Трудность подъёма отягощалась страхом очутиться в новой западне, тем более, что на голову любой момент могли полететь камни или что-нибудь, не менее опасное, да и ступени шатались, грозили обрушиться.
Одолев последнюю ступень и убедившись, что на его жизнь никто не покушается, он спустил курок и спрятал револьвер. Стоял он в тесной комнатушке, доверху заваленной каменным углём и дровами, сложенными так, чтобы при первом же толчке они плотно завалили отверстие, через которое выбрался Попов. Дверь на улицу была раскрыта настежь. Стоп! Послышались шаги и чей-то надсадный кашель. "Выхожу", — решил Попов и бросился в дверной проём. Бросился так, словно за ним бежали все пекинские жандармы.
— Полиция! — крикнул он тому, кто отшатнулся от двери, и маханул через забор. Такая резвая предупредительность понравится любому, и незнакомец ринулся в ближайший переулок.
Разминулись.
Одолев препятствие и приземлившись, Попов поскользнулся на какой-то чертовщине и позорно ляпнулся на спину — со всего маху. Вымазался в глине.
— Тьфу ты, дьявол! — выругался он и краем глаза заметил бегущего к нему китайца — час от часу не легче.
Попов высоко поднял руки и миролюбиво попросил прощения за то, что вынужденно вторгся на чужую территорию.
— За мной гнались бандиты, — объяснил он подбежавшему китайцу, державшему в руке железный крюк. — Я сам приезжий. Из Цайцуня.
Перед ним стоял крепыш со злобными глазами.
— Бабушке своей расскажешь, — потянулся он рукой к Попову и попытался закрючить его. — Подлый вор!
Попов уклонился, отшатнулся, медленно пошёл по кругу.
— Я не лгу.
— А кто стрелял? — железный крюк мелькнул перед лицом.
— Бандиты, — учтиво ответил Попов. — Они отстреливались от жандармов, а я случайно проходил…
Злобная ухмылка исказила рот китайца.
— Не юли!
Его бесило то, что он никак не мог схватить Попова, припереть его к стене. Долго они говорили друг другу любезности, испытывая обоюдное красноречие, а заодно и терпение. Кто терпеливее, тот и достойнее. Терпеливому честь и хвала.
— Поверьте, досточтимый, я честный человек.
— Охотно верю, но сначала отведу в участок.
Сказка про белого бычка, но ничего не изменишь — таков этикет.
— Вы прекрасно выглядите, как вам это удаётся?
— По утрам я умываюсь желчью своих врагов, — скалил зубы китаец и поглядывал через плечо: не спешит ли подмога? Правда, «караул» он не кричал.
— У вас большие уши — это признак благородства, — со льстивой угодливостью поднырнул под его руку Попов и ушёл от захвата. — Я думаю, вас родила богиня милосердия.
— А я, — китаец подпрыгнул и ударил ногой с разворота.
Попов отбил атаку, ушёл вниз и, развернувшись, заехал ему локтем в челюсть. — Извините. — Лязгнули зубы. Противник перекатился через голову, вскочил на ноги и, злобно ощерившись, ринулся в бой. Попов пропустил мимо себя его руку, придержал широкое запястье и легонечко ударил в локоть — обезоружил. Крюк перелетел через забор. Китаец взъярился. Его руки превратились в ветряную мельницу. От мокрой куртки пошёл пар. Попову тоже стало жарко. Захотелось скинуть с себя всё — стать лёгким и свободным. Мешал тяжёлый револьвер, да ещё эта туфля. Он развернулся, ушёл вбок и его локоть вновь заехал в челюсть. Теперь, слева. Может быть, туфля и не My Лань, другой какой-нибудь красавицы. В ответ получил удар в грудь — китаец был напорист. Поплыли чёрные круги перед глазами. Ударившись лопатками о землю, Попов "выстрелил" ногами в пах противника, но угодил в бедро — китаец перелетел через голову и вновь вскочил на ноги. Не отступал ни на шаг. Его меч оставался в ножнах.
"Крепкий орешек", — оценил ловкость китайца Попов, не подпуская того к себе и нанося удары. — Кто же он такой? Бандит или военный? Стремительным нырком, пятками в перевороте, угодил китайцу в нос — брызнула кровь — вогнал кривую переносицу в раскосый череп...
Когда отпрыгнул в сторону, китаец повалился навзничь. Потерял сознание.
Надолго. Впрочем, времени на осмысление чужих поступков у Попова не было. Он быстро пересёк двор, обогнул низенький дом с бамбуковой верандой и, выглянув из ворот, неспешно направился в сторону татарского рынка: купить новую куртку и переодеться.
Лицо его было мокрым, платье грязным. Дождь сеял, не переставая.
…Су Шунь первым вошёл в комнату пыток и жестом приказал палачам не отрываться от дела. Те учтиво поклонились и возвратились к своим подопечным, которых учили ритуалу "коу-тоу". Ритуал это красочность долга. Верность традиции.
Су Шунь занял своё излюбленное место на небольшом возвышении, рядом с ним уселись начальник тюрьмы — по правую руку, и чиновник с ляпис-лазурным шариком на головном уборе — по левую.
Пленные французы, а это были барон Меритенс — посольский переводчик, и руководитель учёной миссии в Китае Эскайрак де Латур, тотчас были поставлены на колени перед знатными гостями тюрьмы и облиты холодной водой: приведены в чувство. После этого на голову каждого надели металлический обруч с винтом и зажали так, что душераздирающие крики "обучаемых" заставили Су Шуня сладостно осклабиться.
— Ваша сила в вашей искренности, — сказал он палачам, и те поняли его: ослабили зажим. Ослабили, чтобы усилить.
От боли у барона Меритенса остановилось сердце. Он посинел и ткнулся в землю лбом.
Палач почесал подбородок, обтянул на лице чёрную глухую маску с прорезями для глаз и начал бить несчастного бамбуковыми палками, приводя в чувство. Его подручный, тоже в чёрной маске, принялся вливать обмякшему барону воду в нос, бесцеремонно запрокидывая его голову.
— Один раз поклонились, — с явным удовольствием сказал Су Шунь и вдруг, сорвавшись с места, подскочил к Эскайраку де Латуру, норовя ударить его ногой в ухо. — Ниже надо кланяться, усердней! — Ещё ниже! — Он схватил беднягу за уши и начал бить головой об пол. Тот захрипел и повалился набок. Из его глаз потекла кровь.
Су Шунь оскалился и принялся охаживать его бамбуковым обрубком. Устав от экзекуции, он вытер с лица пот и, кажется, впервые за день испытал блаженство.
Глава XХII
Дождливым ранним утром лорд Эльджин и барон Гро получили уведомление о том, что они могут продолжить прерванные переговоры с младшим братом богдыхана принцем И Цином. О судьбе заложников не было сказано ни слова.
Если лорд Эльджин выглядел утомлённым, то барон Гро был явно нездоров. Лицо его осунулось, щёки ввалились, губы обметало чем-то серым.
После взаимного приветствия Игнатьев поинтересовался судьбой парламентёров.
— Вы потребовали их незамедлительной выдачи?
— В самой категоричной форме, — отчеканил лорд Эльджин.
— Выдвинули ультиматум: или-или, — болезненно поморщился барон Гро. — Или они возвращают пленных…
— …или мы уничтожаем Пекин, — закончил фразу лорд Эльджин.
Игнатьев понимающе кивнул.
— Не могу выразить, как я подавлен событиями последних дней. Парламентёры, заложники, трупы… Я отказываюсь, что-либо понимать… Ужасно жаль погибших.
— Мерзавцы! дикари! — не скрывал своего гнева лорд Эльджин. — Мало того, что они убивают своих жён и детей, лишь бы те никогда не узнали приличий цивилизации, мало того, что они убивают себя, бросаясь в воду и в огонь, они ещё решили брать заложников, терзать невинных, мучить пленных!
— Насколько мне известно, — скорбно проговорил Игнатьев, — двое из них обезглавлены.
— Увы, — развёл руками лорд Эльджин и снова вскипел: — Я им выдам! Они узнают, что это такое: полномасштабная война. — Он вскочил с места и заходил по комнате. — Подумать только! и весна, и лето, и начало осени прошли в неимоверном напряжении: переговоры, ультиматум, штурм Дагу, и вновь переговоры... Казалось, что ещё чуть-чуть — и цель близка: переговоры завершатся, мир будет подписан, всё пойдёт на лад, — он остановился и всплеснул руками, — но, не тут-то было! Пленение парламентёров спутало все карты!
— Сложность в том, — угрюмо посмотрел на своего коллегу барон Гро, — что никто до сих пор понятия не имеет, какова судьба заложников, что предпринять и на что делать ставку?
— На наступление армии, — проткнул воздух пальцем лорд Эльджин.
— Или на переговоры с китайцами, — будто не слыша его, вздохнул барон.
— К чёрту! — воскликнул англичанин. — Надо сокрушить династию Цинов и выставить китайцам ещё больший счёт за все наши издержки!
— Забыв о пленных? — вкрадчиво спросил Игнатьев.
— Да! Судьба несчастных станет нашим козырем. Пожертвовав парламентёрами, ссылаясь на международное право, мы двинем армию на штурм Пекина, и Европа будет нам рукоплескать! — Он перевёл дух и сжал кулак. — Я из мартышек душу выну! Заставлю подписать все ранее отвергнутые пункты...
— И таким образом собьёте спесь с маньчжуров навсегда, — не то подсказывая, не то утверждаясь в собственной мысли, задумчиво произнёс Николай, и ему показалось, что он выразил умонастроение барона Гро: тянуть нельзя и торопиться не хочется, и угадал ход мыслей лорда Эльджина: решение надо принимать самостоятельно, и не прислушиваться к мнению коллеги он не имеет права, как-никак союзники. Три тысячи чертей! Выходит, что? Нужно прислушаться к совету, да только кто же ему даст верный совет? Может, Игнатьев? Он встретился глазами с англичанином. Тот взгляда не отвёл. По-видимому, ждал вопроса.
— Принц И Цин ответил вам на ультиматум?
Барон Гро промямлил: — Отписался.
— Ответил, ответил, — с раздражением махнул рукой лорд Эльджин. — Написал, что маньчжурское правительство не может выдать пленных, так как военные действия не прекращены…
— И что он предлагает?
— Принуждает нас освободить Тяньцзинь и форт Дагу от морских и сухопутных сил.
Барон Гро вздохнул:
— Лишь при выполнении этого требования пленные будут возвращены.
— Естественно, вы возразили.
— Мы написали косоглазым, что лица, захваченные китайцами, находились под белым парламентёрским флагом и потому пленение их незаконно: противоречит международному праву. — Лорд Эльджин умолк.