Инь Чжунсинь был из тех руководителей, кто думает только о самом деле, и вовсе не был похож на того, кто всегда пристально следит, не обошли ли его, достаточно ли проявлено уважения к авторитету, кто имеет право кому поручать то или иное дело, кто кому должен подчиняться – все эти нюансы искусства взаимоотношений вышестоящих и нижестоящих не заботили Инь Чжунсиня; он не собирался осаживать Чжан Яна за речи, нарушающие субординацию, и даже не думал об этом – он просто полагал, что необходимо своими глазами увидеть побитого Нияза и задать ему пару вопросов. Поэтому он тоже встал, и Бесюр вслед за ним. Но Инь Чжунсинь не забыл о несчастной Шерингуль:
– Ты иди; мы все выясним – тогда и поговорим. Если у тебя будут какие-то замечания, соображения – приходи к нам снова.
Кувахан и Чжан Ян шли впереди, а чуть позади – Инь Чжунсинь, Бесюр и переводчик.
– Глянь-ка! Начальник бригады и два начальника из группы – все идут к Нияз-ахуну домой. Вот это почет! Вот это уважение! – выдала Гулихан-банум, все время державшаяся позади. Чуть погодя она добавила: – Теперь-то точно Ильхаму придется несладко…
…Выйдя из дома Нияза, Инь Чжунсинь снова долго говорил с Чжан Яном и Бесюром. Он особо подчеркивал, что случай с избиением Нияза надо детально расследовать и только потом принимать решение. Он поделился опытом организации работы группы в других больших бригадах, надеясь, что Чжан Ян и его люди будут больше внимания уделять подъему активности в массах, будут опираться на массы, будут прислушиваться к голосу масс. Работу по всем направлениям надо проводить при поддержке народа, действовать всем сообща… Он говорил очень долго, но его слова никак не повлияли на Чжан Яна.
Сейчас мы вернемся немного назад и посмотрим, откуда пошли разговоры о том, что Нияза побил Абдулла.
В этот же день спозаранку проснувшийся Майсум натягивал на себя одежду и напевал под нос песенку. Одевшись, он велел разводившей в очаге огонь Гулихан-банум:
– Свари мне ту баранью ногу, я хочу мяса.
– Что, сейчас? – с сомнением спросила Гулихан-банум.
Майсум кивнул, продолжая декламировать нараспев:
– Если у тебя вино есть – ты стакан не опускай,
Если у тебя есть мясо – костер скорее разжигай,
Если у тебя есть ноги – беги найти любовь успеть!
Веселись, пока ты молод – чтобы в старости не пожалеть!
– Что-то ты больно веселый – Гулихан-банум наморщила нос, смерила Майсума взглядом и холодно усмехнулась.
– Дела идут именно так, как мы хотели! Все так успешно, так легко, так скоро! Неужели удача наконец-то вернулась к нашему товарищу начальнику отдела? Словно стоишь себе без забот – и спелый абрикос сам падает тебе прямо в рот!
– Не радуйся заранее! – предостерегла Гулихан-банум. – Вчера повсюду шумели как на базаре, говорили – надо, мол, выступать с замечаниями!
– Пусть выступают, раз надо! Именно это и называется – «пусть сами жарят себя на своем же жире»! Ха-ха… Этот, по фамилии Чжан, – просто молодец! Какой крутой кадровый работник, мудрец, философ, прямо живое воплощение справедливости и разума… Свинья, мать его!
Гулихан-банум засмеялась.
– Эй, а как там то дело, про которое ты говорила? – спросил Майсум у жены.
– Какое дело?
– С Тайвайку. Это же ты все придумала!
– Тебе разве абрикос в рот не упал? Зачем еще и Тайвайку?
– Вот ведь правильно говорят – волос длинный, а ум короткий. Ты думаешь, начальник отдела так вот и успокоится? На то и начальник отдела – у него голова начальника, стратегия начальника, планы начальника. Как ты будешь есть лапшу одной палочкой? Обязательно нужно две…
– Ой ли? Это я тебя проверяла – понимаешь ты или нет, чего я стою. Успокойся! Еще вчера у дверей сельпо эта девушка – жена начальника отдела – уже переговорила с Пашахан.
– И что она сказала?
– Она смеялась от радости, ей очень понравилось… Чуть в обморок не упала…
– Ох уж вы… Эй, ты только ей сказала?
– Ее одной хватит.
Майсум подумал и одобрительно кивнул:
– Все правильно сделала; должно быть, от начальника отдела тебе тоже перешло немного ума, но все-таки главное – это твой талант. Пашахан, естественно, все будет делать тайком, тогда с тобой – с Гулихан-банум – это никак не будет связано. За столом Майсум снова на все лады расхваливал «этого, по фамилии Чжан» и даже налил себе рюмочку «за его здоровье». И без промедления выпил. Он оторвал кусочек мяса и дал кошке, взял две кости, на которых еще оставались лохмотья мяса и подошел к двери.
– Картуш, Картуш! – позвал он собаку (черную, хотя так обычно называют собак с белыми пятнами).
Большой черный пес подошел, высунув язык и виляя хвостом; Майсум высоко-высоко поднял кость, пес встал на задние лапы и передними ловко ухватил ее.
– Молодец! – громко засмеялся Майсум.
Пока он развлекался с кошкой и собакой, ворота скрипнули, и внутрь просунулся растерянный человек. Пес бросился к нему, но был остановлен окриком Майсума: тот уже видел, что вошел Кутлукжан.
Одежда и головной убор были на нем в беспорядке, уголки глаз опущены: «душа горит и в мыслях хаос» – явный контраст с настроением Майсума. Он не протянул руки и не произнес положенного приветствия, даже не поздоровался, а тут же проскользнул в дом, и, только оказавшись внутри, перевел дыхание и сказал:
– Попроси мою сестричку Гулихан-банум выйти на некоторое время. Пусть запрет ворота снаружи, чтобы их люди не вошли…
От таких слов Майсум переменился в лице. За один короткий миг он успел подумать о Латифе и «дедушке», об Управлении общественной безопасности, о тюрьме и даже о местах исполнения приговоров; голова его закружилась, и он чуть не подавился собственным дыханием.
– Что с вами? – спросил он Кутлукжана дрожащим голосом.
– Что? Так невозможно работать! Это полный дурак! Осел! Это бесполезная дрянь, мешок для лепешек[10]! Кретин! Подонок!
Вредоносная тварь! – Кутлукжан не мог остановиться, он ругался всеми бранными словами, какие только есть в уйгурском языке.
Взрыв негодования и брани Кутлукжана вернул на место встревоженную душу Майсума: если, что называется, над бровями нависла большая опасность, никто не будет браниться на всю улицу. Майсум успокоился, насколько было возможно; кровь от сердца снова потекла по всему телу, а потом обратно к сердцу. Он нахмурился:
– Отец мой! Не надо браниться! Скорее расскажите мне – что случилось? – в его голосе был легкий сарказм.
Кутлукжан не стал упираться; все еще тяжело дыша, он стал рассказывать:
– Нияз – куча собачьего дерьма! Утром начальник Чжан к нему переехал, а после обеда Нияз поехал в город. Поехал так поехал, в город так в город – так надо же, чтобы ему до крови разбили голову!
– Что-что?
– Хорошо, я сегодня встал рано, а то неизвестно, какие еще были бы неприятности! Только рассвело, а я был уже на выезде из села – набирал воду; вижу – вдалеке шатается и ковыляет в мою сторону Нияз-дерьмо. Смотрю – о Небо мое! – ну и вид у него! Ну прямо как у свиньи, которую только что зарезали, но еще не коптили! Я как увидел его – сразу все понял, тотчас привез к себе домой; слава Аллаху, никто нас не видел. У него и зуб выбит, и глаз подбит – как можно в таком виде идти в село! Он тут мимо вас проходил и не зашел!
– Нет, не зашел. Я ничего не знал. Ну и кто же его так избил?
– Конечно, эти его воры да картежники, собачье племя! Кто ж еще! Это бы ладно, но начальник Чжан только утром к нему переехал, и тут же вечером его, проигравшегося, избивают до полусмерти – это уже удар не по Ниязу, а прямо в лицо начальнику Чжану! Если только узнают Ильхам и другие…
– Ильхам и другие – знают? – Майсум втянул холодный воздух.
– Нет, пока еще никто не знает. Чтоб он сдох!
– Вы пока не спешите браниться, вы расскажите, как все-таки вышло, что его побили?
– Вчера он приехал в город, купил, что было надо, поел в столовке и пошел шататься по улице. Пришел в китайский квартал, на мельницу, встретил там своего приятеля-картежника… Да кто ж знает? – по картам они приятели или вместе по карманам шарили… Стали они дома у этого приятеля играть в кости. Нияз-дерьмо проигрался вдрызг, притворился, что идет в уборную, а сам перекинулся через стену – и утек. Когда это обнаружилось – в городе, на большой улице устраивать погоню за ним неудобно, – приятель помчался в обход и устроил засаду на дороге в большую бригаду «Новая жизнь», у кладбища – он же точно знал, что Нияз по этой дороге пойдет; было уже темно, Нияз-дерьмо шел не спеша, да еще такой довольный… Приятель чуть до смерти его не прибил!
– Никто не разнимал?
– Да никого кругом не было; он и на колени упал, умолял, называл его отцом, но тот все равно бил, и руками и ногами – голова у Нияза в кровь разбита, чуть душу не отдал!
– Вот негодяй! – Майсум тоже выругался.
– Дело не сделал, а в неприятность вляпался! Да я с самого начала говорил, что на него нельзя полагаться. Сейчас Бесюр за меня крепко взялся – два раза вызывал на беседу; это точно ему кто-то про меня порассказал. А я-то поначалу надеялся на Нияза – Худай, помоги и поддержи! – если бы он только смог начальника Чжана отвлечь, мы бы устроили свалку втемную, несколько месяцев бы протянули – а там, глядишь, и движение кончится… Ну никак не думал, что и дня не пройдет – так сразу высунется его подлинное нутро… Эй? начальник отдела, что с вами?
Майсум сдвинул брови, смотрел в одну точку и не двигался.
– Я пришел к вам посоветоваться; под небом нет такой реки, через которую нельзя переправиться – надо только мозгами пошевелить, и всегда найдется какой-нибудь способ. Я думаю, надо найти разумное объяснение, почему Нияз в таком виде. Он все еще лежит у меня дома. Когда я уходил, я его снаружи запер на замок. Ну что скажете? Скажите что-нибудь, начальник отдела, эй, что с вами?
Майсум по-прежнему не шевелился.