От Цинь Шихуана до Сунь Ятсена не было власти, которая бы приложила такие усилия, заплатила бы такую великую цену, чтобы довести работу до каждого сельского дома, даже здесь, в далеком Синьцзяне.
Это действительно великое испытание, великий революционный процесс, великое начинание, огромное важное дело народного правительства и вождей народа.
И все же – я по-прежнему жду, я по-прежнему изо всех сил надеюсь: одно движение сменяет другое, революция продолжается, борьба идет, наводится порядок… Становится больше зерна, овощей, мяса, яиц, больше жилья – и оно лучше, у нас больше счастливых, хороших дней… Но… соответствуют ли эти мои мысли духу ЦК? Нет ли в этом какой-то проблемы? Как бы то ни было, мы будем отдавать все силы, мы жизнь положим, будем усердны, как ребенок, сосущий материнскую грудь… И ведь мы действительно получили огромный опыт и хорошую закалку… И все же, все же – что мы все-таки дали крестьянам?..
Чжан Ян во всех этих делах – в том, как «пошла вспять» определенная и намеченная им классовая борьба в Седьмой производственной бригаде – так до конца и не смог разобраться, не смог понять, как можно было верить Тайвайку, который сначала говорил одно, а потом другое? А этот Исмадин, который, ясное дело, участвовал в грабеже и к тому же пытался сбежать за границу, хоть и неудачно, – почему он не понес уголовной ответственности?
С Кутлукжаном ситуация была сложная – как и с Абдурахманом, Жаимом, с Лейлой и ее мужем, так почему же именно его настолько сурово наказали? Если бы в тот момент не вышли «Двадцать три положения», если бы придерживались прежних документов, то, может быть, вся эта история получила бы совсем другое толкование, другой финал? Все это так смутно и случайно. Солнце встает на востоке, но, оказывается, может взойти и на западе. Получается, хорошего человека можно назвать плохим, а плохого – хорошим.
Чжан Ян еще думал после, что именно движение по обучению социализму стало в его политической судьбе поворотным моментом – после лета 1965 года его карьера «споткнулась» и больше не оправилась. Он подозревал, что это Инь Чжунсинь тогда ему «подсобил», но доказательств не находил. Ну а потом, когда последовали «культурная революция», подавление смуты и возврат на верный путь, пересмотр ложных обвинений и вынесение справедливых решений, реформы и открытость, суета и неразбериха, рыночная экономика, пение красных песен и приговор Гу Кайлай по делу об убийстве[17] – от всего этого голова у Чжан Яна совсем пошла кругом…
…2011 год, было много дождливых дней. В один из них, 31 августа, семидесятидевятилетний Чжан Ян после дождя пошел в супермаркет за покупками, возвращаясь, он споткнулся, упал, после чего потерял сознание и не приходил в себя; в больнице поставили диагноз – гематома мозга. 22 сентября после долгого лечения он пришел наконец в сознание; однако обследование выявило и другие проблемы: цирроз печени и опухоль предстательной железы. По мере того, как его физическое состояние ухудшалось, с сознанием тоже стали твориться разные неприятности; однажды Чжан Ян пробормотал, обращаясь к своим детям:
– Я наконец-то понял. Авторитет нашей партии – о-о-о-чень велик, не подчиняться – нельзя! Наши документы делают историю, они – создают жизнь… и еще – классовая борьба, или не борьба, а… гармония… Всякие правда-неправда, истинное-ложное, успех или промах, хорошо или плохо – это все надо по документам смотреть. А у тебя этих документов было штук десять, и потом будет еще с десяток, а? и еще есть «опыт» – о-о-о!.. И тут приходит этот, Иль… как его там? – и он нацелился навредить, погубить беднейших и бедных крестьян, новые зарождающиеся капиталистические элементы… Против него как надо было действовать? – лишить политических прав и отдать массам – разбираться. А если у тебя в документах все переиначили, а? Вот тут ему и момент такой – хоть облаками повелевай!.. Когда ведешь работу, самое главное – это как следует изучить, ну, допустим, назовем его «документ А» – и ты его проводишь, ты его внедряешь, ты хозяин и главный начальник, так? Но я вам так скажу: в то же время ты не должен забывать, что в какой-то момент может появиться и другой – назовем его «документ Б», да? А конкретика, как дело обстоит, – это по степени важности надо смотреть, какому из документов что соответствует, вот как! Если соответствует документам – то это золото, это сокровище. А что против документов – то дерьмо собачье, чирей и нарыв – отрезать его… вражеский оплот… – взорвать к чертям! Вот так…
Он много раз повторял эти слова, а дети в недоумении переглядывались – никто не мог понять, о чем бормочет старик. Его второй внук записал эту речь на айпад последней модели и попросил старого кадрового работника – начальника отдела по работе с ветеранами в учреждении, где работал дед, – разобрать и привести в порядок его слова.
Чжан Ян еще несколько раз что-то говорил, неразборчиво и несвязно, с каждым разом все тише и непонятнее, а потом с улыбкой на лице покинул этот мир.
Несколько событий, произошедших в начале шестидесятых годов двадцатого века в отдаленном Синьцзяне среди весьма необычных пейзажей этого края – в долине реки Или, – это всего лишь несколько крошечных поворотов русла длинной реки, имя которой История; всего несколько мелких эпизодов, музыкальных моментов симфонии жизни.
О река истории, как я хотел бы тебя запечатлеть, как хотел бы тебя воспевать снова и снова! Вода этой реки помнит все, она все несет в себе, принимает дожди и росы, солнечный свет, ветер, прилетающий от Небесных гор из сосновых лесов, освежающий чистый ветер и песни зеленых равнин; она все растворяет и очищает – песок и глину, пузыри, пену и всяческий мусор.
Эта музыка очищает душу, воспламеняет в ней огонь – ты настолько богатая, мощная и сочная, чувственная и всегда обновляющаяся. Вечно несутся воды вечной реки, не умолкает ее вечная музыка; ее воды проносятся сквозь ущелья, петляя и извиваясь, преодолевают пороги и заторы и катятся дальше еще свободнее и раскованней; музыка побеждает посторонние шумы, пройдя витки вариаций и смены ритма, она распахивает плотно закрытые створки окон и разрастается светлой, великой, победной мелодией гимна. Летит и несется, вибрирует и разносится эхом, разносится эхом, вибрирует – и летит, летит…
Но вы не желаете останавливаться, и запечатлеть вас очень трудно. Вы не хвастливы, не рассказываете о себе и не оправдываетесь. Вы развиваетесь и меняетесь по своим собственным законам. Ваши боли и горести, очень может быть, покажутся идущим за вами людям глупыми и пустыми; ваши поиски и стремления тоже могут показаться идущим за вами экзальтацией; ваша искренность в глазах потомков может выглядеть совершенно не обязательной… И все же вы оставили после себя столько бесценных воспоминаний, трогающих душу историй, которые не измерить никаким золотым эквивалентом, оставили мудрые уроки жизни, которые не выменяешь ни на что… Ты часто ошибался, наклеивая ярлыки, ты, часто фальшивя и без разбору, орал «долой!» и «да здравствует!» – бывало и так, что лишь криком доказывал правоту; бывало, тонул в дурманящей ярости борьбы и ранил других, ранил себя, ранил душу – и текла кровь.
Говорят, без этого нельзя обойтись – без этого петляющего пути в обход, этой платы за учебу и подготовку. Всему этому есть одно очень хорошее определение – «двигаться наощупь», у всего этого есть одна очень хорошая цель – «социализм». Руководство говорит: если из двух битв победил в одной – ты хороший командир. Не надо пытаться стать вождем, который в двух битвах одержит две победы, – хотя, конечно, лучше не быть командующим, проигравшим две битвы подряд.
Председатель Мао сказал: устроить смуту, потерпеть поражение, снова устроить смуту и снова потерпеть поражение – такой путь ведет к гибели; это логика реакционеров, они не могут действовать вопреки ей. Бороться и потерпеть поражение, снова бороться и снова потерпеть поражение – такой путь ведет к победе. И это логика народа. Народ тоже не может отказаться от этой логики. Вы обратили внимание? В логике народа все то же самое – поражение, неудача. И все же в конце концов народ становится победителем, а гибнут реакционеры. Частые неудачи – это про народ и реакционеров, это общая судьба для всего человечества.
Ты, великий своим размахом и сомнительный в плане пользы двадцатый век: твои шестидесятые годы были все же полны жизни, волнительных чувств, творческих идей, надежд, мечтаний и юной весны. Горячей, нежной, иногда безалаберно-распущенной и иллюзорной юной весны! Самые-самые прекрасные годы, самая возвышенная самоотдача, самая дерзкая безрассудность, самые трудные и горькие искания: все это вместе была и твоя, и моя, и Республики молодая весна, эта до предела правдивая, до предела волнительная, оставшаяся в прошлом вечная молодость мягко и нежно взяла верх над правдивым изложением фактов, начавшимся в 1972 году, все это поселилось в рукописи романа, законченной в 1978.
…Возьмем, например, Ильхама: вернувшись домой, он три года был словно кусок руды в плавильной печи – чего ему только не пришлось вытерпеть! В те годы автор романа приехал в илийскую деревню, как тогда говорили, «закаляться трудом». А уж как Ильхама-то закалили! Ему пришлось пройти не только через жернова противоречий разборок «свой-чужой» внутри страны и «противоречий внутри народа», но еще и через борьбу с «зарубежными агрессорами», «подрывными силами» (много лет спустя «подул другой ветер», и все это, несколько десятилетий назад бывшее, теперь уже совершенно не обязательно считается «подрывным» и «агрессией»). Мало того, что приходилось бороться с такими как Малихан и Ибрагим – Ильхам терпел и бешеные нападки таких как Бао Тингуй и Нияз, устоял против хитросплетенных козней Кутлукжана. А самым тяжелым (и самым драгоценным) был опыт, полученный от таких как Чжан Ян (от преданно любимой и искренне уважаемой рабочей группы, которой Ильхам всецело доверял) – именем революции обрушенная на него клевета и проверка на прочность. Ван Мэн написал это – и вспомнил Советский Союз, Бухарина: если бы Бухарин мог написать… роман, то о чем и как он написал бы?