– А, ну ничего. – И повесил трубку.
Что такое от них скрывают? Это вызвало у Кутлукжана сильное беспокойство. После обеда он нашел повод и отправился в коммуну; там он увидел, что дверь кабинета Талифа плотно закрыта, шторы на окнах опущены, а через щели можно рассмотреть силуэты Лисиди, Чжао Чжихэна и Инь Чжунсиня. На другой день утром Чжан Ян вдруг стал его расспрашивать об Исмадине и краже зерна, да к тому же рассказал, что Ильхам в свое время докладывал секретарю парткома уезда о своих сомнениях в отношении него, Кутлукжана, и в особенности ссылался на слова Ульхан, которая говорила, что в ночь пропажи пшеницы вызвал из дома и увел Исмадина именно он, Кутлукжан.
Только теперь Кутлукжан понял, что Ульхан его выдала. Он, как заранее и планировал, на одном дыхании изложил самые разные ситуации, не переводя дух привел имена многих свидетелей, не останавливаясь «разоблачил» все злостные и непростительные преступления Ульхан и ее с Ильхамом неподобающие приличным людям отношения. Судя по всему, Чжан Ян по-прежнему ему доверял и рассказал обо всем, чтобы по-прежнему атаковать Ильхама. Поэтому Кутлукжан и предлагал допросить Ульхан, принудительно добиться от нее нужных показаний. Вопреки ожиданиям, Ульхан, которая обычно молчаливее камня, послушнее овцы мягче и податливее глины, тут вдруг проявила потрясающее упрямство. Как ни пели каждый на свой лад Кутлукжан и начальник Чжан, как ни манили, ни понукали, ни угрожали и ни шантажировали, как ни пытались действовать мягко и уговорами – она ни за что не соглашалась даже в малости обличать Ильхама, не удалось выдавить из нее ну ни капельки; это Кутлукжана расстроило до крайности, даже показалось дурным предзнаменованием.
Кто же знал, что с неба свалятся «Двадцать три положения» – это компартия и вправду лихо закрутила! Он уже пятнадцать лет кадровый партийный работник – он не боится выступать на собраниях, не боится подводить итоги, бросать вызов и отвечать на вызовы, не боится красивых слов – сколько бы ни звучало в этих словах «левого»; вот единственное, чего он действительно боится, так это фактов и правды – если компартия начинает требовать фактов и правды, то вся эта его всепогодная маскировка разваливается!
И дела в последнее время вроде бы шли успешно – а Кутлукжан все равно в полной растерянности, сердце не на месте. Все было плохо, и это со всей очевидностью доказывал наш. Раньше Кутлукжан смаковал эти табачные шарики, они были ему очень даже в радость; но в последнее время как только положит их в рот – одна горечь и вонь, и хочется тут же выплюнуть, хотя они даже не растворились. Нет, в этот раз ему по-настоящему плохо, он заболел…
Майсум предстал перед ним в своем подлинном обличье и заставил всецело перейти на «ту» сторону, дать привязать себя к их боевой колеснице; это слишком опасно, слишком страшно. Кутлукжан утратил свое главное преимущество: быть то ли тут, то ли там – и ни тут, и ни там, брать слева – брать и справа, выскакивать, как утка, сухим из воды и нигде не оставлять следов. То, что он так легко заставил Чжан Яна играть назначенную роль, было для него, старого хитреца и расчетливого интригана, не только и не столько удачным поворотом судьбы. Ясно же, что этот, по фамилии Чжан, – просто молокосос, инфантильный и жалкий, на него стоит дунуть – и он свалится, пальцем толкни – упадет.
Со времени Освобождения Кутлукжан повидал немало перемен – и преспокойно себе уцелел, успешно реализовал свои планы; но все-таки он чувствует, что земля под ногами становится с каждым днем все меньше, сжимается. Во время земельной реформы «подавили» старосту Махмуда и Ибрагима-деспота, после демократизации исчезли публичные дома и притоны; волна социалистических преобразований уничтожила частную собственность на землю и капиталистическую частную собственность в промышленности и торговле – даже хорошо знакомые ему бывшие коллеги, продавцы сладкого хвороста и крашеных яиц, мелкие торговцы-лоточники тоже влились в русло социалистической торговли; а потом запретили и самозванцев-вымогателей – бродячих ахунов, и частные подпольные медресе; в ходе движения по исправлению стиля работы был нанесен удар по антисоциалистическим силам в деревне, при наведении порядка в партии повычистили разложившихся и переродившихся партийцев, направленная против ревизионизма учеба выявила и извлекла на свет ту малую горстку отщепенцев, которые выступали агентами агрессоров и подрывных сил; в городе в ходе «движения против пяти» попали под дисциплинарную ответственность некоторые его подававшие надежды приятели… Конечно, было такое, что в ходе этих движений били и по отдельным явно хорошим людям – от этого Кутлукжану делалось очень весело. После каждой такой политической кампании, после каждого раунда такой борьбы он поздравлял себя со счастливым избавлением – и одновременно чувствовал, что сжимается земля под его ногами, брызги уже долетают – и следующая волна, возможно, его потопит… Одна унылая мысль стала неотвязно его преследовать, словно ядовитая змея, обвившаяся по всему телу: железные клещи диктатуры пролетариата уже охватили его бока, осталось им только сжаться – и он превратится в фарш.
Кутлукжан стал часто просыпаться среди ночи. От собственного жалобного крика у него мурашки бежали по коже; ну как не позавидовать Пашахан – спит себе спокойно рядом и никогда ничего не слышит.
С таким чувством приближающегося конца он и встретил начало «четырех чисток», но все же он должен был барахтаться, отбиваться, напрягать мозг, из последних сил что-то придумывать. В начале движения Чжан Ян со своими левацкими и крайне левацкими методами дал ему прекрасную возможность шарить рыбу в мутной воде. Были тут, конечно, и срывы – например, когда порученное Ниязу дело – навредить Абдулле и Ильхаму – всё вылезло наружу и развалилось; Кутлукжан было напрягся, однако Чжан Ян настолько был исполнен решимости вести борьбу с Ильхамом до самого конца, что ничего другого не видел и не слышал. Сразу вслед за этим так красиво попался Тайвайку – ну просто от победы к победе. Решительно нельзя было упустить такой прекрасный случай, сам пришедший в руки, – так что даже он сам, Кутлукжан, бросился на линию огня… ну кто бы мог подумать… Вообще-то ему, с его-то опытом, следовало бы понимать очевидную истину: что всякая вещь, дойдя до своего предела, обращается вспять; урожай надо собирать вовремя, а теперь что уж, теперь уже поздно. Отступать некуда, ему остается только держаться, несмотря ни на что; вцепиться зубами в того, кого достанет, выгрести то, до чего успеет дотянуться. Хорошо еще, что с шестьдесят второго он каждый день к этому готовился, все думал, как оправдываться, отбиваться, если вдруг разоблачат, схватят.
Поэтому, когда выступил Тайвайку, он недолго думая поднял руку и попросил слова.
Чжан Ян немедленно подавил другие попытки выступить и объявил, что слово предоставляется Кутлукжану.
И он сказал:
– Все, что Тайвайку сейчас говорил, – сплошной вымысел, я ничего такого никогда ему не говорил, он сказал неправду, он обманывает… Это потому что Ильхам дергает за ниточки…
Многие вскочили, Тайвайку еще больше разнервничался, так что руки у него затряслись: он и представить себе не мог, что Кутлукжан, такой импозантный, солидный мужчина, руководящий работник большой бригады будет отрекаться от собственных, совсем недавно сказанных слов! У него потекли слезы – не найти ему было свидетеля, который подтвердил бы, что он, Тайвайку, не врет.
Ильхам махнул рукой и негромко, но вместе с тем ясно и отчетливо сказал:
– Сядьте, дайте ему договорить!
Кутлукжан продолжил:
– Тайвайку вообще нехороший человек, он – крайне реакционно настроенный местный националистический элемент! В 1962 году именно он предоставил грабителям повозку! Именно он спровоцировал антиханьский инцидент с убийством свиньи; в политическом аспекте он крайне опасен, он – подголосок ревизионизма! и почему же тогда он смог уйти от наказания? Именно по той причине, что Ильхам в политическом плане с ним заодно, они говорят одним голосом; Ильхам сотнями различных способов и уловок покрывает его, защищает, а Тайвайку, как цыпленок, прячется каждый раз под крыло своей курицы-наседки – Ильхама. Однако между ними есть и противоречия. Ильхам лишил его жены! Чтобы получить покровительство и защиту Ильхама, Тайвайку заплатил слишком высокую цену… Ну какой же человек решится променять жену на что бы то ни было! Поэтому Тайвайку, у которого уже отобрали жену и теперь лишают жены во второй раз, больше не смог терпеть, он восстал, и мы ему сочувствуем. Он ведь тоже действительно заслуживает сопереживания и поддержки… Но сейчас он снова переменился. Почему же? Новые документы спущены, документы ЦК учат нас вести с классовыми врагами борьбу не на жизнь, а на смерть… Классовые враги будут отбиваться до последнего, и он, Тайвайку, вновь бросился в объятья Ильхама; такой вот он непостоянный, противоречивый мелкий человечишка, пьяница, двурушник, ревизионистский элемент и местный националистический элемент; нам надо быть бдительными, дорогие товарищи!
Собрание зашумело.
– Почему без разбору вешают ярлыки и «нахлобучивают шапки»?
– Где факты? Все по порядку! Не надо запугивать громкими словами! – загалдели-зашумели люди на все лады.
– Ты смотри, ну полная неразбериха вышла! – недовольно бормотал себе под нос Чжан Ян, когда собрание разошлось.
– Я так понимаю, арии Кутлукжана скоро конец, – сказал Инь Чжунсинь.
– Как это? – вскинул брови Чжан Ян.
– Пойдем, – сказал Инь Чжунсинь. – Товарищи Чжао Чжихэн и Талиф из коммуны ждут нас. Ильхама тоже позови.
– Зачем это? – оторопел Чжан Ян.
– Да иди же, скорей зови Ильхама. Там и узнаешь, – усмехнулся Инь Чжунсинь.
Тяжело волоча ноги, Кутлукжан плелся домой, чувствуя, что его обложили со всех сторон: слева теснят, справа не пускают; превратить все в общую свалку и драку – это, конечно, для него печально, но все же это его победа. Какой ход следующий? Проклятый Мулатов! Ведь пообещал: год-два, самое большее три-четыре – и вернемся; так почему же нет даже намека? Верно говорят в народе: лучше один юань наличными, чем тысяча юаней обещаниями!