Защитники форта Дагу даже не предполагали, что их сопротивление будет столь коротким и бесславным. Они приготовились умереть, не сдать своей опорной цитадели, а вышло так, что многие погибли при паническом бегстве из крепости.
— Раздраконили маньчжуров, — с явным сожалением в голосе сказал Игнатьев, крайне удручённый столь лёгкой победой союзников. — Того и жди, Цины признают своё поражение. Пойдут на любые уступки.
— Для нас это плохо? — спросил Баллюзен, плохо разбиравшийся в дипломатических тонкостях.
— Хуже быть не может.
Глава II
Когда на крепостные рвы, заваленные трупами солдат, стали слетаться вороны и чайки, а по бортам остывающих после боя кораблей заскользили отблески воды, играя волнистыми бликами, августовское солнце залило двор духовной миссии, и переводчик Попов, оставленный Игнатьевым в Пекине для особых поручений, задумчиво вышел на улицу. В его распоряжении были свобода действий, пистолет и тренированное тело. Он только что узнал от отца Гурия, что My Лань пропала. Это случилось три недели назад. Священник заподозрил неладное, когда отправлял почту в Шанхай: девушка обещала передать письмо для Игнатьева и не сдержала слово.
По рассказам её брата, она навестила его в училище, взяла книгу по истории России, пожелала достойно выдержать экзамен по Закону Божиему, и, как всегда, помахала ему с улицы рукой. Больше её никто не видел. Родители сообщили об её исчезновении в полицейский участок, но стражи порядка следов пропавшей не нашли. Начальник управы гражданских чинов и уголовных наказаний, хорошо знавший всю сложность подобных дел, сочувственно вздохнул: «Я думаю, — сказал он родителям девушки, — будет лучше, если вы о ней забудете. В Китае пропадают сотни, тысячи людей. Это какой-то рок. Проклятие нашей страны». Семья My Лань знала, что чиновник не лжёт. В стране идёт гражданская война: юг ополчился против севера. Кругом такая смута, что никому ни до чего. Люди пропадают, как тени в безлунную ночь. Девушек, вообще, воруют часто. Их отдают в дома терпимости, продают в рабство, увозят за тридевять земель. Иногда они нужны лишь для того, чтобы забеременеть и выносить ребёнка. Затем их умерщвляют. Отец Гурий сказал, что «если отец My Лань и её брат, как-то ещё держатся, крепятся, пытаются найти её следы, то мать совсем убита горем: плачет в голос, бьётся головой о стену. Все знают о её несчастье, все ей сочувствуют, но словами горю не поможешь. Смутное время, ужасное».
Размышляя о том, кто бы мог похитить девушку, Попов направился к русскому училищу и, пробираясь по узкой извилистой улочке, намечал план своих действий.
Дойдя до училища — одноэтажного здания из белого известняка, он первым делом обошёл его со всех сторон и наткнулся на хибарку сторожа, крытую битой черепицей. На его стук никто не отозвался. «Наверное, пошёл на рынок», — подумал Попов и решил подождать хозяина. Рынок был рядом с училищем. Возле хибары, под навесом, высилась горка сухого кизяка, обочь которой валялась самодельная крупорушка, прикрытая вязанкой конопли. На ржавой скобе, вбитой под застрехой, висела снизка прошлогодних кукурузных початков: скудный урожай хозяина с огородной грядки. На выжженном солнцем пустыре, пощипывая пыльную траву, паслась чёрная коза, таскала за собой бечёвочную привязь. Пока Попов осматривал убогое хозяйство, сверху на него нагадила ворона.
— Ты ещё мне, сволота! — подхватил он с земли камень, но подлая карга сорвалась с ветки, перевернулась через крыло и с хриплым смехом умахала прочь. — Чтоб тебе! — выругался Попов и, сорвав подорожник, стал очищать куртку.
Коза посмотрела на него безумными глазами, а облезлый кот, сидевший в лопухах, жалобно мяукнул и уполз в глубину палисада.
Очистив одежду, Попов глянул на часы. Время бежало, а хозяина сторожки всё ещё не было. Звук раскрывающейся двери, ржавых несмазанных петель заставил его обернуться. И в тот момент, когда он обернулся, и увидел заспанную старуху со всклокоченными волосами, из-за угла училища вывернул старик в жалких лохмотьях.
— Ах ты, негодяй! — заверещала старуха, скрючивая пальцы и не обращая внимания на Попова. — Где ты пропадал, овечий зад? Я разобью тебе башку вот этим камнем! — Она злобно пнула булыжник, подпиравший стену его ветхой лачуги.
— Сама ты гнида, — озлился старик. — Дерьмо свинячье.
У него были широкие скулы и сплюснутый нос. Лицо отёчное, болезненно одутловатое. Весь его вид красноречиво передавал нехитрую жизненную философию: сегодня жив, а завтра будь, что будет. На голове топорщилась шляпа, сшитая на скорую руку из армейского сукна. Не исключено, что из английского.
Заметив незнакомца, старик изменился в лице, побледнел и ловким движением выскользнул из-под руки старухи, отпрянул в сторону ровно настолько, чтоб его нельзя было достать. — Прибью, собака!
Подобных сцен в Пекине очень много.
Кто-то таится и прячется, кто-то испытывает стыд, чьё-то сердце гложет обида, душит мстительное чувство. Кто-то просто не знает, как жить.
Не говоря ни слова, Попов вытащил портмоне и глянул на взъерошенного старика. Тот почувствовал себя обезоруженным: в бумажнике молодого незнакомца он заметил изрядное количество банкнот, кроме того, одну из них Попов сразу протянул ему: — Будем дружить?
— Да, да! — трясущимися руками схватил бумажку старик и долго не мог определить ей место в своих поношенных штанах: все три кармана показались ненадёжными. В конце концов, он заложил купюру за отворот рукава, который закатал по локоть.
Старуха сразу же сменила гнев на милость и пригласила «в дом». Попов и ей, не теряя зря времени, отсыпал пригоршню монет.
— Спасибо за гостеприимство.
Жена старика была тронута до слез и долго не могла сказать ничего вразумительного. Обретя дар речи и узнав, что Попов ищет My Лань — сестру одного из студентов Русского училища, она разожгла очаг, поставила на него чайник и, плотно притворив дверь, погрозила своему «негодяю» костистым кулаком.
— Мои слова не листья на ветру, — начала она шёпотом, — не роса на песке. Я говорю, что знаю. Ищите человека с перебитым носом.
— Невзрачный такой, — подал голос старик и подлаживающимся тоном попросил старуху попотчевать гостя тыквенной кашей.
Попов сослался на занятость и встал из-за стола:
— Я не голоден, и, если я чего хочу сейчас, так это одного: мне крайне важно знать имя человека с перебитым носом, чтоб найти его и… побеседовать.
Старуха и старик переглянулись.
— Я не премину отблагодарить вас, даже если это трудно будет сделать, — заверил их Попов и снова вытащил бумажник.
— Нет, нет, — протестующе выставил руки старик. — Я не испытываю надобности лгать, я лучше промолчу, ведь умолчание тактичнее напраслины. — В его тревожном тоне появилась напряжённость, а в глазах беспокойство.
— Имя — пустой звук. Человек должен искать человека.
— Хорошо, — согласился с ним Попов. — Я сделаю, как вы советуете.
Но подскажите, пожалуйста, кто его может знать?
— Базарные воришки, — подумав, ответил старик. — Он с трудом разогнул спину, потёр поясницу, — Пойдёмте, я вас провожу. — В дверях он шепнул: — Ищите господина Лю. — Ещё одну купюру он спрятал во внутреннем кармане куртки.
Попов отправился не рынок. Он знал, что к вечеру торговая жизнь утихает. Торговый люд считает деньги поутру, бранится, хвалит свой товар, накидывает цену. Но солнце ещё стояло высоко, и тень от Попова пока не удлинилась. Зайдя на рынок, он почувствовал, как в нос ударил острый запах лука, пареной репы и солёных огурцов. Над котлами висел кухонный чад, витал укропный дух, тянуло дымом от жаровен. Шкворчало сало, упревала каша, запекалось мясо. В толпе шныряли ловкие воришки. Ухватив одного из них за шиворот, Попов склонился к его уху.
— Пошли со мной, найдёшь пять лянов. (На русские деньги — десять рублей).
Воришка прижух, лихорадочно соображая: нет ли здесь подвоха? и нагло ухмыльнулся.
— Мало.
— Ещё не знаешь, что придётся делать, а уже бузишь?
— Дороговизна бьёт по карману, а заботы — по голове, — с недетской озабоченностью в голосе ответил пацан и тут же спросил. — А что нужно?
Лицо нахальное, туго обтянуто кожей. В уголках рта — слюна.
— Пошли, пошли, — не отпуская ворот его куртки, сказал Попов, и повёл мальчишку к выходу. Сидевшие возле своих лавчонок продавцы поглядывали на них с небрежным любопытством. Они говорили о ценах на рис, обсуждали ситуацию с повстанцами, которые рвутся на север, затем коснулись предстоящей войны с европейцами.
— Где опиум, там и кровь, — тоном непререкаемого авторитета сказал торговец в длинном халате и стоптанных башмаках. — Самое гнусное, что богдыхан труслив.
— Не страна, а живодёрня, — донеслось до Попова, когда он пробирался сквозь толпу. Неожиданно воришка подогнул колени, и его ворот выскользнул из рук. Попов ухватил его за волосы.
Тот заблажил: — Пу-у-стите...
— Будешь базлать, пасть перешью, — зловеще прошипел Попов, и это сразу вразумило нечестивца. С ним заговорили на его языке.
Выйдя за ворота, они быстро прошли несколько метров, свернули за угол и пошли вдоль ограды, утыканной сверху битым стеклом.
— Куда мы? — упёрся воришка.
— К господину Лю, — нарочито спокойно сообщил Попов и ослабил хватку. У пацана, по всей видимости, были веские причины броситься опрометью и задать стрекача.
«Значит, господин Лю существует, и китайчонок его знает», удостоверился в правильности полученной информации Попов, и тотчас рванул следом. Лёгкая подножка — и воришка забился в пыли, изображая из себя припадочного.
— А-а-а!..
Пригоршня пыли заткнула ему рот.
— Молчи и слушай. Мне нужен господин Лю. Веди меня к нему.
Воришка сел и стал отхаркиваться глиной:
— Щас.
Над входом в лавку старых книг, которую держал господин Лю, висела надпись: "ПРОСВЕТИСЬ — ИЗБАВИШЬСЯ ОТ ТЕНИ".
— Вы господин Лю? — вежливо поинтересовался Попов у широколицего китайца, не отпуская от себя мальчишку.