Цы Си была божественной в любви — он содрогнулся, и его не стало.
Вернувшись в мир людей, Сянь Фэн отпихнул от себя наложницу и потребовал к себе Су Шуня. Он знал, что у того в роду были известные гадатели и маги, да и сам дашэнь, по слухам, обладал талантом прорицателя, читал ночами книги тайных знаний, благодаря которым можно уберечься от врагов, от покусителей на свою жизнь. Сын Неба знал: народ его не любит, сановники плетут интриги постоянно. Единственная, верная помощница — Цы Си, родившая ему наследника престола. Она его боготворила и он её боготворил. Сянь Фэн позволял ей делать всё, что она вздумает, и Цы Си не перечила ему, лишь изредка топила в пруду новых его возлюбленных. Ему доносили об этом, и он усмехался: она сама рассказывала обо всём. Если он чего и не знал, так это её тайных похотей: сходя с ума от вседозволенности, превратив «Сад красоты и нежности» в «сад Пыток», где умерщвляли юных красавиц, она стала подумывать о том, как занять трон — избавиться от Сына Неба. Но для этого надо убрать Су Шуня.
Сянь Фэн возлежал на мягких подушках и слушал, что ему говорит его министр налогов и сборов. С чем-то он соглашался, с чем-то нет. Шишковатый череп Су Шуня покрылся испариной. Беседа с императором давалась ему нелегко.
— Надо бить их железным прутом, — исступлённо брызгая слюной, ярился министр налогов, поминая "белых варваров", требовавших для себя отмены церемониала "коу-тоу", — бить до тех пор, пока они не станут на колени. Главное — традиция. Она основа государства. Будет сохранен церемониал — будет подавлено восстание тайпинов. — Он облизнул губы. — Будет подавлено восстание — зараза не распространится, и династия удержит власть, останется на троне. В противном случае, зараза неповиновения разрушит дух китайцев. — Су Шунь перехватил взгляд императора и неотрывно смотрел ему в глаза — через зрачки — в глубину мозга. — Уронить своё достоинство, значит, отречься от верховной власти.
Сянь Фэн долго читал мысли Су Шуня и пришёл к выводу, что тот желает ему блага, ему и его сыну — наследнику престола. А коли так, надо воспользоваться советом: дать бой "белым чертям", издать указ о всенародной войне с иноземцами. Заострить внимание подданных на том, что он — их император — лично поведёт в бой свою гвардию.
Уже на следующий день в девяти верстах к северо-востоку от Пекина, в старинном городе Тунчжоу и его окрестностях дядя богдыхана полководец Сэн Ван сосредоточил огромное войско: пятьдесят тысяч конников и пехотинцев — он готовился дать бой «белым чертям». А в Тяньцзине у дома русского посольства собрались купцы и зажиточные люди во главе с Хай Чжан Ву: ждали возвращения Игнатьева из лагеря англичан.
Вышедший к ним Татаринов нехотя слушал их разноголосый гомон, давно уяснив для себя цель их собрания. Опасаясь беспорядков и грабежей, китайцы просили выдать каждому из них русский флаг для своей защиты. Мысль эта родилась оттого, что Игнатьев разрешил дать коммерческий флаг России и свидетельство на право ходить под ним трём большим джонкам, снабжавшим русскую эскадру свежей провизией. Джонки эти свободно плавали между союзными судами, и никто им не чинил препятствий. Увидев толпу китайцев, окружившую его драгомана, Игнатьев приказал Стрижеусову и Бутромееву быть начеку: возможны провокации, и ускорил шаг — почти взбежал по лестнице.
— В чём дело?
Толпа загалдела, показывая в сторону гавани, где в вечерних лучах солнца ярко светился русский флаг.
Татаринов объяснил суть просьбы и указал на толстощёкого Хай Чжан By.
— Больше всех просит. Готов всемерно отблагодарить.
— Нет, — резко ответил Николай. — Мы даём русский флаг только на те джонки, где есть наши матросы, а защиту и покровительство вы всегда найдёте у командира русского клипера, оставленного мной для этой цели.
— Дождавшись, когда Татаринов переведёт его ответ китайцам, он понизил голос и прикрыл рот рукой, делая вид, что трогает усы. — Скажите Хай Чжан Ву, чтоб он остался.
Купец был польщён и, узнав, что право поднять русский флаг на своей джонке будет стоить ему трёх повозок — полуфур, девяти большегрузных кибиток и двадцати двух лошадей для караула, радостно закивал головой.
— Сочту за честь, ваше сиятельство. Считайте, что они уже у вас. — И протянул руку за флагом. Игнатьев погрозил.
— Шалишь почтенный. Сначала выполни, что обещал. А после прикрывайся нашим флагом.
Татаринов взял купца под руку и повёл к выходу, уверяя, что слово русского посла превыше всех гарантий.
— Это вы, китайцы, любую сумму привыкли делить надвое, а после забывать об уговоре, а мы — другие, поэтому нас уважают.
— Где русские, там справедливость, — Хай Чжан By был счастлив: со стороны казалось, что русский унижается пред ним, заискивает, просит — роняет своё белое лицо при всём честном народе.
Первого сентября китайский чиновник передал Вульфу бумагу Верховного Совета, общий смысл которой сводился к одному: Игнатьева просили не слишком беспокоиться, так как его примут в столице после прибытия союзников в Пекин.
— Как бы не так, — прочтя бумагу, фыркнул Николай. — Я по горло сыт их послезавтрием.
На следующий день Татаринову удалось раздобыть копию с указа богдыхана об отставке Гуй Ляна и Хэн Фу и назначении на их место в звании полномочных представителей принца И Цина (родного брата Сянь Фэна) и военного министра My Иня, с приказанием ехать через Тунчжоу в Тяньцзинь навстречу союзникам.
К вечеру пришла весть из французского лагеря. Привёз её Попов. Он сказал, что пока французы двигались вперёд, английские переводчики виделись с новыми уполномоченными, посланными с отрядом монгольской конницы навстречу европейцам в Цайцуне — на третьем переходе от Тяньцзиня.
— Теперь, должно быть, гоняют с ними чаи, — устало проговорил Попов и отправился спать.
Третьего сентября в Тяньцзинь на небольшом пароходе прибыл адмирал Хоп с намерением остаться в городе, а четвёртого сентября во дворец Хай Чжан Ву перебрался адмирал Шарнэ со своим штабом и четырьмя сотнями десантников. С ним прибыли и морские офицеры для составления свиты барона Гро, когда тот отправится в Пекин.
Зная, что союзники намеревались подписать мирные договора в Тунчжоу не позднее восьмого сентября, чтобы до морозов посадить войска на корабли, Игнатьев решил, что откладывать отъезд больше нельзя, и велел Вульфу и Баллюзену собираться в путь.
— Вы, Владимир Алексеевич, — обратился он к секретарю, — займётесь бумагами и вещами, а Лев Фёдорович, — перевёл он взгляд на артиллериста, — возьмёт на себя всё остальное, прежде всего транспорт. Медлить больше нельзя, это не в наших интересах. — Он помолчал, потом добавил. — Адмирал Хоп сегодня выказал несвойственную ему предупредительность: пригласил к себе на пароход отобедать и полюбоваться прибрежными видами.
— Поедем? — с робкой надеждой заикнулся Вульф. По долгу своей службы почти нигде не бывавший и ничего, кроме деловых бумаг и стен своего кабинета, не видевший.
— Нет, — отрезал Игнатьев. — Игры кончились. Англичане расставляют сети, пытаются нас задержать в Тяньцзине, но мы ведь стреляные воробьи, не так ли?
Вульф заметно скис.
— Кому рассказать, не поверят. Был в Китае, а Китая и не видел.
Свободные от караула казаки и посольская прислуга стали упаковывать вещи, уже на память зная, где и что должно лежать.
— По реке, видать, пойдём, — подсаживаясь под короб со столовым сервизом, — сдавленным голосом произнёс Шарпанов и попросил Курихина "маненько подсобить" — Коней-то нету.
— По реке нехай матросы ходют, — поддержал кухонный короб Курихин и помог однополчанину протиснуться в узкую дверь. — Мне вестовой с "Разбойника" сказывал, моряки пойдут на джонках, а мы верхами с их превосходительством.
— А кони, говорю, игде? — отдуваясь, просипел Шарпанов.
— Хорунжий говорит "найдутся".
— Ага, — сплюнул Шарпанов. — Гниды в голове.
На следующий день вдоль набережной у ворот русского посольства вытянулся обоз из двенадцати подвод, запряжённых худорёбрыми мулами и вислобрюхими кобылами.
— Нет большего удовольствия, чем удовольствие испытывать радость от общения с вами, достопочтенный и сиятельный Игэна-чефу, — дважды поклонился Хай Чжан By и показал Игнатьеву все свои зубы. — Мы не такие, нас уважают.
Николай улыбнулся.
— Для конвоя кони будут?
— Будут, — воровато покосился в сторону набережной купец. — Но только ночью, чтоб никто не видел.
Не зная, о чём идёт речь, казаки обступили Дмитрия Скачкова.
— Слышь, адъютант, — подольстился к камердинеру хорунжий. — Поясни, мы двигаем в Пекин или домой?
— Э, — вздохнул Дмитрий. — Раскатал губы. В Пекин, конечно.
— А раз в Пекин, то как? На бричках, что ли?
Скачков пожал плечами.
— Сам не знаю.
— Не зна-а-ю, — передразнил его Курихин и задиристо сплюнул. — Што ты вопще знаешь, сопля курдючная!
— Цыть! — оттолкнул его плечом хорунжий и показал кулак. — Никто не знает.
— Я врежу, пятки отлетят, — сунулся Дмитрий на Курихина, но его оттёрли в сторону. — Остынь, земеля. Мы ему пропишем.
Дмитрий обещал "процведать".
— Можа, чё узнаю.
Уже в сумерках, при первых звёздах, казаки услыхали стук копыт. Стоявшие на часах у парадных ворот Савельев и Беззубец радостно присвистнули: ура! и стали помогать Баллюзену с Поповым заводить лошадей в нижнюю аллею. Через минуту каждый из казаков уже вёл на поводу доставшуюся ему лошадь. Выбирали на глазок, по храпу, ржанью и наитию, доверяясь первому чувству.
— Ровно девок, кобыл шшупаем, — усмехнулся Шарпанов и, соскучившись по живому теплу, припал щекой к лошадиной шее. — Ах, ты красотуля…
Глав ХIV
Пятого сентября четверо морских офицеров и два десятка матросов почётного караула фрегата "Светлана", погрузив всё тяжёлое имущество посольства на джонки, отправились вверх по реке в сторону Пекина.
На следующий день в семь часов утра Игнатьев выехал из Тяньцзиня, поручив Попову передать китайцам деньги за нанятых лошадей и догнать его в пути.