Николаю впервые открылся смысл фразы, оброненной когда-то отцом Гурием: «Бойтесь счастья — оно приносит горе».
Вечером он составил план будущих действий. Предстояло решить три задачи. Во-первых, надо было ускорить отбытие союзных войск и самих послов из Пекина. Во-вторых, добиться переговоров с принцем И Цином. В-третьих, не дать послам до их отъезда из Тяньцзиня в Европу повода для подозрений о ведущихся переговорах с богдыханом.
Утром он отправился к главнокомандующему английскими войсками генералу Хоупу Гранту и убедил его срочно вывозить солдат.
— Зима в этом году обещает быть ранней. Река Бэйхэ через неделю станет, покроется льдом.
— Я по горло сыт китайщиной! — жестом показал генерал Грант и распорядился "чехлить барабаны". — Пора и честь знать.
Его мучил застарелый ревматизм.
Что касалось дальнейшего пребывания в Пекине Фредерика Брюса и господина Бурбулона как постоянных представителей Англии и Франции, то уговорить их не делать этого стоило трудов.
— Учреждая постоянных представителей в Пекине, — обратился Игнатьев к лорду Эльджину и барону Гро, — вы тем самым наносите большой вред общеевропейским интересам и вредите самим себе. Пусть Европа успокоится после того шума, какой вы произвели своей войной в Китае, а когда страсти поулягутся, открывайте посольства.
Лорд Эльджин поджал губы. Он упорно не желал оставлять Игнатьева в Пекине одного и семнадцатого октября приехал вместе с братом Фредериком в Русское подворье.
Встреча в двенадцать часов утра была для Николая и неожиданной, и неприятной, но он справился с собой, и принял англичан с улыбкой на лице.
— А я как раз собираюсь покинуть Пекин. Давно бы сделал это, да поджидаю монгольскую почту.
— Мы не надолго, — извинился Фредерик Брюс. — Я хочу знать, что нужно для открытия посольства?
— Вы хотите здесь остаться? — неодобрительно спросил Игнатьев и, услышав утвердительный ответ, сочувствующе произнёс: — Меня удивляет ваше желание. Вы просто не знаете местных обстоятельств и слишком оптимистично смотрите в будущее. Что касается меня, то я ни за что не соглашусь зимовать в Пекине, даже, несмотря на удовольствие, которое находил бы в вашем сообществе.
Показывая Брюсам Южное подворье, он останавливался перед каждой печью, сложенной казаками в его комнатах, и приговаривал.
— Без таких жарких печей прожить зиму в ледяных стенах Пекина невозможно. Мне вас просто жаль: вы наживёте здесь чахотку.
Досада и животный страх промелькнули в глазах Фредерика Брюса, и он испуганно воскликнул: — Этого мне только не хватало!
Лорд Эльджин обратился к Игнатьеву с просьбой повлиять на брата и отговорить его от бесполезного пребывания в Пекине.
— Он въехал в Пекин верхом, в дорожном френче и в ботфортах. Вряд ли косоглазые мартышки будут относиться к нему с должным пиететом.
— В самом деле, — сказал Николай, — Я убеждён, что китайцы станут смотреть на вас, как на самозванца. Вы входили в Пекин с двумястами сикхов и не уведомили китайское правительство письменно о своём прибытии.
— Но мне ведь и сейчас не поздно написать его, — неуверенно сказал Фредерик Брюс и посмотрел на брата. Тот пожал плечами.
— Китайцев не поймёшь.
Игнатьев заговорил настойчивей.
— Все ваши действия сейчас должны быть направлены на успокоение маньчжурского правительства и водворение порядка, на оживление торговли и, особенно, на возвращение богдыхана в столицу. Это более всего необходимо для упрочения и упрощения ваших отношений с ним.
Согласитесь, — сказал он, — если богдыхан, Верховный Совет и его сановники будут находиться вне столицы, то будет ли достигнута та цель, которую вы ставите перед собой, переселяясь в Пекин? Лично я намерен в первых числах ноября уехать.
— Каким путём? — спросил Фредерик Брюс.
— Кратчайшим. Через Монголию.
После его ответа лорд Эльджин стал настаивать на отъезде брата. Тот неожиданно грубо оборвал его и стал расхаживать по комнате, пытаясь уличить Игнатьева в неискренности.
— Зачем же вы в Тяньцзине держите свою эскадру?
— Эскадру? — удивился Николай. — Клипер без пушек и при нём два катера это, по-вашему, эскадра? — Он посмотрел на лорда Эльджина и, видя, что тот пожимает плечами, как бы принося свои извинения за подозрительность брата, добродушно упрекнул Брюса: — Вот уж никак не думал, что вы настолько мнительны.
— Стыдно, Фредерик, — грея руки у камина, произнёс лорд Эльджин.
После небольших препирательств, вспыхнувших было снова, англичане решили, что Брюс вернётся в Тяньцзинь и прибудет в Пекин лишь весной будущего года. Игнатьев облегчённо вздохнул. Кажется, ещё одно препятствие было преодолёно. Роль посредника, которую он играл в течение последних семи дней, ему уже прискучила. Он намеревался приступить к своим делам. Нужно было не упустить времени, пока ещё не развеялась гроза над Пекином. Поэтому он принял все меры, чтобы его переговоры с принцем И Цином сохранялись в тайне от союзников.
Наученный опытом прежних переговоров, он быстро сочинил и предоставил уполномоченному Жуй Чану краткую записку, в которой изложил главную сущность своих требований.
Первое: точное определение Восточной и Западной границ между Китаем и Россией.
Второе: установление на новых основаниях сухопутной торговли.
Третье: пересмотр прежних трактатов с целью изменить или уничтожить те статьи, которые оказались неприменимыми на деле.
Наряду с запиской он передал проект Айгунского трактата, значительно изменённого против того, который был представлен в прошлом году, и пограничную карту, подробнейшим образом составленную на месте полковником Генерального штаба Будогосским.
Хотя оба документа были переведены на маньчжурский язык, Жуй Чан отказался принять их безоговорочно, ссылаясь на то, что пограничный вопрос не подлежит обсуждению в Пекине по причине незнаний ими местности. Начались многодневные словесные битвы.
Жуй Чан со своими помощниками являлись к Игнатьеву в десятом часу утра и оставались до вечера, так что ему приходилось кормить их обедами, и постоянно держать самовар на столе. Жуй — Чан оказался водохлебом. Ко всему прочему, он был ещё и сладкоежкой. Обожал конфеты и печенье.
"Сычурь болотный", — хмуро поглядывал на него камердинер Скачков, устававший за день так, что к ночи падал с ног.
Чтобы союзники ни о чём не догадались, Николай попросил сановников из Временной комиссии лишний раз не появляться на русском подворье:«Европейцы очень подозрительны и думают, что вы желаете им навредить». Президент финансовой палаты и председатель палаты церемоний с радостью остались сидеть дома. И всё же однажды Парис без обиняков спросил, что нужно Жуй Чану и его свите от русского посланника?
Игнатьев объяснил.
— Я поручил своим переводчикам обсудить с ним вопрос об улучшении почтового сообщения, о чём ещё в Тяньцзине его просил лорд Эльджин.
— Это кстати, — попался на удочку Парис. — Мы будем просить отправить вместе с вашими бумагами наши депеши в Европу, вы позволите?
— Само собой, — пообещал Николай и тут же спросил: — Вы увидите сегодня лорда Эльджина?
— Увижу, — ответил Парис.
— Тогда передайте ему, что завтра я даю обед в его честь.
— Непременно передам, — ответил фаворит английского посланника и взял протянутый ему билет официального приглашения.
Ещё в Шанхае Игнатьев запасся всеми необходимыми для сервировки стола приборами, а главное, хорошими винами, которых в Пекине нельзя было достать.
Обед прошёл как нельзя лучше. Гости были довольны. Они не переставали удивляться разнообразию и щедрому изобилию блюд. На обеде, кроме лорда Эльджина и его секретаря, присутствовали Фредерик Брюс, главнокомандующий Хоуп Грант, дивизионные генералы и их адъютанты.
Лорд Эльджин и его свита были в чёрных фраках, а военные в парадных мундирах.
После обеда комнаты ярко осветили, в камине развели огонь; это очень обрадовало престарелого Гранта: на улице дул сильный ветер, а он из городского предместья добирался до Русского подворья верхом на коне, в парадном мундире. Вот его и просквозило.
— Ужасно продрог, — прижимался он спиной к нагретому камину и зябко потирал плечи. — Кровь уже не греет.
Пока шёл обед, в покоях отца Гурия шли переговоры с Жуй Чаном. Вопрос касался учреждения русского консульства в Цицинаре и беспрепятственного проезда русских купцов в Пекин. Жуй Чан нахваливал печенье, поглощал одну чашку чая за другой, вытирал со лба обильный пот и всячески юлил. Вопрос о торговле решался с трудом. Зато у конвоя лорда Эльджина и русских казаков, которым Игнатьев отвёл две комнаты для дружеского застолья, шепнув хорунжему, чтоб тот упоил англичан в «дребезги», никаких препятствий к братанию не возникало. На столе дымились горы мяса, риса, отварной картошки. Среди всего этого изобилия дружно стояли по ранжиру, а затем и вразнобой, зелёные бутыли с медовухой, сочинённой по особому сибирскому рецепту: две ложки мёда, желательно чайных, на ведро китайской водки, настоянной на кедровых орешках. Особенностью этого хмельного зелья являлось то, что после третьего стакана англичанин понимал русского, а русский — англичанина.
— Талан у тебя, да про ево никто не зна-а-ат, — поощрительно хлопал по плечу английского капрала Курихин, и тот, воодушевлённый похвалой, начинал в третий раз выговаривать ласкательное слово "молёдьец".
— Все мои сродичи дальше уральских гор не хаживали, — тыкал себя пальцем в грудь Савельев и заглядывал в глаза такому же, как и он сам, рыжеволосому англичанину в красном мундире. — А я, вишь, до Пекина докачнулся. — Англичанин кивал головой и говорил, что, дескать, кар-р-рашо, душевно, стало быть, сидим, и опрометчиво щёлкал себя по горлу: Савельев тотчас наливал по «полной». Казаки так усердно потчевали своих «товаришшов», что те едва стояли на ногах. Английский майор, начальник посольского конвоя, с которым хорунжий Чурилин обменялся саблями, предусмотрительно обезоружил своих подгулявших гвардейцев, опасаясь, что те откроют в городе ненужную стрельбу по ночным звёздам.