— Путятин пишет, что вооружение маньчжурской армии отвратное. В техническом оснащении войск, как пехоты, так и артиллерии, Китай отстаёт от Англии и Франции наверно лет на сто. Не исключаю, что Евфимий Васильевич сгустил краски, но, судя по тому, как бесцеремонно ведут себя союзники в Китайском море, в главном он не ошибся: армию Китая надо перевооружать. Учить её вести освободительные войны. — Он намеренно подчеркнул характер той войны, которую, по его мнению, будет вести Китай в ближайшие пятнадцать-двадцать лет.
— А что, если перевооружённой и заново обученной армии Цинов взбредёт в голову повести войну иную, не освободительную, как теперь, а самую, что ни на есть захватническую, со всем напором и агрессией подобных войн? — озабоченно нахмурился хозяин кабинета. — Что тогда?
Он взял сигару, провёл ею по усам, шумно втянул воздух. Было видно, что запах табака доставляет ему наслаждение, а может, просто успокаивает или отвлекает.
— Да вы курите, ваше сиятельство, — подался вперёд Николай. — Право, мне весьма неловко смущать и стеснять вас в собственном доме.
Любезность ваша столь великодушна...
— Полноте, Николай Павлович! Это я так, сомнение взяло: а вдруг?
— Китай натравят на Россию?
— Да, — не выпуская сигары, подтвердил свои опасения граф Муравьёв, и в его голосе послышалась тревога.
— С Англии станется, но вряд ли в скором будущем, — откинулся на спинку кресла Игнатьев. — Она, как минимум, полвека будет переваривать всё то, что заглотила. Англия напоминает мне питона или удава, я не очень разбираюсь в этих гадах, но уверен: с аналогией я не ошибся. Англия сильна своим гипнозом, гипнозом своего могущества. Кто поддался этому губительному наваждению, тот обречён на скорое съедение, причём, живьём, со всеми потрохами, простите за натурализм, но это так.
В это время отворилась дверь — вошла прислуга: синеокая красавица в кокошнике, с румянцем на щеках и пухлыми губами. Опуская поднос с чайным прибором на столик, она с кротким любопытством посмотрела на Игнатьева и тихо удалилась. Николай поймал себя на мысли, что сила женской красоты действительно способна вызвать бурю чувств: порой цари женились на дворовых девках, возводили их на трон.
— Хороша? — с лукавым прищуром спросил Муравьёв и кивнул в сторону двери, за которой скрылась красавица.
— Мила, — согласился Игнатьев.
Муравьёв взял чашку с чаем и посоветовал:
— Отведайте.
Николай сделал несколько глотков и восхищённо признался:
— Вкуснее не пробовал.
Так хорошо заваривали чай, пожалуй, только в Лондоне, в российском посольстве. То, что подавали в городских кафе и ресторанах, претенциозно именуя чаем, иначе, как бурдой и ополосками назвать было нельзя.
После чаепития вернулись к разговору о вооружении Китая.
— Подписав Тяньцзиньский договор, — сказал Николай, — Путятин решил ступить на новый, весьма рискованный и скользкий путь сотрудничества с Китаем. Ему показалось уместным взбодрить военные силы маньчжуров за счёт русского оружия. Он полагал, что после этого мы навсегда станем добросердечными соседями, а военная мощь Поднебесной империи будет направляться исключительно против Англии и Франции. Обрадованный своим замыслом, он тут же пообещал предоставить в распоряжение богдыхана русских офицеров-инструкторов и доставить в течение этого года полсотни орудий и десять тысяч ружей.
— Широк Евфимий Васильевич, — неодобрительно отозвался Муравьёв. — А кораблей военных не пообещал?
— Думаю, попридержал. Ему их жалко.
— Всё же адмирал.
— Душой болеет за российский флот.
— Уже похвально. — Хозяин дома вынул из книжного шкафа объёмистый справочник артиллерийских и пехотных войск, открыл главу: вооружение. Какое-то время изучал, пролистывал страницы, нервно теребил усы и, наконец, передал книгу Игнатьеву. — Неужели Петербург пошёл на это? — Он недоумённо развёл руками, и ещё вчера родной и близкий город со всеми его правительственными учреждениями показался Николаю далёким, скучным и внезапно почужевшим. Он даже не нашёлся, что ответить.
— Князь Горчаков против инициации Путятина, но для выигрыша времени решено произвести ратификацию Айгунского трактата, произвести обмен ратификаций Тяньцзиньского трактата, а руководство офицерами-инструкторами поручили мне.
Игнатьев захлопнул справочник вооружений и сказал, что идею усовершенствования китайской армии он разделяет только при одном условии.
— При каком? — живо поинтересовался Муравьёв.
— Сначала происходит утверждение договоров и обмен ратификационными грамотами, затем идёт обустройство пограничных укреплений по левому берегу Амура, отправка поселенцев и служивых казаков в далёкий Уссурийский край, закрепление по мере сил на новых землях, а уж затем добрососедская акция по вооружению Китая.
Хозяин дома аккуратно втиснул толстый справочник на полку книжного шкафа, прикрыл массивную красного дерева дверцу. В её стеклянных проймах дрогнула и раздвоилась люстра. Посмотрев на часы, он погрозил кому-то пальцем: — Эко, засиделись! Ать, и спать.
Полусонный дворецкий проводил Игнатьева до выделенных ему покоев.
Губернаторский дом погрузился во тьму.
— Матери твоей чёрт! — послышался утром сдавленный окрик Дмитрия Скачкова. — П-шла, тырса! Ах, ты…
Грохот и возня в передней, чертыхания камердинера, отнюдь не склонного к ругательствам, тем паче на заре нового дня в гостеприимном губернаторском доме, озадачили Николая и заставили выйти на шум.
— С кем это ты? Разбудил, — не скрывая недовольства, строго спросил он верного оруженосца и прикрыл форточку. — Ещё и сырости развёл — откуда эти пятна на паркете?
— Виноват, — далеко не извиняющимся тоном ответил Дмитрий.
— Стервенция прибилась: шасть и прямиком туда, под рукомойник, — он пнул ногой невидимую тварь и, выговаривая своё право на решительные действия, презрительно добавил: — Блохастая, верно.
— Крыса? — гадливо поморщился Игнатьев и с опаской глянул в угол туалетной комнаты. Загнанный зверь опасен.
— Кошка, — с нотками успокоения в голосе пояснил Скачков и, опережая возможный вопрос, уточнил: — Не хозяйская. Тощая и шипит.
Приблуда.
— И? — с непонятным самому себе раздражением, словно увидел в происшествии недобрый знак, сдвинул брови Игнатьев.
— Спровадил, — махнул рукой Дмитрий, будто поймал в кулак муху.
Я её — тыц! а она — вон! коленку сгрызла, — задрал штанину камердинер, — кровь текёт, шкелета без хвоста…
Он явно ожидал сочувствия.
— Смажь йодоформом, — приказал Николай и похлопал себя по губам, давя зевоту. — У кошек под ногтями трупный яд, рана может нагноиться. — В походе Дмитрий был незаменим.
— Конешно, — дёрнул тот плечом и, нарочно кривясь, стал наливать воду в рукомойник. — И так, как на собаке... заживёт.
"Есть люди, которые делают, не думая, и есть такие, которые думают, но не делают", — быстро умылся Игнатьев и принял из рук своего камердинера ломкий от крахмала утиральник.
— Спровадил, говоришь, "стервенцию"? — в тон Скачкову спросил он вслух и глянул в зеркало: надо побриться.
— В окошко кинул.
— В окошко, значит, — неодобрительно хмыкнул Николай. — А завтра по всему Иркутску пойдёт гулять новость: кидался генерал Игнатьев в граждан российской империи дохлыми кошками, будучи пьян до полусмерти. А там, глядишь, и до Китая долетит: кидался он из окон губернаторского дома, славнейшего и хлебосольного графа Муравьёва, с которым, по всей видимости, и наклюкались в зюзю. А газетчики распишут: граф и его гость швырялись кошками, гуляли…
У Дмитрия отяжелели руки, враз повисли. Большие синие глаза расширились: шуткует барин или как? Не зная, что ответить, насупился.
— Какие граждане? Там караул казачий.
— А караул, по-твоему, не люди? Сам посуди: стоишь ты на часах, а сверху кошка — хвать! — и всеми четырьмя тебе на голову — курьёз! Что ты подумаешь, что ты об этом скажешь? — Видя, что внушение подействовало, отходчиво добавил: — Или барышня какая подошла: спросить-узнать, откуда казаки конвоя? не из того ли славного полка, где и её любимый службу правит?
— По уставу нипочём, — отрезал Скачков. — Запрещено конвойному ответы отвечать. Это она, значить, по другому делу подошла.
— Это, по какому же ещё другому? — доставая бритвенный прибор, покосился Игнатьев.
— Цыганить или на распутство потрафлять, — объяснил камердинер. — А коли так, ещё и мало будет кошки из окна! Ведра помойного не жаль.
Глава III
Оставив в Иркутском казначействе пятьсот тысяч рублей, выделенных правительством для обустройства посольства в Пекине, Игнатьев выехал в Кяхту. По пути он заехал в Верхнеудинск и осмотрел оружие, собранное для китайцев. Арсенал выглядел весьма внушительным обозом и насчитывал триста восемьдесят подвод. Чтобы не разбить на горных дорогах Монголии крепостные пушки, предназначенные в дар Пекину, Николай решил переправить их морем, а самому добраться до Китая "малым штабом".
Чем меньше штаб, тем легче выиграть сражение.
Девятнадцатого апреля он со своим отрядом въехал в Кяхту: отсюда до границы с Монголией рукой подать.
Кяхтинский градоначальник Деспот-Зенович выехал ему навстречу и после приветственных слов, нахмурился.
— Вчера из Урги вернулся пограничный комиссар Карпов. Он сообщил, что монгольский амбань отказывает вам в проезде в Пекин.
— Он что, белены объелся?
— Гороха, — мрачно пошутил Деспот-Зенович. — Все они жулики, живут обманом.
Расположившись в отведённом ему доме со скрипучими полами, Николай тотчас написал запрос в Трибунал внешних сношений Китая: на каком основании его, посланника Русского Царя, местный монгольский невежда держит на границе? В этой своей обвинительной ноте он заявил, что будет ждать ответа в течение двух недель, поскольку торопится передать китайскому правительству оружие и офицеров-инструкторов. В противном случае он оставляет за собой право следовать в Пекин согласно Кяхтинскому договору.