Заметив вдалеке полоску низкорослого кустарника, повернули коней и, уже не понукая их, выбрались из топи.
— Всё агляне виноваты, — мрачно пошутил Шарпанов и благодарно посмотрел на Баллюзена, который утром — перед строем! — зачитал приказ о его производстве в унтер-офицеры. — Они воду мутят, паскуды.
— Известно, — в тон ему сказал и передёрнул плечами Стрижеусов. — От них вся свара.
Под копытами коней противно чавкало. Порывами налетал ветер. Пока искали целину, в полях стемнело. Чёрные тучи заволокли горизонт.
— Ваше благородие, — отирая мокрое лицо, обратился Стрижеусов к Баллюзену, — а правду гуторют, что китайхан ихний в грудя себя бьёть: изничтожу, кричит, белых дьяволов, потому, как шибко, значить, народ уважаю?
— Показуха, — строго отозвался Баллюзен. — Язык он без костей. Как говорится, "в мыльне веник не жалеют". Стало быть, мели Емеля…
— В драчке и свово можно прикнокать, — по-своему переиначил слова гвардии капитана Шарпанов. — Хрясь, и не подлазь.
Перебравшись вброд через заросшую кугой речушку, они миновали ветхую хижину с невзрачной пристройкой под камышовой крышей, поваленную изгородь, и покосившиеся ворота, на которых висела чья-то окровавленная телогрейка. Дворовой пёс, скаля зубы, в бешенстве зашёлся лаем и стал бросаться в ноги лошадям, выказывая верность своему хозяину.
— У, костогрыз ползучий! — замахнулся на него нагайкой Стрижеусов, и лютая псина, перепоясанная ремённой восьмихвосткой, с виноватым визгом откатилась вбок.
— Кажись, пьяный, — указал Шарпанов на уткнувшегося в землю лицом китайца с нелепо вывернутой рукой, — что наши пропойцы, что ихние, все по канавам валяются.
— Да какой он пьяный, — присмотрелся Баллюзен. — Это несчастная жертва войны. Мы идём по её следу.
— Ужли? — не поверил Шарпанов и, резко перегнувшись в седле, спрыгнул на землю. Перевернул лежащего. Невольно закрестился: у китайца вместо глаза выпирала кровяная гуля.
Чем ближе подъезжали к Чанцзяваню, тем чаще попадались трупы, пепелища и следы безудержного грабежа. На земляном полу дома, в который они заглянули, тощий котёнок играл стреляной гильзой. Рядом с перевёрнутым корытом, головой к окну, лежал мальчишечка лет трёх, лежал с открытыми глазами. В них навсегда застыла боль и ужас смерти.
— Ты чё эт, Сёмк? — толкнул Стрижеусов Шарпанова. — Кур воровал?
— Это почему? — спросил Семён и почувствовал дрожь во всём теле.
— А руки у тебя трясутся.
Баллюзен перекрестился и закрыл парнишечке глаза.
— Знобит чевой-то, — резко отвернулся Шарпанов и направился к выходу. — Не спал всю ночь.
Впереди, сквозь дождевые струи, светилось зарево пожара. Похоже, горел Чанцзявань.
— Петлю бы ему на шею, ихнему милорду, — прямо обращаясь к Баллюзену, взялся рукой за седельную луку Шарпанов и устало забрался в седло. — Н-но, култыга...
Жеребец повёл шеей, чуть дотянул поводья и неохотно порысил. Баллюзен поехал рядом, стремя в стремя.
— Бога у них нет в душе, — с сердечной болью произнёс Шарпанов. — Они кто, агляне, иудеи?
— Католики, — ответил Стрижеусов и посмотрел на капитана: верно или нет?
— Англия она большая, — помедлил Баллюзен. — Империя. Есть католики, но больше протестантов. И церковь у них англиканская.
— А в Христа веруют?
— Считается, что да. Но в общем-то они антицерковники.
Баллюзен помолчал и счёл возможным развить мысль.
— Бог предложил в жертву Сына Своего, чтобы человек поверил, как дорог он Отцу Небесному, как Тот сострадает всякому во грехе, во зле пребывающему и зло творящему.
— Значица, греши, и всё простится? — с явным осуждением спросил Шарпанов. — Девку совратил, ребёночка зарезал — всё одно? Лишь бы, то исть, по закону?
— Думаю, нет, — ответил Баллюзен. — Католик, протестант ли, необузданный язычник — все, конечно, хвалятся законом. А православные, как мы с тобой, ничем не хвалятся. Просто пребывают в вере.
— Отец Гурий говорил, есть праведники без веры, но нет веры без праведников, — сказал Стрижеусов.
— Праведник ждёт похвалы от Бога.
— От ево дождешьси, — строптиво проворчал Шарпанов.
— Сомневающийся уже грешит, клевещет на Бога.
Шарпанов посмотрел на капитана долгим взором и широко перекрестился.
— Господи, прости мя, грешного. Чевой-то я не то...
Союзников они нашли за Чанцзяванем, небольшим разорённым селением, в котором бесчинствовали мародёры — солдаты транспортных обозов, догоняющих войска.
Знакомый офицер из свиты французского посланника, посочувствовал промокшим до нитки Баллюзену и его спутникам, предложил по кружке горячего чая и дал возможность обсохнуть. Он же сообщил, что шестого сентября под Чанцзяванем произошло сражение.
— Между войсками? — не поверил Баллюзен.
— Между войсками, — подтвердил барон Гро, пригласивший гвардии капитана в свою комнату.
— Но как же так, — обескуражено потирал своё колено Баллюзен, искренне считая, что его разыгрывают. — Ведь вы вели переговоры и, насколько нам известно, всё шло хорошо.
— Да, — согласился барон Гро. — Но только до поры, до времени. — Видя, что порученец Игнатьева не совсем понимает его, он решил ввести того в курс дела. — В общем, так. Шестого числа, рано утром, после заключения предварительного мирного условия, из лагеря в Тунчжоу, с нашей стороны отправились на переговоры два десятка человек: полковник артиллерии, считайте, ваш коллега, — Баллюзен кивнул, — Фуллон де Граншан, капитан Генерального штаба Шануа, лейтенант Коид Осман, интендант Дюбуа, комиссар Адер, квартирьер Гаджей, переводчик аббат Дюлюк. При каждом офицере, — барон Гро вздохнул, — по ординарцу. Восьмым был мой секретарь граф Бастар. С ним — переводчик барон Меритенс. Выразил желание попасть в число парламентёров и начальник учёной миссии в Китае Эскайрон де Латур. Всего, как я уже сказал, двадцать человек. — Барон Гро выразительно посмотрел на Баллюзена, мол, всё ли ему ясно? и продолжил. — От британцев вызвались идти: консул Парис, подполковник Уолкер, поручик Андерсон, помощник генерал-интенданта Гансон, секретарь шанхайского консульства Норман, корреспондент газеты «Таймс» господин Булби, английский консул в Шанхае господин Лок. Всего с конвоем и нижними чинами тридцать три человека. — Барон Гро снова вздохнул и на какое-то время замолчал. Нижняя вывернутая губа придавала его лицу выражение крайней брезгливости. — Общее число переговорной группы равнялось пятидесяти трём.
— С конвоем?
— Со всеми нижними чинами, — подтвердил барон Гро. — Около полудня шестого сентября наши совместные войска достигли городка Матао и расположились в нём на ночь. В то время, как солдаты становились лагерем, парламентёры вступили в Тунчжоу и начались переговоры. Насколько мне известно, — принялся он крутить свой перстень, — конвенция, принятая в Тяньцзине, практически не обсуждалась.
— А что же стало камнем преткновения?
— Вопрос о церемониале. Об этом их дурацком "коу-тоу".
— Понятно, вы не согласились, — поморщился Баллюзен, видя, как из-под его мокрых сапог вытекает грязная лужица.
— Ни в коем случае. Нет, нет и нет! — энергично отмахнулся барон. — Никаких коленопреклонений!
— М-да, — протянул Баллюзен, больше занятый небольшой лужицей под сапогами, нежели ходом затянувшихся переговоров. — Весьма неприятно.
— Ещё бы! — загорячился француз. — На рассвете парламентёры покинули ставку переговоров. Самовольно в Тунчжоу остались: интендант Дюбуа, полковник де Граншан, аббат Дюлюк.
— Три человека.
— Нет, я остальных не помню. Знаю, что всего осталось в городе тринадцать человек.
— Довольно много, — невнятно сказал Баллюзен и вытянул ноги с весьма озабоченным видом.
— Чёртова дюжина, — горько усмехнулся барон Гро. — Конечно, много. Проехав Чанцзявань, парламентёры увидели маньчжурские войска, развернувшиеся в том самом месте, где, исходя из результатов начатых переговоров, должны были стать лагерем союзники. Консул Парис попробовал выяснить суть происходящего, но, не получив вразумительного ответа, решил возвратиться в Тунчжоу, где потребовал объяснений от военного министра Му Иня. С собою взял драгуна. Английский консул в Шанхае господин Лок с тремя всадниками помчался с предупреждением навстречу своему штабу, а полковник Уолкер с пятью всадниками остался в китайском лагере дожидаться Париса.
— Но отчего же началось сражение? — недоумённо спросил Баллюзен. — Такие опытные все парламентёры! Ума не приложу.
Барон Гро переменил позу и, снизив голос, тоном заговорщика поведал.
— Поговаривают, что солдат, бывший при полковнике Уолкере, попытался присвоить монгольскую лошадь. Вспыхнула ссора, перешедшая в стремительную потасовку. Полковник Уолкер сдуру обнажил саблю — её вырвали китайцы и на его глазах зарубили наглого солдата. Полковник вскочил в седло, но его сбросили с лошади. Видя, что дело принимает скверный оборот (комиссара Адера уже избивали вовсю), Уолкер крикнул: "Спасайся, кто может"! и все, кто побежал вслед за ним, были вызволены из беды английской конной разведкой. Поскольку со стороны китайцев неслись пули, а пушки были повёрнуты к бою, английские артиллеристы махнули: — Огонь!
— Понятно, — сказал Баллюзен. — Раздался залп, и началось сражение.
— Самое ужасное, — поднял палец барон Гро, — почти все парламентёры пленены. Тринадцать наших и двадцать шесть британцев.
— Тридцать девять человек.
— Да, — опечалился барон. — Просто ужасно. Среди пленённых граф Бастар, мой секретарь, и переводчик барон Меритенс. Говорят, их увезли в Пекин. Держат в тюрьме.
— А чем закончилось сражение?
— Полным разгромом китайцев. Впрочем, как и вторая битва, девятого сентября, когда китайцы снова потерпели поражение. Кстати, — оживился француз, — девятого числа китайцы замыслили поджечь дом в Чанцзяване, где расположилось английское посольство. В этой же улице были главные штабы, склады и госпиталь.
— Посольство пострадало?
— Нет. Но один из складов подожгли.