Вслед за англичанином подъехал барон Гро.
Уже по одному тому, как он щёгольски вынес себя из кареты, дав возможность лакеям помочь ему ступить на землю, было видно, он любит мишуру высшего света, шумные балы и праздную толпу. Сам Игнатьев этого терпеть не мог, смеялся в лейб-гусарах над зазнайством и напыщенностью петербургских богачей, но — воистину! — над чем посмеёшься, тому и послужишь: теперь он вынужден был проводить почти всё своё время в кичливом обществе аристократов.
Произошло то, о чём он раньше не мог и подумать: он стал дипломатом. Его сосредоточенная энергия искала выход в действии, а он обязан был плести слова.
Величественные манеры лорда Эльджина и аристократически-небрежная вальяжность барона Гро, подсказали ему, как вести себя на званом ужине, как держаться перед европейской знатью и местными аристократами.
Распрямив плечи, он гордо ступил на красную ковровую дорожку, по которой только что прошли две дамы, одна их которых двумя пальцами придерживала отлетающий край платья.
Среди гостей лорда Эльджина — почти все именитые жители Шанхая, друзья его брата Фредерика Брюса, друзья барона Гро, американца Уарда, приветственно пожавшего руку Игнатьеву, и родственники приглашённых. Лорд Эльджин издали обводил глазами собравшихся и, наткнувшись взглядом на Игнатьева со свитой, почувствовал, что ему душно: напомнил о себе тугой узел галстука. Вот уж кого он не хотел видеть, так это настырного русского, успевшего сойтись с бароном Гро и приблизиться к американцу. Если бы не дипломатическая корректность и давняя привычка использовать людей в своих целях, он бы его не пригласил ни за какие коврижки. Но так, как он считал себя жёстким прагматиком, то велел своему секретарю Олифанту отправить «этому русскому» приглашение, и сейчас Игнатьев должен был почувствовать всю значимость того, кто представляет могущество и величие Соединённого Королевства в Китае.
Николай встретился с ним взглядом, отвесил вежливый поклон, но тот остался неподвижным. «Ладно, — подумал он, хотя краска бросилась ему в лицо, — стерплю и это». Придя на торжество, он хотел лично убедиться в том, о чём его предупреждал князь Горчаков: Англия использует любую возможность, чтобы настроить китайцев против русских.
Убедиться и сделать всё, прямо противоположное закулисным инициативам англичан, внушить китайцам искреннее уважение к их северному соседу, раскрыть их глаза на респектабельную и чудовищно корыстную политику британцев. Естественно, об этих его мыслях, если кто и знал, так это секретарь посольства Вульф, драгоман Татаринов и отец Гурий. Все остальные могли лишь догадываться относительно его истинных намерений. Глядя на высокомерного лорда Эльджина и блистательно-галантного барона Гро, обменивающихся между собой оживлёнными фразами и рассыпающимися в любезностях перед сонмом элегантных дам, Игнатьеву вдруг показалось, что политический, да и чисто человеческий альянс этих двух дипломатов непрочен. Слишком уж себялюбивым и, вместе с тем, довольно благодушным виделся ему француз Жан-Баптист Луи, барон Гро, и непростительно высокомерным представлялся англичанин. Но и слишком многое в их глазах было против него — молодого, неопытного, никому не известного, и, вследствие этого, никому не нужного представителя России, прибывшего в Шанхай с непонятными целями. Они, видимо, полагали, что побывав на приёме столь высокого уровня, он сам поймёт всю нелепость своего положения и добровольно откажется от своих необоснованных притязаний на пусть не радушное, но, в общем-то, терпимое отношение к своей особе. Отказать человеку в общении это невежливо, а дать понять, где находится выход, вполне пристойно. В какой-то степени даже гуманно. Не выталкивать же человека взашей. С порога.
Представляя свои будущие отношения с русским «наблюдателем», как барон Гро и лорд Эльджин окрестили его про себя, они видели в нём провинциального зрителя, впервые попавшего в оперу или в театр. Они не переставали играть роль могущественных политиков, прекрасно образованных и поднаторевших в плетении словесных кружев, с помощью которых уже не раз достигали поставленных перед собой целей. Их успешное подыгрывание друг другу повышало не только дипломатический статус их государств, но и собственное материальное благосостояние, что отнюдь не маловажно: большие деньги это ещё и большое влияние при дворе. Одним словом, они те, кто снисходит до вежливых бесед с профанами. Если русский посланник об этом не догадывается, тем хуже для него — пусть тешит самолюбие возле чужих столов. Возможно, что его удастся приручить, сделать своим; угодливо-послушным. Если им правильно руководить, он сможет воспринять внушаемые ему взгляды на жизнь и — чем чёрт не шутит! — невольно втянет Россию в вооружённый конфликт с Поднебесной. А это, что ни говори, крайне уместно. Англия тогда погреет руки.
Лорд Эльджин посмотрел на оживлённо разговаривавшего с его секретарём Игнатьева и оценил безмятежность гостя, как свойство недалёкого ума. Сказать по совести, ему бы хотелось видеть представителя России унылым и подавленным, осознавшим свою роль третьего лишнего, но... быть может, это и неплохо: жизнерадостный кретин всегда понятен. Управляем.
Вскоре к Игнатьеву подошёл посол Франции в Китае господин Бурбулон с женой — миловидной глазастой шатенкой, державшей свою голову так, что все невольно любовались её статью и причёской, украшенной чудесной диадемой — бриллиант на бриллианте. Игнатьев со своей безукоризненной осанкой и богатырским разворотом плеч, в парадной генеральской форме с орденами, был почти на голову выше всех и выглядел от этого ещё моложе. Было видно, что госпоже Бурбулон льстит внимание молодого русского посланника. Молодость прекрасна сама по себе, а молодость дипломата всегда обворожительна. Жена французского посла протянула ему руку для поцелуя и смешливо заметила, что на фоне лорда Эльджина все дамы меркнут.
— Сколько я его знаю, — весело защебетала она, слегка жеманясь и отвечая на приветствия знакомых, — он всегда был поразительно умён, хорош собой и вёл себя, хотите этого иль нет, как откровенный баловень судьбы.
— Причём безнравственность его могла шокировать и даже восхищать натуры слабые, или же явно склонные к пороку, — с ревнивой неприязнью в голосе заметил Бурбулон. — А коль уж так устроен мир, что худшее всегда скорее находит отклик в душах и сердцах, нежели чувство добродетельное, отбоя от поклонниц всех возрастов у него не было.
— Он пользовался этим беззастенчиво, — сочла нужным заметить жена Бурбулона и отчего-то погрозила пальцем мужу.
— Да и чего стыдиться, — мрачно оказал тот и недовольно покосился на супругу, явно заигрывавшую с молодым посланником России. — Лорд Эльджин всегда хорошо знал цену всем, с кем приходилось знаться вольно или же цинично уступая обстоятельствам.
— Да, да! — поправила на своей открытой шее бриллиантовое ожерелье госпожа Бурбулон. — Лорду Эльджину приписывают слова, известные в дипломатических кругах. — Она стыдливо прикрылась рукой и вполуоборот к Игнатьеву сказала: — Прежде, чем заниматься политикой, научитесь заводить любовниц или любовников, если вы стремитесь к более успешному развитию своих насущных или далеко идущих дел...
— …а может, и своих естественных наклонностей, — многозначительно подмигнул Бурбулон и повлёк супругу за собой.
— Это не я сказала, — засмеялась госпожа Бурбулон и пошевелила пальцами в воздухе, как бы давая знать, что они ещё встретятся и поговорят откровенней. — Это лорд Эльджин сказал.
Николай почувствовал, что покраснел. Лицо заполыхало.
— Я рад: нас замечают, — шепнул Вульф. — Это удача.
— Чтоб стать любимцем короля, надо сначала добиться у него аудиенции, — сказал Игнатьев и жестом показал адмиралу Хопу, что приветствует его. Жёсткое обветренное лицо старого моряка просветлело. — Как говорит барон Гро, — продолжил он, обращаясь к Вульфу, — чтобы стать любовником влиятельной маркизы или фаворитки короля, надо уже быть любимцем всех, уже прослыть угодником и ловеласом. Другими словами, иметь заглазное ручательство своей неординарности.
— Ну что ж, — приосанился Вульф. — Постараемся всех обольстить.
Татаринов щёлкнул крышкой карманных часов. Спешить было некуда, и он рассеянно взглянулна циферблат: поинтересовался временем чисто машинально.
Лорд Эльджин и барон Гро поджидали китайцев: уполномоченного Си Ваня и генерал-губернатора Шанхая, чьё имя ни тот, ни другой не удосужились запомнить. Вокруг них толпились белокурые англичанки и черноглазые француженки. Лондонская роскошь, парижский лоск. Съехались, сочли за честь прибыть на бал, засвидетельствовать своё почтение, познакомиться и представиться, протежировать и шельмовать, доносить и сплетничать, строить прогнозы и разрушать иллюзии, возводить напраслину и с упоением интриговать. Вся история мировой дипломатии — одна нескончаемая интрига. Помпезность и пышность нарядов поражали взор. Когда на званом вечере много красивых женщин, это говорит о том, что жизнь чудесна, и тот, кто пригласил к себе весь этот шумный рой красавиц, понимает, для чего живёт. Молодые сотрудники посольств, морские и сухопутные офицеры, сразу же столпились в бальной зале. Каждый выбирал глазами ту, которую нашёл самой красивой. Пусть в одном месте сойдётся хоть тысяча пленительных жеманниц, всё равно захочется отыскать среди них ту, которой вы бы с лёгким сердцем и без колебаний отдали пальму первенства.
Барон Гро покручивал на пальце перстень. Его раздражало, что к мнению лорда Эльджина прислушиваются буквально все: и ветреные хохотушки, и люди серьёзные. А ведь ничего сверхъестественного он им не говорил. Обычный набор фраз, как у цыганок. Главное, смотреть в глаза, не отпускать руку и сообщать доверительным тоном, под видом страшной тайны, какую-нибудь благоглупость, сродни той, которую обычно говорят мамаши своим взрослым дочерям: «Я могла бы умолчать о многом, но ради твоего душевного спокойствия, родная, вынуждена сказать правду». «Правда» всякий раз была одной: сиюминутно-устаревшей.