Обменявшись рукопожатием и несколькими вежливыми фразами с пожелавшим увидеть его Парисом, Игнатьев сразу же отметил про себя, что приятные манеры англичанина имели ли бы больший эффект, не храни его глаза высокомерного и сумрачного выражения. Он распознал в нём опытного лицемера и решился подыграть ему немедля.
— Я не открою никакую тайну, если признаюсь, что вижу в вашем лице подлинного знатока Китая и всегда буду рад составить вам общество вкупе с лордом Эльджином.
— Вы ещё не знакомы? — со скрытой издёвкой в голосе спросил Парис и сообщил, что имеет честь представить русского генерала виновнику сегодняшнего торжества. Проговорив это со свойственным ему апломбом, он сделал приглашающий жест и, слегка склонив голову, направился к лорду Эльджину, лицо которого приняло глубокомысленное выражение, и сам он как бы приготовился поразить идущего к нему Игнатьева изощрённостью своего пылкого ума, тончайшей наблюдательностью и дальновидностью пророка. Николай интуитивно почувствовал, что основной фигурой в предстоящей дипломатической игре выступит именно этот джентльмен, сэр Джемс Брюс, лорд Эльджин, в жилах которого текла кровь шотландских королей. В России тоже были «свои» Брюсы, известные давней верной службой русскому трону. Их пращур, Вильям Брюс, потомок королей Роберта I и Давида II (Брюсов), правивших в Шотландии в четырнадцатом столетии, известен русской истории по заслугам сына и внуков. В России он появился в семнадцатом веке, вынужденный покинуть родину во время правления Кромвеля. Царь Алексей Михайлович принял его на службу и назначил полковником одного из регулярных полков, стоявших в Пскове. Первый его сын Роман Вильямович стал первым обер-комендантом Петербурга, а второй Яков Вильямович дослужился до генеральского чина и пожалован был в графское Российской империи достоинство, составил знаменитый Брюсов календарь. Игнатьев был любопытным, и это помогало ему быстро сходиться с людьми. Сошедшись, не теряя времени, он приучал их считаться со своими обширными знаниями и мнением, как правило, довольно безошибочным. Краем глаза он заметил, что госпожа Бурбулон стояла неподалеку от лорда Эльджина в окружении нарядно одетых дам. По их жестам было видно, что они обсуждают новое платье той, которая всё время вертится на месте и непрестанно охорашивается, поправляя то бант на груди, то рюшечки на рукавах. В большой двусветной зале стоял гул голосов, шелест нарядов, и было слышно шарканье сотен подошв. Сияющие люстры отражались в блестящем паркете. Николай подошёл к английскому посланнику с твёрдым намерением дать понять тому, что Россия небезразлична к судьбе своего юго-восточного соседа. Он, посланник русского царя, имеет честь быть связанным обязательством перед своим правительством содействовать Китаю в мирном разрешении военного конфликта, возникшего на пустом месте. По совести сказать, конфликт не стоит выеденного яйца: подумаешь, нарушен этикет: маньчжуры не сочли нужным извиниться за произведённый ими арест китайских пиратов, прятавшихся на английском судне под видом моряков. За это даже по лицу не бьют, не говоря уже о том, чтобы идти войной; об этом лишний раз стараются не вспоминать, по крайности, благовоспитанные люди. О причине конфликта ему рассказал барон Гро, а сейчас подтвердил Парис, подчеркнувший, что последней каплей, переполнившей чашу терпения, стало заявление Пекина о необходимости соблюсти дурацкий церемониал «коу-тоу» при аудиенции у богдыхана, церемониал с девятью коленопреклонениями. «Южные китайцы шустрые, помозговитее северных, — счёл нужным заметить Парис. — Живут торговлей, вроде турецких армян, и всячески содействуют её развитию. Пожив в Гонконге, я понял, что Китаю нужен поводырь, и таким поводырём станет английский парламент». С этими словами он приблизился к лорду Эльджину и сделал шаг в сторону, как бы давая Игнатьеву возможность самому заявить о себе.
В эту минуту министр налогов и сборов Су Шунь заканчивал свои приготовления к задуманной интриге. Его пособники в одинаковых бледно-лиловых одеждах молча выслушали последние наставления, дважды поклонились, и неслышно притворили за собой дверь — ушли потайным ходом.
— История божественна: она не ошибается, — сухо пожал руку Игнатьева лорд Эльджин и сказал, что ему, одному из подручных истории, очень хотелось бы знать, что заставило русского генерала прибыть в Шанхай? — Что же вам в Пекине не сиделось? — Он усмехнулся и посмотрел с тем пристальным выражением, когда уже по одной мимике, по одному едва заметно дрогнувшему веку или чересчур плотно сомкнутым губам становится ясно, что за этой пристальностью и напряжённым вниманием кроется ни что иное, как пошлое актёрство и беззастенчивое самолюбие. — На нашей шахматной доске королевские клетки заняты, да и все остальные тоже, разве что вы удовлетворитесь в предстоящей игре ролью какой-нибудь пешки. «Удовлетворюсь, — подумал про себя Игнатьев, — ролью проходной пешки, чтоб стать ферзём».
— Я всё объяснил в своём циркулярном письме.
— Вы так прямодушны, что я невольно начинаю уважать вас, как невероятно удачливого лицемера, — цинично заметил лорд Эльджин и стал так, чтобы их разговору никто не мешал.
— Во-первых, это не моя вина, — сказал Николай, а во-вторых, разве прямодушие мешает нашему общению?
— Напротив, — усмехнулся англичанин, — оно как будто возвращает меня в юность.
— Если так, то я готов быть честным до конца, к чему я, впрочем, и стремлюсь по мере сил.
— Похвально. Только я устроен так, что не привык общаться со шпионами.
Парис переводил угрюмый взгляд с Игнатьева на лорда Эльджина, с лорда Эльджина на барона Гро, сыпавшего остроты в обществе госпожи Бурбулон и её мужа, и снова на Игнатьева, делавшего вид, что он совершенно равнодушен к выпадам в свой адрес, но всё же явно побледневшему.
Да, Игнатьев побледнел. Есть ответы обидные, но всё-таки, ответы, причём, обиду можно и перетерпеть; бывают злобные, не мёд, но есть успокоение: «Собака лает — ветер носит», а есть ответы, как удар — подлый, наотмашь, а то и поддых: согнёшься, кровью сплюнешь, и тоже ответишь — резко, точно, беспощадно. Решился? Получай!
— Служба его величеству государю императору понуждает меня быть весьма снисходительным к подобного рода нападкам. — Николай почувствовал, как голос его сел, в горле запершило, точно он наглотался угарного дыма. Выдержав мучительную паузу, он ответил тоном, полным гнева и пугающей надменности: — Милорд, я не имею права распоряжаться собой лично. В противном, случае я тотчас бы послал вам секунданта. Но, повторяю, человек я подневольный и буду тронут, если вы меня поймёте.
Брови лорда Эльджина поползли вверх, затем стянулись к переносице, и англичанин, сделав над собой усилие, заметно смягчил тон.
— Извините, я не вправе был так говорить Мы, дипломаты, так не любим...
— ...третьих лишних, — подсказал Игнатьев.
— Да! — согласился англичанин, и складки на его переносице разгладились. — Вы это верно заметили.
— Милорд, — произнёс Игнатьев с совершенной прямотой. — Я прибыл в Пекин с единственным намерением ратифицировать Тяньцзиньскнй договор и разрешить ряд пограничных вопросов. В Азиатском департаменте меня предупредили, чтобы я не шёл ни на какие уговоры и не соглашался исполнить унизительный церемониал коленопреклонения, а в случае надобности обращался за советом к вам и барону Гро, считая вас теми, кто олицетворяет собой внешнюю политику Европы. — Он не отвёл глаз от пристального взгляда собеседника и продолжил самым обыденным тоном. — Поэтому я глубоко чту свою миссию, но ещё больше преклоняюсь перед вами, на чью долю выпала тяжесть ведения переговоров с маньчжурским правительством в период обострившихся отношений между вашими странами, готовых перерасти в новую войну. Для меня лестно сознавать вашу прямоту в разговоре, быть может, чересчур холодную по тону, но, тем не менее, очень откровенную по смыслу. Будь я на вашем месте, вполне допускаю, что моё поведение в точности копировало бы ваше. Вы оказываете мне честь, сразу определив моё место в разгорающемся конфликте. Как я мог заметить, ваша предупредительность весьма уместна.
— И не оскорбительна, — сказал лорд Эльджин.
— Мало того, — кивнул Николай, — можете с полной уверенностью считать, что я сам пришёл к вам на приём с желанием ещё раз известить вас о своей сторонней позиции наблюдателя и только. И в этом я усматриваю сходство наших взглядов на то стечение обстоятельств, которое вынудило меня прибыть в Шанхай. И, если вы на какое-то мгновение усомнились в моей искренности и отнеслись ко мне с определённой долей предвзятости... — Прямо скажу, — перебил его англичанин, — с явным недоверием. — Он глянул в сторону барона Гро, смеявшегося над чьей-то острой шуткой, быть может, даже над своей, и важно произнёс: — Надеюсь, вы оцените мою прямоту и не станете кривить душой, когда и мне понадобится ваша откровенность.
Игнатьев улыбнулся, но улыбнулся так, что его улыбки никто не заметил. Ни собеседник, ни угрюмый Парис, ни даже он сам, глянувший в это время на противоположную стену, где висело огромное зеркало. Он познавал искусство дипломатии. Предусмотрительность лорда Эльджина вызывала восхищение, хотя и не снимала с их отношений налёта явной неприязни, столь откровенно высказанной англичанином. «Они хотят, чтобы я стал серой мышкой, ходил на цыпочках и пугался собственной тени, — ловя на себе взгляды Париса и лорда Эльджина, думал Николай и отвечал сам себе: — Не выйдет, господа. Не на того нарвались». — Он знал, что и голос повысит там, где надо, и по столу стукнет, если что. Он человек долга, человек принципа. А чем ему аукнется борьба за русский интерес, как окупятся затраты, вряд ли кто ответит наперёд. Хочется, конечно, думать, что все его лишения окупятся сторицей. Если он не ошибается, превосходство лорда Эльджина перед бароном Гро в жёстком прагматизме давало ему все основания держаться с англичанином настороже и даже не таить своей опаски подпасть под его влияние.
— Считаю своим долгом, милорд, заверить вас в своей признательности за вашу прямоту. Я постараюсь сделать всё, чтобы ваше представление обо мне, как об искреннем и отзывчивом человеке, не поколебалось в течение наших предстоящих встреч, а напротив, укрепилось, и я имел возможность сказать вам, что двери русского посольства всегда открыты для вашего сиятельства.