Он пришел домой. Пашахан еще пила густо заваренный чай. Он, не обращая внимания на жену, повалился лицом вниз, хотя спать совершенно не хотелось.
– Прямо сейчас спать будешь? Давай, я постелю, – сказала Пашахан. Кутлукжан помотал головой, поднялся и сел, подперев спину подушкой и закрыв глаза; он слышал, как шумит ветер, гудит огонь, лают собаки – и чувствовал, как нарастает внутри тревога.
Пашахан одна пьет чай; пьет и сама себе что-то бормочет, причитает – причем причитает с чувством: то высоким, то низким голосом, то громче, то тише, то как бы спрашивая, то как будто отвечая – не песня, не молитва, но и как будто поет, как будто молится. Кутлукжан слышит это уже много лет, он привык к этим руладам, но они вдруг стали его крайне раздражать; он громко крикнул:
– Перестань выть!
Отвернулся, чтобы не видеть испуганных глаз Пашахан, не видеть, как трясутся ее мясистые щеки. Он вспомнил о своей «болезни сердца» – столько дел, что уже очень давно не принимал лекарство. Он открыл глаза и, чтобы сгладить недавнюю резкость и грубость, сказал, придав особую мягкость и нежность своему голосу:
– Принеси мне, пожалуйста, то лекарство, что дала Хао Юйлань!
– Какое лекарство? – Пашахан совершенно все забыла.
– Как, ты не помнишь? Черная бутылочка, лекарство от сердца.
– О Небо мое! Уже больше года прошло, лекарство! теперь вот опять вспомнил… – заворчала Пашахан и принялась искать.
Перевернула все в шкафу, стала поднимать циновки, полезла под кошму. Она вообще не имела обыкновения класть вещи в определенное место – а тут целый год прошел! По всей комнате заклубилась пыль, Кутлукжан не выдержал и, спасаясь от этих усердных поисков, толкнул дверь и вышел наружу – и как раз услышал приглушенный звук на заднем дворе: будто сверху сбросили мешок с картошкой.
– Там кто-то есть! – Кутлукжан в испуге схватился за прислоненное к стене коромысло.
Из-за дальней яблони показался округлый черный силуэт.
– Кто там? – тихим напряженным голосом спросил Кутлукжан.
– Не бойся, это я, – ответил хриплый женский голос.
Кутлукжан обмер. Так это Малихан, вдова помещика!
– А, это вы. Как вы сюда попали?
– Через стену перебралась.
– Через стену? – поразился Кутлукжан.
Малихан выпрямилась.
– Я на самом-то деле не горбатая, просто хожу скрючившись, чтобы не забывать, как меня давят коммунисты и народная коммуна, – с этими словами она потянула дверь и без приглашения вошла внутрь, зыркнув по сторонам.
– А вы неплохо живете, мой начальник! – сказала она с безмерной скорбью в голосе, не скрывая ядовитой насмешки и лютой ненависти. – А где же клетка вашей птички? – спросила она.
У Кутлукжана не было настроения вести с ней долгие разговоры, он недовольно ответил:
– Как вы осмелились прийти сюда? Что вам надо? Что такое стряслось, в конце-то концов?
Малихан мрачно и веско ответила:
– Исмадин вернулся!
– Ложь! – Кутлукжан подпрыгнул, словно впервые ударенный плетью жеребенок.
– Я своими глазами видела.
– Чтоб черти выцарапали твои глаза! – Кутлукжан набросился на Малихан, словно собирался собственноручно это исполнить.
– Не надо так горячиться, – сверкнула глазами Малихан и стала ни на кого не глядя быстро рассказывать. При этом она снова привычно сгорбилась и скрючилась, отчего Кутлукжана бросило в дрожь.
– В северо-западном углу моего дворика навалена куча земли и битого кирпича, а сверху – дрова, эта куча выше, чем стена двора. В дровах этих я сделала себе укрытие – оттуда все хорошо и далеко видно. Это мой сторожевой пост. Когда нет дела, я забираюсь туда – и смотрю. Смотрю, что происходит в селе, что в мире творится – гляжу, не появятся ли вдруг всадники на том берегу реки…
– Хватит нести чушь! – махнул на нее рукой Кутлукжан.
– Это не чушь. Мулатов, перед тем как уехать, лично мне говорил. Только благодаря этим его словам я и держусь из последних сил. Сегодня ночью, должно быть, часа полтора назад, я увидела, как по тропинке идет человек в длинном чапане, с вьючной сумкой на плече, и походка, гляжу, такая знакомая, но было темно – и я не разглядела его лица. Он то шел, то останавливался, чтобы осмотреться, в конце концов подошел к воротам дома Ульхан и там снова остановился. Ульхан была на собрании, домой еще не вернулась. Я недоумевала: что за мужчина мог так запросто к ней прийти? А он стал шарить по одежде и в конце концов вытащил ключ, отпер замок и вошел внутрь. Это совсем было непонятно – тот длинный медный замок на двери дома Ульхан еще до Освобождения сделал кузнец, таких замков теперь почти нигде не осталось. У кого мог быть ключ, а? Кто мог вот так, когда хозяев нет дома, сам открыть дверь и войти, а? И тут я поняла, что это и есть хозяин, – это был он, Исмадин!
– Да вряд ли… – усомнился Кутлукжан, но на лице у него не было ни единой кровинки.
– Именно он! Никаких сомнений! Я уж вспоминала и его рост, и сложение, и походку, и тип лица – я совершенно уверена.
Потом я тихонько подошла к их дому – хотела в окно разглядеть поближе или услышать голос, вдруг что-нибудь скажет или кашлянет, – но ничего не видела и не слышала. Еще бы ближе подойти, но боялась – останутся следы, это слишком опасно; но я точно поняла – это он. Это он пришел «оттуда»! Не мог он так прямо прийти к себе домой. Откуда, из какой норы он вылез? О мой Худай! Я ничего не понимаю, но я должна была вам все рассказать, не мешкая ни минуты. Кто знает? Он ведь не волшебная птица, которая чудесные подарки приносит, скорее наоборот – черный ворон, вестник беды, и я, невзирая на все трудности и опасности, пришла сюда, чтобы… Да что с вами?
Кутлукжан вытаращил глаза, у него отвисла челюсть, кровь словно застыла в жилах. Эта новость свалилась на него, как мельничный жернов с неба, и парализовала; словно ураган несется на него, прижимает к земле, так что хочется зажмуриться; словно ведро ледяной воды вылили ему за шиворот, а сам он превратился в ледышку… Он словно умер.
– Скорей же придумайте что-нибудь! – теребит его Малихан. – Да придите же в себя наконец, нечего сидеть, как женщина после родов. Вы столько лет ходили выпятив живот, хватит, теперь пора согнуть спину, как я. Согнувшись, тоже можно жить… А придет срок – тогда и выпячивай брюхо. Пока что мы живы, а что там дальше будет – кто знает… Я ухожу.
Малихан еще раз – ведь впервые здесь оказалась – оглядела пусть и неубранное, но все же намного, гораздо более просторное и богатое, чем у нее, жилье Кутлукжана. В ее взгляде молнией блеснула зависть, глаза засверкали недобрым огнем, в котором были и ненависть, и сожаление, и радость от чужого несчастья – да таким огнем, что понемногу приходящего в себя Кутлукжана передернуло.
– Нет, постой! – Выражение лица Малихан разозлило Кутлукжана. Он крепко схватил ее за локоть. Рука Малихан была худой и высохшей, как ветка. Малихан закричала от боли. – Я проклинаю тебя и твоего умершего мужа, вы погубили меня! Идем, вместе пойдем к спецуполномоченному, – Кутлукжан до скрипа стиснул зубы.
Пашахан была в полной растерянности; то есть она знала общее положение дел, понимала, что мужу грозит опасность, но совершенно не знала подробностей. Истерическая выходка мужа напугала ее до крайности. С плачем она бросилась на Кутлукжана:
– Что с вами такое, а? Не надо так, а?
Кутлукжан, обессилев, ослабил хватку и отпустил Малихан.
– Не сходите с ума, – потирая локоть и тяжело дыша, сказала Малихан. – На каждую беду есть тысяча и один способ ее избежать. А если нет – пойдем с вами вместе к уполномоченному по общественной безопасности, я готова. Что, прямо сейчас пойдем?
Кутлукжан закрыл ладонью половину лица и ничего не отвечал.
…Малихан тихонько выскользнула наружу, сперва сделала круг, чтобы оказаться подальше от дома Кутлукжана, потом направилась в сторону фруктового сада Второй бригады, собираясь пройти через него и выйти на тропинку, ведущую от села в поля. Только она добралась до ограды сада, как вдруг от стены отделилась черная тень и встала прямо перед ней. Малихан вздрогнула и оглянулась – там стояли еще двое с оружием наготове.
– Идем. Мы уже давно следим за тобой, – сказал командир взвода народного ополчения Абдулла.
Спина Малихан согнулась еще сильнее.
Глава тридцать девятая
Бурная обстановка на собрании крайне взволновала Ульхан. Кутлукжан стал нападать на Тайвайку с такой яростью, словно собирался проглотить в один присест, – и Ульхан захотелось выпрямиться во весь рост, сорвать с Кутлукжана его лживую маску. Раскаяние и боль Тайвайку вызывали в ней глубокое сочувствие, были созвучны ее собственным переживаниям. И это при том, что ее судьба была совершенно со всем этим не связана. Когда-то она относилась к Кутлукжану с уважением, робела перед ним и даже испытывала к нему чувство признательности. Но жизнь – самый суровый и неутомимый учитель – заставляла ее все яснее видеть подлинное лицо Кутлукжана.
Ей встречалось много хороших людей и много плохих. Плохие были – как тигры и лютые волки, как змеи, скорпионы, хитрые лисы – они были, конечно, отвратительны, но все-таки ясны в своем обличье. Но Кутлукжан – он то притворялся твоим самым близким другом, старшим родственником и защитником, единственным заботящимся о тебе человеком; то при всех отворачивался от тебя, выставлял всем напоказ твои рубцы и шрамы, посыпал твои раны солью, давил тебя до последнего издыхания всеми действительными и мнимыми твоими прегрешениями. Иногда он был самым ревностным защитником национального единства и братства народов, особенно дружбы с ханьским народом; а иногда становился глашатаем самых грубых и примитивных узконационалистических настроений… Он так ловко меняется, так неуловим, говорит совершенно противоположные вещи то правого, то левого толка, воздевая руки, напускает туман и тут же, обращая ладони вниз, проливает дождь; он как притворившийся красавицей злой черт, как яркая многоцветная пушистая гусеница; он ненавистен и отвратителен не потому, что ядовит, а потому что он лицемер и лжец; смотрите! – вот он сейчас снова взбаламутил собрание, все перемешал и запутал! Бесстыдная ложь, которую он говорит не краснея и глазом не моргнув, грубый шантаж, довод «я всегда прав», цветастая речь и подвешенный язык, смешки по любому поводу – вот его проверенное оружие.