— Тогда, тем более, вы поняли меня, — разжимая руку, ещё раз подмигнул англичанин. — Главное, как вы сказали, не дать объехать себя на кривой.
Глава ХI
Расставшись с английским посланником, Николай тотчас поспешил к себе. Бумаги, которые ему дал прочесть лорд Эльджин, доказывали, что Верховный Совет Китая знал всю переписку Игнатьева и сознательно не принял его последних предложений. «Следовательно, — пришёл он к неутешительному выводу, — влияние Су Шуня на китайское правительство неоспоримо, власть его действительно огромна. Как не принял он Айгунского трактата, так и продолжает гнуть своё: его личная точка зрения стала официальным мнением всего китайского правительства».
Отстегнув саблю, Николай передал её Дмитрию и следом бросил ему на руки мундир. Переодевшись в домашние брюки и лёгкую сорочку, он обессиленно рухнул на диван. Теперь он точно знал: исчезновение My Лань — подлая прихоть Су Шуня. Прихоть и расчёт: лишить его, Игнатьева, душевного покоя, выбить из седла, больно ударить по нервам, смешать его мысли и чувства, сбить дыхание и обезволить, заставить примириться с тем, что он не в силах изменить. Вечернее солнце заливало комнату шафрановым светом, и он крикнул Дмитрия, чтобы тот задёрнул шторы. Чувствуя, что Игнатьев не в духе и чем-то ужасно расстроен, его верный оруженосец, против своего обыкновения, обошёлся без привычных отговорок и присловий. Если что и позволил себе, так это полюбопытствовать относительно английского посланника.
— Будет на обеде или отбоярился, побрезговал?
— Будет, — буркнул Николай и закрыл рукой глаза. — Только в Пекине. — Он перевернулся на живот и зарылся в подушку лицом. Теперь он исступлённо, непреодолимо, с лютой ненавистью к Су Шуню, всем существом своим, умом и сердцем пожелал маньчжурам поражения в войне с союзниками.
«Надо, надо, — уговаривал он сам себя, чувствуя, как тяжко бьётся сердце, — чтобы маньчжурская династия была унижена и потрясена. Иначе я вернусь домой не солоно хлебавши. На мне поставят крест на веки вечные. Позор».
Лёжа с закрытыми глазами, он вновь увидел злобное лицо Су Шуня, его синюшный шишковатый череп, огромные лопухи-уши и так сжал зубы, что заломило в висках.
«Чтоб вы все подохли, узурпаторы и самодуры, — мелькнуло в голове, и он сжал кулаки. — Век бы вас не видеть, не слышать и не знать. — Он почувствовал, что к горлу подступил слёзный комок и рывком сел на диване. — Даже лучше, если Цинов разгромят. Может, новое правительство станет сговорчивей, будет равнодушнее смотреть на пограничный вопрос. Не так, как смотрит на него Су Шунь, прямо сказавший, что решить его «невозможно, как невозможно оседлать тигра».
Вспомнив эту фразу, Николай судорожно вздохнул и запрокинул лицо. Тоска по My Лань брала за горло и душила. Он покачался из стороны в сторону, скрипнул диванной пружиной и, как обречённый, двинулся к столу — срочно составить шифрованную записку и передать её в Пекин. Раскисать было некогда.
Раздёрнув шторы, он при закатном свете быстро набросал письмо, в котором советовал отцу Гурию принять все возможные меры для предотвращения захвата русских бумаг, так как англичан, прежде всего, интересуют именно они. «Желательно, — писал он своим мелким убористым почерком, — осторожно внушить китайцам необходимость перевезти архивы в более безопасное место».
Шифровальщик тут же засекретил послание и в присутствии Игнатьева передал его Попову; тот знал, с кем переслать его в Пекин.
После прекращения переговоров союзники стали готовиться к походу. Адмирал Шарнэ отправил своих моряков на гребных судах исследовать реку выше Тяньцзиня. Из-за нехватки лошадей и повозок союзный десант рассчитывал все продовольственные и боевые припасы переправлять по воде. Китайские джонки, которых раньше было великое множество, неожиданно исчезли; надо думать, их перегнали вверх по течению люди Сэн Вана, сосредоточив "малый флот" в Тунчжоу. Союзникам пришлось спускать на воду шлюпы и баркасы с кораблей. Пехотные батальоны, ощетинившись трёхгранными штыками своих длинноствольных винтовок, один за другим покидали Тяньцзинь, поднимая горячую пыль. Генерал Митчел со своей свитой лично отдавал распоряжения, и, время от времени, взмахом руки приветствовал салютовавших ему саблями знакомых командиров.
Драгунский и сикхский конные полки порысили впереди маршевых колонн ещё по холодку, едва рассвело. Первый ударный отряд англичан насчитывал четыре тысячи штыков.
Французы припозднились, да и было отчего: они стали лагерем ближе к реке, к деревенским садам и огородам, и теперь солдаты маялись "нутряной хворью", забивали лазареты до отказа. Над сточной гнилью отхожих канав тучами роились мухи.
Переговоры, длившиеся две недели, дали возможность англичанам целиком подтянуть свои войска к Тяньцзиню.
Вторая дивизия сэра Роберта Непира, не разбивая палаток, только наскоро перекусив и напоив лошадей, дождалась своего последнего эшелона и тотчас ушла в ночь маршевым шагом — в новеньких мундирах, сытая и гладкая.
Десант был экипирован с иголочки. Казна не поскупилась.
Начальник штаба французской армии полковник Шмиц ревниво проводил их взглядом и не преминул сказать, что «мы не на параде».
— Англичане богаче одеты, а мы лучше вооружены.
— Да, — поддержал его командующий французским экспедиционным корпусом генерал Монтобан, — исход войны решают сталь и порох.
— И воинский дух, — заметил Игнатьев, расстилая на столе карту Пекина, ради которой французы и заехали к нему, как только он пообещал им показать её.
— Откуда у вас такой подробный план? — изумился Монтобан. — Неужто, у китайцев одолжили?
Игнатьев хмыкнул.
— У них зимой снега не выпросишь, не то, что стратегическую карту. Да и вряд ли она у них есть. Нет, — протянул он, — это работа моего топографа.
— Изрядный труд, — похвалил Монтобан. — Ваш топограф достоин награды. Передайте ему благодарность от моего имени.
— И от моего тоже, — не отрывая головы от карты, добавил Щмиц.
С этого времени союзники стали довольно часто бывать у Игнатьева и прибегать к его советам, а он в свою очередь, мог следить за ходом военных действий.
Зачастил в русское посольство и постоянный спутник лорда Эльджина, корреспондент лондонской газеты «Тайм» господин Булби, которого Дмитрий Скачков сразу окрестил «бульбой». — Ходит, вынюхивает. На чужом горбу сметану исть, брехло собачье.
Газетчик, франтоватый молодой человек с замашками карточного шулера, с бесцеремонной развязностью рассказал, как английские офицеры держали пари, что найдут в китайских фортах русских военных советников и пушки с клеймом санкт-петербурского или какого-нибудь другого оружейного завода, но вместо русских орудий и советников, нашли целый склад свинцовых болванок британского разлива: какой-то оборотистый коммерсант успел продать их китайцам заранее.
— Умеренная предприимчивость ещё никому не мешала, — цинично хохотал Булби, и сам подливал вино в бокал, который и осушал с поразительной лёгкостью. — Я слышал, к вам приехал из Пекина ваш шпион, простите, ваш "мис-с-си-о-нер", так вот, мне очень бы хотелось с ним поговорить. Это возможно?
Понимая, что за разбитным газетчиком стоит лорд Эльджин, всерьёз обеспокоенный приездом Попова, Игнатьев утвердительно кивнул.
— Вполне.
На следующий день в русское посольство прибыли не только журналист Булби и английский переводчик господин Уэд, но и барон Меритенс, и католический священник аббат Де ля Марр.
Игнатьев познакомил их с Поповым, предварительно дав тому совет, как отвечать на вопросы, хотя этого можно было и не делать: Попов был хорош уже одним тем, что ему ничего не надо было растолковывать; он понимал с полуслова и не нуждался в подробных наставлениях.
— Не первая зима на волка, — бодро заметил он.-Меня уже пытал Парис, трепал мне нервы.
После беседы с Поповым, который говорил, что на мирное соглашение с китайцами полагаться нельзя, союзники утвердились в своём намерении наголову разбить войска Сэн Вана и тем самым подорвать авторитет его покровителя Су Шуня.
Пока Попов убеждал своих новых знакомцев «идти и громить вшивое войско маньчжуров», Игнатьев встретился с Лихачёвым, и тот сообщил, что отправленная на китайских джонках свежая провизия для экипажа фрегата «Светлана» прибыла вовремя.
— Иван Фёдорович, — обратился к нему Николай, — сколько сейчас наших кораблей стоит в устье реки Бэйхэ?
— Два, — сразу ответил командир эскадры. — "Светлана" и "Джигит".
— Что говорят китайцы?
Лихачёв улыбнулся.
— Они говорят, что если бы правительство думало о простом народе, оно бы попросило русских защитить их от "белых чертей". Русская эскадра не впустила бы врага в реку и не дала бы ему взять крепость Дагу.
— Народ всегда нуждается в защите, — задумчиво сказал Игнатьев. — Да и разве только он один? Китайские уполномоченные сообщили мне через Татаринова, что готовы были советоваться со мной в трудных обстоятельствах, но Парис категорически запретил им ездить к русским, пока переговоры не окончатся, угрожая самыми жестокими последствиями.
После прекращения переговоров, к Татаринову в течение ночи беспрестанно являлись богатые купцы, чиновники и простой люд с просьбой о заступничестве, о задержании союзнических войск в Тяньцзине для предотвращения войны. Просили убедительно, очень низко кланялись, завалили и без того тесную комнатку подарками — жареными утками, рыбными пирогами и фаянсовой посудой.
Татаринов вначале всячески сопротивлялся, требовал немедленно убрать все подношения — он переводчик русского посольства, а не содержатель съестной лавки, но, видя, что после его гневных тирад, щедрость просителей только возрастает, смирился: молча показывал рукой, куда складывать презенты: гуаньси.
— Не могу! — отвечал он ходатаям на чистом ханьском языке и прижимал руки к груди. — Я всех вас очень уважаю, но и вы послушайте меня: маньчжурское правительство отказывается от наших предложений выступить в роли посредников. Поэтому я не могу что-либо обещать, просто не имею права.