется уважение к материалу. При изготовлении птицы используются качества дерева: его легкость, пластичность и текстура. Глядя на такую вещь, нельзя не удивиться, как гармонично дерево преображается в птицу. В-четвертых, мы наблюдаем формальное единство и экономию. Невзирая на очевидную сложность этой работы, основные ее принципы простые, даже строгие. Ее притягательность – в повторениях, которые также являются вариантами. В-пятых, этот рукотворный объект вызывает изумление: как это сделано? Я дал лишь самые общие указания, однако всякий, кто не знаком с этой техникой, захочет взять голубя в руки и внимательно рассмотреть, чтобы понять секрет его изготовления.
Вместе эти пять качеств хотя бы на мгновение создают ощущение прикосновения к тайне. Мы смотрим на кусок дерева, который стал птицей. Видим птицу, которая больше чем просто птица. Видим нечто, созданное с помощью удивительного мастерства и особого рода любви.
Я попытался выявить качества белой птицы, которые вызывают эстетические эмоции. (Слово «эмоция», хотя и обозначает движение сердца и воображения, в данном случае немного сбивает с толку, поскольку такая эмоция имеет мало общего с другими, которые мы испытываем, в особенности потому, что «я» здесь оказывается задействовано в гораздо меньшей степени.) Однако мои определения не дают ответа на главный вопрос. Они сводят эстетику к искусству и ничего не говорят об отношениях между искусством и природой, искусством и миром.
Любуясь горой, пустыней сразу после заката или фруктовым деревом, тоже можно испытать эстетические эмоции. Следовательно, мы должны начать сначала, но на сей раз не с рукотворного предмета, а с природы, в которой мы рождены.
Городская жизнь всегда имела склонность представлять природу в сентиментальном ключе. Природа мыслится как некий сад, или же вид из окна, или как арена свободы. Крестьяне, моряки и кочевники знают ее куда лучше. Природа – это энергия и борьба. Она ничего нам не обещает. Если ее можно представить как арену, как место действия, то ее следует представлять в равной степени открытой для добра и зла. Ее энергия устрашающе беспристрастна. Первой жизненной потребностью человека является укрытие. И укрытие именно от природы. Первейшая молитва – о защите. Первый признак жизни – боль. Если мир и был сотворен с некой целью, то она от нас скрыта и порой едва проглядывает в неких знаках, но никогда не объясняет происходящего.
Именно в этой суровой естественной среде человек встречается с красотой, и эта встреча по своей природе внезапна и непредсказуема. Шторм стихает, и море меняет цвет от грязно-серого до аквамарина. Под упавшим валуном вырастает цветок. Над трущобами восходит луна. Я привожу столь драматичные примеры, чтобы подчеркнуть суровость того, что нас окружает. Поразмышляйте о более будничных явлениях. В любом случае красота всегда неожиданна, она всегда исключение, всегда вопреки. Поэтому она нас и трогает.
Можно возразить, что первопричина того, почему на нас воздействует красота, функциональна. Цветение обещает плоды, закат напоминает об огне и тепле, лунный свет рассеивает ночную тьму, яркие цвета птичьих перьев представляют собой сексуальный стимул (этот атавизм сохраняется и у нас). Однако, на мой взгляд, такой подход слишком упрощенческий. Снег бесполезен, и от бабочки нам мало проку.
Разумеется, диапазон того, что конкретное общество находит прекрасным, зависит от средств его выживания, его экономики и географии. То, что кажется красивым эскимосам, вряд ли сочтут таковым ашанти. Внутри современных классовых обществ существует сложная идеологическая детерминация: известно, к примеру, что британский правящий класс в XVIII веке не любил морских видов. Также и традиции, от которых зависят эстетические эмоции, меняются в соответствии с исторической ситуацией: силуэт горы может изображать дом мертвых или вызов начинаниям живых. Антропология, сравнительное изучение религии, политическая экономия и марксизм уже все это объяснили.
И все же существуют определенные константы, которые кажутся «красивыми» любым культурам: среди них некоторые цветы, деревья, формы камней, птицы, животные, луна, текущая вода…
Здесь нужно признать совпадение или, возможно, соответствие. Эволюция естественных форм и эволюция человеческого восприятия совпали таким образом, что возник феномен потенциального узнавания: то, что есть, и то, что мы способны увидеть (и также почувствовать), иногда встречаются в некой точке утверждения. Эта точка, это совпадение двойственно: увиденное узнано и утверждено смотрящим, одновременно и смотрящий утверждается за счет того, что видит. На мгновение смотрящий оказывается в положении Бога из первой главы Книги Бытия, только без притязаний на роль творца… И увидел он, что это хорошо. Эстетическое переживание перед лицом природы возникает, как мне кажется, из этого двойного утверждения.
Однако мы находимся не в первой главе Книги Бытия. Согласно библейской последовательности событий, мы живем после грехопадения. Во всяком случае, нас окружает мир страданий, где царствует зло; мир, в котором события не подтверждают наше Существование; мир, которому нужно оказывать сопротивление. Именно в этих условиях эстетический аспект дает надежду. То, что кристалл или цветущий мак кажутся нам красивыми, означает, что мы не столь одиноки, что мы укоренены в бытии намного глубже, чем заставляет нас поверить течение одной жизни. Я стараюсь как можно точнее описать то переживание, о котором мы говорим, и мой посыл феноменологический, а не дедуктивный; сама форма переживания становится посланием, которое человек получает, но не может перевести, потому что все в нем мгновенно. Лишь на краткий миг энергия восприятия становится неотделима от энергии творения.
Эстетическая эмоция, которую мы испытываем перед рукотворным предметом, вроде белой птицы, с которой я начал, является производной от эмоции, испытываемой нами перед природой. Белая птица – это попытка перевести сообщение, полученное от настоящей птицы. Все языки искусства были созданы как попытка преобразовать мгновенное в постоянное. Искусство подразумевает, что красота не является исключением, что она не вопреки – она основа порядка.