– Ну что вы такое говорите… он же крепкий парень… – сказал кто-то, как бы протестуя, но с улыбкой.
– Крепкий, да только где? Вы-то сами своими глазами видели эту его штучку? – подмигивала Пашахан.
– Не может быть, чтобы только вы знали! Откуда же вам это известно?
От этих слов женщины еще пуще захохотали.
– Мирзаван проговорилась. Шерингуль рассказала ей, а она разболтала. Э-э! Глупые, да что вы понимаете? Только на внешность и смотрите. Некоторые и высокие, и здоровые, а толку никакого, а есть такие, что и худой, и маленького роста, а сила – как у племенного жеребца…
Беседа подошла к самому интересному.
– Вы ведь главного еще не знаете, – сказала Гулихан-банум, сохранявшая среди общего веселья и оживления полное спокойствие и хладнокровие. – Тайвайку тут недавно приглядел одну девушку, хочет взять ее в жены, скрыв свой недостаток и показав только парадный фасад.
– Кого? Кого? – полетели вопросы со всех сторон.
Даже Пашахан была поражена. Она обиделась на Гулиханбанум за то, что та не до конца рассказала ей новость и часть скрыла. Это вроде как кошка учила тигра своему мастерству, но кое-что («как забираться на дерево») утаила[15].
– Аймилак-кыз!
– Что?! – все присутствующие были поражены этой неслыханной новостью, даже Пашахан широко распахнула глаза:
– Не может быть!
Гулихан-банум посмеивалась и не спорила, потом подошла к бюро, подняла несколько книг, а из-под них вытащила листок бумаги.
– Вот письмо, которое Тайвайку написал Аймилак.
За исключением Пашахан большинство гостий были довольно слабы в грамоте, поэтому хозяйка прочитала письмо вслух.
– Да где это видано! Как он смеет, этот холощеный бык, этот мерин – как он смеет иметь виды на мою племянницу! – заругалась Пашахан с таким возмущением, как будто ее лично неслыханно оскорбили.
– Но как это письмо попало вам в руки? – спросила одна из женщин.
– Да тоже Мирзаван дала!
– А зачем Мирзаван было… – начали в недоумении спрашивать тут и там.
– Ну откуда же нам знать? – с подчеркнутой осторожностью отвечала Гулихан-банум.
– Да что тут может быть непонятно! – Кувахан была рада возможности проявить свои умственные способности и показать тем самым, что ей тоже не стыдно быть среди них – в этом обществе чаепития и постоянных визитов. Она сказала то, что показалось ей логичным: – Ильхам отобрал Шерингуль у Тайвайку и отдал своему брату, а начальник Чжан узнал об этом! Эта Мирзаван говорит вместо своего мужа! Неважно, правда это или нет, Мирзаван хочет, чтобы все знали про физический недостаток Тайвайку – вот бедняга! – тогда всем будет понятно, отчего Шерингуль с ним развелась!
Гостьи закивали, выражая тем самым свое одобрение проницательной Кувахан.
Таким образом, в течение нескольких часов после чаепития у Гулихан-банум вся большая бригада знала, что Мирзаван предала гласности физический недостаток Тайвайку, и эта новость начала распространяться по всей коммуне, дошло и до большой бригады «Новая жизнь», и до дальней скотоводческой большой бригады и дальше – на все четыре стороны и по всем восьми направлениям.
Надо справедливости ради отметить, что, передавая эту новость большинство – даже подавляющее большинство – мужчин (да, и мужчины тоже!) и женщин не испытывали по отношению к Мирзаван или Тайвайку затаенного злорадства, они спешили передать другим эту новость вовсе не потому, что собирались кому-то навредить, а в основном из некоторого сверхутилитаризма – идеи, что каждое усилие должно приносить определенную пользу, из любви к искусству ради самого искусства, в рамках деятельности, устремленной главным образом к информационности, познавательности и развлекательности. Некоторые, например, любят разводить золотых рыбок, кто-то коллекционирует почтовые марки; к несчастью, гораздо больше людей увлекаются совсем другим – распространяют слухи, тем самым, вольно или невольно, они причиняют вред и боль хорошим людям и начинаниям. Очень странно, но, распространяя сплетни и слухи, люди не чувствуют никаких запретов, для них нет табу; бывшая проститутка как ни в чем ни бывало, захлебываясь от восторга, описывает, как какая-то девочка потеряла невинность; десять минут назад предельно вежливый и почтительный некто, приходивший к вам кое-что одолжить, уже через десять минут может рассказывать о вас всякие гадости, подливая масла и добавляя уксуса…
Тайвайку в тот вечер, когда приехала рабочая группа по соцвоспитанию, при сиянии возвращенного ему Аймилак электрического фонарика полностью погрузился в воспоминания, с волнением обнаружил, что любит Аймилак-кыз, пошел и начистоту выложил Ильхаму и Мирзаван все, что было в глубине и закоулках души. Он хотел написать письмо этой милой, несчастной, достойной уважения девушке. Он взял в свои большие, грубые (можно камни крошить) руки чернильную ручку со сломанным колпачком, написал наивное, пламенное, глупое, способное растрогать и небо и землю письмо – просьбу о любви.
Он передал письмо Мирзаван. Волновался и ждал с нетерпением, надеялся и сомневался, отчаивался и радовался, раскачиваясь, будто на морских волнах, поднимаясь и падая, вскипая и разбиваясь вместе с этими волнами – ребенок метр восемьдесят ростом. В какой-то миг волна бросала его очень высоко – он видел и белые облака, и снежные вершины, орлов, сияние солнца, тонкую, как светящаяся бровь, луну и сверкающие россыпи звезд, сменяющие друг друга, как в калейдоскопе. В другое мгновение огромная волна швыряла его вниз – и кругом не было ничего, кроме беспредельной, бесконечной, одинаково серой, горькой, соленой, грязной мути.
Ему двадцать шесть лет, двадцать шесть раз в мире людей он видел жару и стужу. Как странно, что это он – словно только что родившийся, слепой котенок. Почему он не знал, как спокойны зимой илийские поля? Листья опали, а деревья по-прежнему стройны и грациозны; лопаты и кетмени стукаются друг о друга со звонким, ломким, как смех, звуком. Машины на шоссе сигналят и спешат. Сизый дым из тандыров, где пекут хлеб, особенно вкусно пахнет. Старики все добрые. Молодежь вся такая крепкая. Дети все такие бойкие. Каждая девушка – цветок. Она… нет, он больше не должен просто так произносить ее имя, она – лучше любого цветка. Даже сам он, Тайвайку, а? – он тоже впервые посмотрел на себя: высокий, сильный, вьющиеся волосы, развитые мышцы рук; он честный, с простым открытым сердцем. Он раньше никогда не любил; три года брака давно развеялись, как легкий туман, только теперь он понял, что бывает такая сильная, такая искренняя, такая горячая, все переменяющая любовь, он любит Аймилак-кыз – можно я еще раз со слезами повторю твое имя? – и будет любить ее весь свой век, всю жизнь, пока не станет дряхлым седым стариком, пока она не станет горбатой кривой старухой, пока ноги не перестанут ходить, не станет сил говорить и останется лишь тихо дожидаться «последнего омовения» – чтобы не произносить слово «смерть». Мусульманина после смерти надо сейчас же омыть, завернуть в белый саван и похоронить…
Поэтому он был совершенно уверен, что Аймилак-кыз ответит ему точно так же пламенно. Он совершенно не сомневался, что он уже с Аймилак-кыз, а Аймилак-кыз уже с ним – и они неделимы, неразлучны. Ей, такой серьезной и строгой, нужен Тайвайку – его уважение и искренность. Ее крепкому, сильному, здоровому телу нужны тепло и ласка Тайвайку. Ее учености, упорству, скрупулезности как раз нужны безыскусная простота, горячность и широта Тайвайку – они так хорошо дополняют друг друга. Неужели кроме него, Тайвайку, найдется на свете хоть один мужчина, способный так понять Аймилак-кыз, так уважать ее, так осторожно и вместе с тем самозабвенно посвятить себя ей! Подумав о том, что есть такие последние дураки, безмозглые мерзавцы и тупые идиоты, которые не видят, что она за человек, а видят только ее увечье, Тайвайку в ярости напрягся так, что во всем теле захрустели суставы. Иди ко мне, Аймилак-кыз! Я твой защитник, я твой раб, я твой хозяин.
И тогда вода становится вкусной, снежинки белее – и их больше и больше, а дующий так, что на бровях и усах намерзает лед, северо-западный ветер становится приятно-бодрящим; в петушином крике появляется нежность, и бараны все понимают, а голуби беспрестанно тихо твердят о своем счастье. Светлым днем и темной ночью, во время работы, за едой, во сне – всегда рядом с Тайвайку звучит один и тот же мотив: летящие самолеты и парящие в небе орлы, едущие по земле машины, резвые скакуны, олени, речная вода, густые леса и глаза верблюжонка (казахи часто сравнивают с глазами верблюжонка самые красивые женские глаза), цветы снежного лотоса на горных вершинах и кроваво-красные цветы среди зеленой травы – все поется хором и в унисон.
Все сущее! Жизнь! Люди! – здравствуйте! Вы, должно быть, хотите поздравить меня, принести мне подарки? В этом году (в 1965 году), осенью, когда уберем кукурузу и просо, фасоль и горох, – мы поженимся. Весной будет достроена новая сельская школа, и я вернусь в свой дом, мне надо пристроить еще одну комнату. Я каждый день буду работать за двоих, за троих, мне надо заработать много трудодней. Мне надо купить Аймилак шерстяной брючный костюм (у нее есть деньги, но я ни за что не позволю ей потратить на свадьбу ни гроша, пусть отдаст деньги ее несчастным родителям). Надо еще моему тестю и теще, брату Иминцзяну пошить одежду из черного вельвета или синего габардина… Я приглашу столько гостей, припасу столько вина (сам я, конечно, не выпью ни капли), что во всей округе – на сто километров вокруг! – все замужние и незамужние женщины будут плакать от зависти.
Поэтому, когда Мирзаван вернулась от матери из большой бригады «Новая жизнь», как раз в то время, когда Кувахан поливала грязью Шерингуль, – Тайвайку в радостном возбуждении прибежал к Мирзаван.
– Давай ответ! – протянул он руку.
– Нет ответа… – Мирзаван замялась, словно в чем-то провинилась перед Тайвайку. – Это… – она не знала, как подступиться. – Она расплакалась… – сдуру сказала, не подумав.