— Наверное, то был мой камердинер, — пошутил Николай, и сказал, что тараканы за три ночи съели у него в корзине для белья два носовых платка и обточили ножку стула. — Жуткие прожоры.
Барон Гро махнул рукою: это что!
— Они деревья в засуху грызут, копыта у коней, даже солому. Божье наказанье.
— Мне говорили, — залюбовался одной из статуэток Игнатьев, — этих тварей вывели на юге, чтоб ими заселить все трюмы иностранных кораблей. Коты их не едят, крысоеды тоже. Их ненасытное племя может истребить за рейс тонны провизии и мануфактуры.
— Интересно, — задался вопросом барон Гро, остановившись у раскрытого окна, — а опиум-сырец они едят?
— Надо узнать, — сказал Игнатьев и тоже подошёл к окну с видом на парк. — Можно поставить опыт.
— Да, — согласился француз и рассказал о первых итогах переговоров, о категорическом неприятии им и лордом Эльджином церемониала девяти коленопреклонений. — Я им прямо заявил, — похвастался он, имея в виду китайских уполномоченных, — или мы диктуем свою волю, или скрещиваем мечи. — Глаза его сверкнули.
"М-да, — подумал про себя Игнатьев, — союзники идут ва-банк".
— То-то Гуй Лян такой кислый, — произнёс он вслух и поведал барону об унынии в стане китайцев. — Они готовы выполнить все ваши требования, надо только подождать.
— Я понимаю, — ответил француз, — но пекинские проволочки кого угодно доведут до белого каления. До лорда Эльджина нельзя дотронуться — огонь!
Стоять вдвоём возле окна было неловко, и барон Гро отступил вбок: вдруг кто-нибудь возьмёт да выстрелит из зарослей бамбука?
Ознакомившись с ходом переговоров и пообещав быть завтра к полдню на торжественном обеде в честь командующих союзным десантом, Игнатьев простился с бароном.
Глава V
Река Бэйхэ делила Тяньцзинь на две части. Левую — обнесённую стеной и омываемую каналом с запада, где находился деловой центр и торговые склады, и правую — собственно Тяньцзинь, где расположились посольства. Здесь же величественно возвышался дворец богдыхана, в котором в 1858 году был подписан ряд договоров китайского правительства с иностранными державами, в том числе и с Россией. Текущая в юго-западном направлении с севера Бэйхэ делала в центре города поворот, в который впадал Великий императорский канал. Их соединение образовывало обширную гавань, забитую судами многих государств. Улицы Тяньцзиня просторные, прямые. В центр города попасть очень легко, так же легко найти Пагоду Пыток. В ней множество статуй, изображающих мучение грешников в аду и их всевозможные казни. Гордецов и честолюбцев сбрасывают с высокой скалы на железные зубья, отцеубийц зажимают в деревянные тиски и распиливают из конца в конец: от промежности до теменной кости, чтоб осознали, что содеяли. Неверным жёнам выматывают на колодезный ворот кишки, а с мужей — живьём — сдирают кожу. Театр пыток был открыт с утра до ночи, и у тех, кто побывал в земном аду, перед глазами долго ещё плясали бесы, казнящие людей: их кровожадность не знала границ, неутомимость — предела.
Находясь в Пекине и Шанхае, а теперь вот добравшись до Тяньцзиня и поселившись в нём, Игнатьев поражался бесчисленному множеству богов, живучих символов и жгучих предрассудков Поднебесной. Он понимал, что история Китая отмечена эпохами и знаками эпох, что казнящих и казнимых было столько, что их хватило бы на сотни тысяч лет, что у Китая было всё: правители, пройдохи, полководцы, оборотни и святые, но самое главное, что понял он, ошеломило его: у Китая не было возраста. А барон Гро жаловался, что китайцы плохо понимают честность, зато всё время думают о выгоде. «Возле нашего посольства, — морщился он, — слепой китаец каждый день играет «Марсельезу», а его напарник наяривает «Королеву Гортензию», безжалостно терзая балалайку. Оба выучились у солдат французского десанта».
Николай согласно кивал головой. Он сам имел возможность убедиться в том, как узкогрудый китаец исполнял гимн: "Боже, Царя храни!" Его гнусаво-писклявая флейта доводила Вульфа до умопомрачения. Китаец играл с такой яростью, что приходилось затыкать уши.
Барон Гро коснулся рукой шёлкового галстука, слегка ослабил узел — было душно, и выразил своё неудовольствие по поводу того, что в скором времени перебирается в Пекин.
— Не хотелось покидать этот дворец, но обстоятельства диктуют.
«Или лорд Эльджин настаивает», — подумал Игнатьев и сделал вид, что не придал значения словам барона.
— Здесь так уютно, от реки веет прохладой, особенно по вечерам, когда дышать буквально нечем. — В голосе француза сквозили нотки сожаления. — Только начал привыкать к своим покоям, к замечательному виду из окна, и на тебе: вновь собирать бумаги, вещи, глотать пыль...
Он с тоской посмотрел в потолок и цокнул языком.
— Нет, всё как-то идёт не так. Духи и демоны этой земли слишком коварны.
— Или слишком легкомысленны, — предположил Николай, — как наши летние одежды.
Он намеренно выделил голосом "наши", но барон никак не среагировал на это. Думал о своём. Потом вздохнул.
— Как хорошо, когда бы не было обмана.
— Человек — животное смешное. Когда ему говорят правду, он не верит.
— Да! — оживился француз. — Так и есть. Мы говорим истину, а подлые китайцы нам не верят. Не верят, что Европа — центр мира. Вбили себе в голову, что Поднебесная — священный пуп Вселенной, даже не смешно, настолько примитивно.
Он презрительно хмыкнул, смолк, а, помолчав, уставился в окно. Потом повернулся к Игнатьеву.
— Теперь, наверное, увидимся в Пекине. Вместе с нами поедут вояки: Монтобан со своим штабом, генерал Грант со свитой и по сто пятьдесят человек конвоя при каждом.
— Постарайтесь ехать впереди. Всё меньше пыли.
— Постараюсь, но вряд ли, — усомнился в своей расторопности барон.
— Лорд Эльджин столь бесцеремонен, столь нетерпелив, что я его порой даже пугаюсь. Они тут с сэром Брюсом чувствуют себя хозяевами.
— Родственники. Братья, — подчеркнул степень их близости Николай и для поддержания беседы поведал ему о разжаловании дяди императора полководца.
Сэн Вана и смещении его с поста главнокомандующего правительственными войсками. Заодно сообщило новом указе императора, требующем раз и навсегда покончить с повстанцами на юге.
— Мелочно и несерьёзно, — скривился француз. — Война с инсургентами затянется надолго. Китайцы анархисты. А вот то, что вы имеете возможность получать верные сведения из Пекина, вызывает во мне зависть. — Тут он шутливо погрозил пальцем и, как бы испугавшись подозрительной осведомлённости русского посланника, который отчего-то всегда был в курсе событий, при явном — или кажущемся? — нейтралитете, поспешил выказать уверенность в том, что мирное и удовлетворительное решение дел между союзниками и китайцами не подлежит никакому сомнению.
— Вы в самом деле так считаете? — спросил Игнатьев и обратил внимание собеседника на несговорчивость его коллеги лорда Эльджина. — Он может всё испортить…
— Может, — согласился барон Гро и сделал неопределённый жест. — Но фокус в том, что разобиженный Гуй Лян прислал с дороги важное уведомление.
«Какое»? — чуть не вырвалось у Николая, но он вовремя осёкся. Сделал вид, что ему всё давно известно. — Мало Вы их получали? — спросил он у француза и снисходительно глянул на письменный стол, заваленный китайскими бумагами.
— На этот раз уведомление серьёзное — возразил барон. — Гуй Лян официально заявляет, что по приезде посольств в столицу, все наши требования, заявленные письменно, будут приняты правительством.
— А как же церемониал? — едва ли не по слогам спросил Игнатьев, и барон торопливо ответил, что, конечно, и он, и лорд Эльджин, желали бы присутствовать на аудиенции богдыхана, но побаиваются испортить дело излишней настойчивостью.
— Весьма благоразумно, — похвалил его Николай и сослался на американского резидента Уарда, добившегося ратификации Тяньцзиньского договора без личной встречи с богдыханом. — По совести сказать, — заметил он, — мне нравится такая прагматичность. Прибыл, сделал дело и — адью!
Барон Гро покачал головой.
— Англия на всё смотрит иначе, чем Россия. У неё, как вам известно, свой девиз правления.
— Бог и моё право? — неуверенным тоном произнёс Игнатьев, хотя с пажеских лет твёрдо знал боевой клич английских королей.
— Да, — авторитетно подсказал француз и тут же добавил, что всё «гораздо проще и циничней». — Бога отринули, осталось одно самоуправство.
Николай мысленно поаплодировал ему, но вслух сказал, что "вряд ли это так".
— Вы просто расстроены необходимостью опять трястись в карете.
Барон Гро усмехнулся.
— Знали бы вы, с каким недоверием относится Уайтхолл к делам России в Китае, как он тормозит их здесь, вам стали бы понятнее и ближе мои чувства.
Игнатьев, разумеется, был очень благодарен собеседнику за столь обязывающую откровенность и с удовольствием ответил на его вопрос, каким образом маньчжурам становится известно о событиях в Европе?
— Все нужные известия они получают отчасти из английских газет в Сянгане, Кантоне и в Шанхае, а преимущественно у американцев: те не стесняются писать в своих газетах всё, что им вздумается.
— Не проверив факты, — обиженно заметил барон Гро.
— Естественно! Диктат свободы. Но я должен сказать, что в делах фирмы "Россель и Ко" участвуют, например, несколько китайских капиталистов, которым, разумеется, доступно всё, что известно иностранцам, служащим в конторе этого дома.
— Понятно, — тем же обиженным тоном протянул барон. — Все всё знают.
С лордом Эльджином увидеться не удалось: секретарь сказал, что его нет дома.
«Ну что ж, — подумал Николай. — Известная уловка дипломатов, особенно высокомерных».
Как человек долга, он боялся остаться не у дел. К тому же, опасался, что новые конвенции союзников могут быть направлены против России, против её интересов. Поэтому он был обязан: во-первых, как можно ближе сойтись с лордом Эльджином, так как на самостоятельность и инициативу барона Гро рассчитывать не приходилось, а во-вторых, при каждом удобном случае сеять недоверие между французами, англичанами и китайцами, проявляя чувство меры, деликатность и тактичность. Другими словами, стать каждому полезным другом и советником по известной притче: «Брось в реку корку, и она вернётся с маслом».