ак думаю, это священник. Видя, что дашэнь молчит, продолжил. — Ни одно государство не захочет иметь дело со столь неразумным правительством. Но маньчжуры не думают об этом. Им на это наплевать, как говорят в подобных случаях простолюдины.
— Да, — согласился Су Шунь. — Наплевать. Это он верно подметил.
— И дальше, — пробежал глазами по бумаге чиновник и сунул один из листков себе в карман. — Если союзники поймут, что шансы вернуть парламентёров невелики, они не станут держать армию в открытом поле, это неразумно. Им придётся действовать: бесчинствовать в окрестностях Пекина, устрашать богдыхана штурмом его дворца и низложением правящей династии.
— Если мы продержимся до морозов, — уставился в противоположную стену Су Шунь, — мы победим.
— Вы говорите о нашей победе так, как будто она уже свершилась, — робко заговорил чиновник и сам испугался собственной дерзости. — Принц И Цин не столь оптимистичен. Нет, он не отказывается от ответственности, он будет проводить переговоры, но он страшится провоцировать "белых чертей" — толкать их на захват Пекина.
— Но ведь мы договорились, — раздражённо дёрнулся Су Шунь. — Богдыхан покинет город, скроется в горах, в одном из охотничьих домиков.
— Князь первой степени опасается, что в случае захвата столицы, вспыхнет гражданская война, и тогда династия на самом деле потеряет все. Лучше отдать малое, но сохранить власть.
— Временное перемирие ничего не даст, — сдвинул ладони и посмотрел на свои длинные ногти Су Шунь. — Европейцы потеряют голову от безнаказанности и откажутся исполнять церемониал "коу-тоу".
— Вот это принца И Цина и мучает, оттого он и чувствует себя, как зверь, загнанный в ловушку.
— Каждый хочет жить своей жизнью, но так, чтобы его опекали, — недовольным тоном проворчал министр и добавил: — Я не настаиваю на совершенстве своих мыслей, я пытаюсь разобраться в людях. — Он протянул руку и взял у чиновника листки прочитанной бумаги, — Передайте принцу И Цину, что войска Сэн Вана и столичный гарнизон, вместе взятые, ровно в три раза превышают своей численностью армию союзников, а всякий обороняющийся способен уничтожить, как минимум, пятерых нападающих. Это известно любому.
— Значит, занимаем оборону? — поднялся со своего места чиновник и переломился в поясе. — Я правильно вас понял, почтенный?
— Совершенно верно, — отчеканил Су Шунь. — Мы занимаем круговую оборону. Кстати, — услышал он бой напольных водяных часов, — сейчас в тюрьме Нань-со начнётся весёлое зрелище: пленных станут обучать коленопреклонению.
— Церемониалу "коу-тоу"? — всё так же, согнувшись, спросил чиновник, и ляпис-лазурный шарик задрожал: чиновник беззвучно рассмеялся.
Су Шунь взял со стола колокольчик и сказав чиновнику, чтобы тот подождал его в коридоре, вызвал к себе секретаря. Оставшись с ним наедине, он цепко ухватил того за отворот чёрно-золотистой куртки и злобно прошипел:
— Что собирается делать жена богдыхана? Куда смотрит этот старый идиот, её отец Гуй Лян? Ждёт, когда Цы Си сядет на трон и отчекрыжит ему то, что отличает жеребца от евнуха — его увесистые ядра? Мне одному с Цы Си не справиться! — Он приник к уху своего подручного. — За мной уже следят.
— Надо её изолировать, — шёпотом ответил секретарь. — Найти предлог.
— Какой? — так же шёпотом спросил Су Шунь, не выпуская из своих старческих пальцев отворот куртки. — Я ведь наказал: придумать!
— Мы подошлём ей новую служанку, — одними губами пояснил секретарь, — и нового евнуха. Мы постараемся сменить охрану.
— Действуйте, — разжал пальцы Су Шунь. — Это по вашей части.
После того, как секретарь закрыл за собой дверь, Су Шунь убрал "Книгу перемен" в стол, запер ящик, спрятал ключ у себя на груди и отправился с поджидавшим его в коридоре посланцем И Цина в тюрьму Нань-со.
В это время Попов заметил за собой слежку. Он попросил носильщиков опустить паланкин на землю, выбрался из него, бросил на сиденье несколько мелких монет, и, приказав ждать, заглянул в овощную лавку с милым названием «Тётя Тыква».
Войдя внутрь, он огляделся и, дождавшись, когда торговец начал выбирать из широкой плетёной корзины спелые дыни для привередливой стряпухи, обозлённой тем, что "в прошлый раз" он ей подсунул вместо дыни жёлтый кабачок, нырнул в стенной пролом, прикрытый войлочной кошмой. Пройдя в кромешной темноте метра четыре, он нащупал рукой угол, завернул за него и втиснулся в узкую щель между домами, из которой тянуло плесенью, гнилью и кошками. Глаза понемногу привыкли и он стал различать известковые плиты, мешавшие двигаться. Ударившись головой о торчавший из стены железный крюк, он чертыхнулся и присел: ему показалось, что его преследуют — сзади слышался какой-то шорох. Нет. Всё тихо. По-видимому, крысы. Он достал платок и прижал его к ссадине на лбу. «Так и без глаза можно остаться», — опасливо ощупал он рукой сырые стены, сделал шаг и едва удержался на ногах: крутая лесенка вела куда-то вниз. Он быстро пересчитал ногами все её ступени и оказался в мрачном подземелье. В тупике.
Глава ХXI
— Эй, — зажатое стенами эхо донесло до его слуха чей-то окрик, и он припал к стене. — Мы знаем, что ты здесь! — Голос был грубый, выговор пекинский. — Сдавайся, индили!
Попов облегчённо вздохнул. Если его назвали "индили", признали за англичанина, значит, никого из русского подворья не потащат на допрос, пытать не станут.
— Ты шпион, шпион!
— Ты нехороший!
Судя по голосам, преследователей было двое. Но, возможно, это и тактический приём: кто-то третий стоит и молчит — делает вид, что его нет. Китайцы это любят. Игра теней их увлекает с детства. И театры у них многоярусные: на одном этаже говорят, на другом поют, на третьем — музицируют, а действие на всех трёх уровнях идёт одновременно. Вспомнив о китайском театре, Попов подумал, что если лесенка, по которой он попал в эту ловушку, вела вниз, то, может быть, какая-то другая ведёт вверх?
— Не жди, пока подохнешь!
— Выходи!
Сунуться в щель они боялись. По всей видимости, ждали подкрепления.
— Мы ваших уже многих умертвили.
— Порубили на кусочки, индили!
Попов не отвечал. Тихонько обшаривал стены.
— Сдавайся!
Послышался шум падающих камней. Китайцы проверяли длину лаза.
«Ага, — потрогал вздувшуюся на лбу шишку Попов. — Сейчас, разбежался».
Минут десять он слушал отборную брань, угрозы и приказы «выходить, просить прощения у богдыхана». Слушал и потихоньку, на ощупь исследовал стены и пол — искал потайной выход. Руки натыкались на битое стекло, куски черепицы, старую обувь и гнилостную прель. Он вытер пальцы носовым платком, скомкал его, спрятал в карман — не стоит оставлять следов, и безнадёжно подумал, что влип: выхода не было.
Попов присел на корточки.
Чёрт его дёрнул нырнуть в этот лаз! будь он неладен. О тайном ходе он узнал, примерно, год назад. Зашёл в лавку за арбузом, ещё и к продавцу не подошёл, едва переступил порог, как мимо него — под висевшую на стене войлочную кошму юркнул оборвыш лет восьми: нырнул в темень пролома и скрылся. Когда подбежал полицейский, гнавшийся за пацаном, Попов с готовностью сообщил, что такой-сякой мальчишка лет восьми... да, в тёмной куртке, да, синяк под глазом, нет, не в тот, вот в этот переулок улизнул, правее, да, напротив… Полицейский резво рванул с места, но... негодник, как сквозь землю провалился. Попов обернулся, желая предупредить продавца, что никому не скажет об увиденном, но продавец сам приложил палец к губам и сделал вид, что озадачился расчётом...
Где нет любви, там рабство, бунт. Народ не любит полицейских.
... Вдалеке послышались шаги.
Почувствовав опасность, Попов глубже надвинул на глаза шапку, сунул руку в карман и, захватив рукоять револьвера, большим пальцем оттянул курок — боек застыл на взводе.
В эту минуту во двор тюрьмы Нань-со вошёл Су Шунь. Его сопровождал чиновник с ляпис-лазурным шариком на головном уборе, а в отдалении двигался отряд телохранителей: ровно двенадцать человек. Все они были обвешаны оружием.
На серой кирпичной стене тюрьмы был наклеен Высочайший манифест богдыхана от седьмого сентября 1860 года о предательском нападении англичан и французов на Китай. Манифест призывал оказать им повсеместное сопротивление. Цитировалась гневная тирада Сына Неба: «Если нам и дальше терпеть такое, то, как мы ответим Поднебесной?» За словом «Поднебесной» следовали два жирных вопросительных и три восклицательных знака. Чуть ниже белела листовка:
ВСЕ НА БОРЬБУ С ИНТЕРВЕНТАМИ!
Покоробленная дождём и ветром, жалкая на вид, она, тем не менее, понравилась Су Шуню. Впечатляет. Есть в ней правда жизни, правда военного времени. К тому же, листовка недвусмысленно обещала: «… любой чиновник, офицер, солдат или простолюдин, обезглавивший чёрного варвара, получит в награду пятьдесят лянов серебра, а тот, кто обезглавит белого, получит сто лянов».
Су Шунь знал все приказы богдыхана наизусть, поскольку сам же их и сочинял, но встречать их на улицах города, в присутственных местах, вчитываться в них на странице "Столичного вестника" доставляло ему ни с чем несравнимое удовольствие. Он оставлял след на земле.
Прочитав листовку, Су Шунь усмехнулся. Он знал, что, объявив седьмого сентября "решительную борьбу" с иноземными захватчиками, маньчжурская династия уже через два дня после поражения правительственной армии под Чанцзяванем и у моста Бали-цяо, полностью отказалась от этого намерения и вновь заговорила и необходимости переговоров. Су Шунь сам не допустил образования в Чжилийской провинции народного ополчения: где народ, там стихия протеста. Вооружившись против интервентов, простолюдины могли сами захватить Пекин, а это страшно. Обнищавшее и обездоленное население выместило бы свою злобу на правительстве. Оно припомнило бы ему, что из-за трусости и головотяпства чиновников, из-за нерешительных, открыто предательских действий, целые улицы Бэйцана снесены — на их месте сооружены пристани и доки для английских и французских канонерок, город Хэсиву превращён в груду развалин, а Чанцзявань разграблен и сожжён. Из цинской армии бегут. Дезертиров ловят, предают суду, расстреливают на месте, но паникёров меньше не становится. Арест англичанина Париса, игравшего важную роли в наступательной политике европейцев, должен был вызвать замешательство в штабах, так представлялось Су Шуню. Он искренне надеялся, что после захвата парламентёров воинство Сэн Вана воспрянет духом и разгромит экспедиционный корпус союзников, но его надежде не суждено было осуществиться. И запрещение торговли Китая с Англией и Францией ничего не дало. Число коммерческих сделок заметно увеличилось — торговый люд открыто встал на сторону врага. Правительству не верят. Богдыхана ненавидят.