ё извещение о прибытии в Пекин, которое я послал ещё двадцать пятого сентября из Тунчжоу! — Он повысил голос и вновь смягчил тон. — Тем не менее, я сижу перед вами в городе, который не сегодня-завтра подвергнется бомбардировке. Узнав, что богдыхан покинул столицу, что Летний дворец разорён и разграблен, что союзные войска готовы уничтожить город, я поспешил в Пекин и, несмотря на всё случившееся прежде, готов спасти династию, столицу и ваше государство от конечной гибели. А на будущее, — с укоризной в голосе сказал он, — помните: спесь умной не бывает!
Униженные и пристыженные Жуй Чан и Хэн Ци, некогда гордые и заносчивые, стали валить всю вину на Су Шуня.
— Своим упрямством, грубостью и самодурством он губит империю! — воскликнул Жуй Чан и молитвенно сложил ладони. — Прогоните европейцев от Пекина, прикажите им уплыть к себе домой!
— Нам больше ничего не надо! — слёзно добавил Хэн Ци.
"А мне надо, — с ожесточением подумал Николай. — Мне надо восстановить справедливость, подписать Айгунский трактат".
— А что касается договоров, — уловил ход его мыслей опытный Жуй Чан, — мы исполним их неукоснительно.
— Свежо предание, — буркнул Игнатьев и объяснил, что время упущено. — Сейчас речь может идти лишь о спасении Пекина и династии, и для ведения посреднических переговоров с союзниками мне нужна письменная просьба об этом принца И Цина, не говоря уже об утверждении Айгунского трактата.
Шестого октября рано утром приехал посыльный чиновник с бумагой принца И Цина, в которой брат богдыхана выразил желание, чтобы ходатайство русских в примирении с европейцами было основано на «совершенной справедливости для обеих сторон».
— Где он её видел, эту "совершенную справедливость"? — хмыкнул Игнатьев, слушая текст, который ему зачитывал Татаринов.
— В объятиях Ци Си, — в тон ему ответил драгоман.
Вечером привезли подлинные ультиматумы англичан и французов. Теперь Николай получил возможность контролировать взаимные претензии китайского правительства и союзников. В ультиматумах дополнительно требовалось: денежное вознаграждение пострадавшим в плену и семействам умерших в плену. Англичане требовали триста тысяч ланов, а французы двести тысяч ланов серебром и, разумеется, немедленного подписания конвенций, составленных в Тяньцзине. В заключении объявлялось, что, если десятого октября деньги в размере одного миллиона не будут доставлены в союзнический лагерь, а одиннадцатого принц И Цин не подпишет конвенцию и не произведёт утверждение Тяньцзиньских трактатов тысяча восемьсот пятьдесят восьмого года, то военные действия будут тотчас возобновлены.
Игнатьев узнал подписи лорда Эльджина и барона Гро.
Прочитав ультиматумы, он отложил их в сторону и задумался над тем, как быстрее встретиться с принцем И Цином? С каждым днём My Лань становилось всё хуже, и врач духовной миссии, молодой выпускник Петербургской военно-хирургической академии, советовал отправить больную в горы, поближе к сосновым лесам. "Неужели чахотка?" — с трудом произнёс это страшное слово Николай, и доктор ответил, что "сомнений нет".
— Без хорошего ухода, без целебного свежего воздуха ей вряд ли выздороветь. За нею ходит "экзитус леталис".
"Смертельный исход", — мысленно перевёл Игнатьев неутешительное словосочетание древних латинян и почувствовал, как всё внутри него сжалось и похолодело.
— Она сирота? — спросил врач.
— Нет, — глухо ответил он. — Её родители сейчас в деревне.
— Где?
— На северо-востоке.
— Её надо отправлять к ним, — тоном, не терпящим возражений, заявил врач. — Хороший уход, полноценное питание и целебный горный воздух, вот всё, что ей необходимо. Иначе, — он развёл руками, — дело примет скверный оборот.
Николай проглотил слёзы. Он видел, что Му Лань, как свечка, тает на глазах. Безропотно, с улыбкой. Вчера, когда он зашёл к ней, чтобы пожелать спокойной ночи, её трепал озноб. Коснулся лба: горячий. Взор стал печально-лучистым.
Терзаемый виной и ухудшающимся состоянием любимой, он попросил отца Гурия найти для неё сиделку и дал деньги на самые дорогие лекарства.
— Я должен встретиться с принцем, — сказал он, — иначе нельзя отправлять My Лань в деревню. Люди Су Шуня злопамятны.
Только полюбив, он начал ощущать всю глубину жизни, призрачность надежд, недолговечность снов. Только полюбив, он ощутил всю трепетность сердца, всю неустойчивость и бесприютность мира. Испытал дыхание судьбы.
Радостное сознание того, что долгожданное посредничество утверждено обеими сторонами, омрачалось болезнью My Лань. Захваченный водоворотом миротворческих переговоров, обременённый дипломатическими заботами и челночными передвижениями от одного посольства к другому, Николай ни на минуту не забывал о столь необходимой ему встрече с принцем И Цином. Он знал, что он сделает. Он попросит брата богдыхана оградить My Лань от преступных посягательств на её жизнь и свободу со стороны министра налогов господина Су Шуня.
— Муланьюшка, любимая моя, — сказал он ей сегодня утром.
— Крепись, дружочек, не сдавайся хвори… Я сделаю всё, чтобы ты выздоровела; я упрошу принца И Цина приставить к тебе лучших докторов, отвезу тебя к родным...
— Это возможно? — сквозь слёзы улыбнулась My Лань. — Я так соскучилась по ним...
Над её кроватью был прикреплён лист бумаги с нарисованной тушью грациозной цаплей и девушкой на берегу водоёма. Это была одна из лучших акварелей Му Лань.
— Яшмовые Девы — благосклонные богини времени — помогут мне, — говорила она нараспев и сотрясалась от приступов кашля.
Николай плохо знал китайский язык, но странным образом понимал почти всё, что говорит Му Лань. Было видно, что она до глубины души растрогана заботой и вниманием, которыми окружена, и часто повторяла, что её родители и брат станут почитать его как самого родного и близкого в семье.
— А ты? — брал её руки в свои Николай и нежно прижимался к ним щекой. Спрашивал и улыбался.
— Я люблю, — шёпотом отвечала Му Лань и тёрлась носом о его нос. И таким душевным теплом веяло от её взгляда, такой нежностью наполнялось его сердце, что он исступлённо понимал: не жить ему без этих глаз — не быть счастливым.
Глава XIX
Дав китайцам своё согласие переговорить с союзными послами и передать им просьбу богдыхана о смягчении условий перемирия, Игнатьев сразу же попытался доказать лорду Эльджину и барону Гро необходимость взаимных уступок.
— Если вы будете продолжать прежний образ действий, — сказал он обоим, — то пекинское правительство окончательно распадётся.
Возмущение китайского народа и войск достигнет крайних пределов: при вступлении в город последует ожесточённая борьба на улицах, которая станет началом общенародной войны. Тогда уж никому не поздоровится. Придётся думать не о барыше, а о том, как унести ноги. Говорил он с ними так, как говорят с базарными воришками. Увещевал с острасткой.
Оба посла обещали умерить свои требования и не доводить принца И Цина до отчаяния.
— Обещаю, — заявил лорд Эльджин, — отсрочить назначенную на завтра атаку Пекина.
Прощаясь, Игнатьев пригласил послов к себе:
— Мне хочется запомниться вам хлебосольным.
Народ, столпившийся перед столичными воротами, уже ожидал его возвращения, зная по слухам, что русский посланник поехал учить иноземцев уму-разуму.
— Игэна-дашэнь! Игэна-дашэнь! — скандировали они, что есть мочи, и приветственно вздымали руки.
Десятого октября китайцы попросили у него казаков для сопровождения серебра, выплачиваемого союзникам за умерших в плену. Игнатьев выделил двоих — Шарпанова и Стрижеусова.
— Достаточно, — сказал он хорунжему, предложившему усилить конвой ещё двумя казаками. — Дело не в численности, а в представительстве. Китайцы хотят выразить мне благодарность, демонстрируя своё доверие к моей охране.
Казначейские телеги с глубокими корытообразными ящиками, загруженными серебром, тронулись от палаты финансов до кумирни Хуан-сы, где теперь находилась главная квартира союзников.
Видя казаков в столь ответственном конвое, пекинцы окончательно уверились, что русский посланник и маньчжурское правительство действуют заодно, а, следовательно, можно быть спокойными за себя и за свой город. Авторитет Игнатьева упрочился настолько, что корреспондент французской газеты "Монитер" письменно испросил у него разрешение осмотреть столицу Поднебесной. Он разрешил. А почему бы нет? Тем более, что француз везде представлялся русским подданым.
Двенадцатого октября в палате церемоний состоялось подписание трактатов с англичанами. Лорд Эльджин, прибыл в носилках со своей помпезной свитой. Впереди шёл оркестр, нещадно стуча в барабаны. Англичанин теперь во всём подражал Игнатьеву, только с большим размахом. Он письменно отказался требовать аудиенции у богдыхана без исполнения церемониала коленопреклонения.
На другой день, в полдень, были удовлетворены все требования французов. Барон Гро был счастлив. Вокруг него вновь толпились журналисты, и он бойко давал им интервью.
Через три дня состоялись похороны французских парламентёров на кладбище Португальского монастыря. Барон Гро пригласил Игнатьева участвовать в траурном шествии, но Игнатьев вместо себя послал капитана Баллюзена, а сам прибыл на кладбище раньше французского посла, показывая китайцам, что русские и на сей раз, как и на своём кладбище, распоряжаются захоронением умерших христиан. Лорд Эльджин, решивший, что Игнатьева на похоронах вовсе не будет, сказался больным и прислал вместо себя секретаря Олифанта.
Французов это очень оскорбило. Не видя английского посла, они все — от католических священников до генерала Монтобана, включая самого барона Гро, горячо благодарили Игнатьева за оказанную честь их погибшим соотечественникам. Китайцы меж собой стали говорить, что русский Игэна-дашэнь является первостепенным послом в Пекине.
Встретиться с принцем И Цином всё ещё не удавалось.
Глядя на страдания My Лань, Николай понимал, что её надо срочно вывозить из Пекина. Будь у него подписан Айгунский договор и ратифицирован Тяньцзиньский, можно было немедля забрать её с собою в Петербург. Там бы он показал её хорошим докторам, отправил на курорт. К сожалению, состояние My Лань так быстро ухудшалось, что ни о каком длительном путешествии, тем более, через две страны, в осенне-зимнюю пору, нельзя было и думать. Врач духовной миссии так прямо и сказал: «Откажитесь от этой затеи. Дорога угробит больную».