— Не говоря уже о тех воплях, которые поднимутся в нашем парламенте, — стряхнул пепел на печные угли лорд Эльджин.
— В общем, — пригладил свои редкие седые волосы генерал Грант, — нам важно и необходимо действовать таким образом, чтобы окончательно напугать китайцев, сбить с них спесь, лишить их безрассудного упорства и овладеть стенами.
— Можно частью города, — милостиво разрешил Игнатьев. В таком случае он имел возможность проникнуть в Пекин, своевременно приобрести в глазах китайцев определённый вес и в минуту угрожающей Цинам опасности принять действенное участие в их судьбе. Возможно, он сумеет отыскать My Лань. Объяснив характер окружающей Пекин местности и указав слабые точки в обороне столицы, он попрекнул генералов тем, что они грозились идти безостановочно в Тунчжоу, а затем в Пекин, но не сделали ни того, ни другого.
— Не угрожайте, а действуйте. Китайцы сами, как вы поняли, умеют хвастать силой.
— Мы не имели плана столицы, — в один голос ответили вояки.
— Теперь вы его изучили.
— Откуда начать штурм? — так же в унисон спросили их адъютанты, навалившись локтями на стол и перечерчивая в свои блокноты основную схему города.
Николай задумался.
— Самый выгодный участок для первоначальной атаки это так называемый китайский город.
— Со стороны южных ворот? — глянул в записи своего адъютанта генерал Грант. — На плане их трое.
— Нет, — поразмыслив, ответил Игнатьев. — Крушить надо восточные ворота и западные, тогда Храм Земледелия и Храм Неба останутся в руках китайцев, которые засядут в них и носа не покажут, что, в сущности, вам на руку: и воевать не воевали, и город захватили. — Он старался отвлечь генералов от маньчжурской части Пекина, где находились оба русских подворья, дворец богдыхана и, что всего важнее, — архивы, которые при успешной атаке тотчас бы попали в руки англичан. Кроме того, к северо-западу от Пекина, в летней резиденции китайского императора, в Хайдене, находилась современная переписка России с Китаем, возможно, там же хранилась часть архива Верховного Совета, куда неоднократно писал Игнатьев и предлагал себя в роли посредника. К тому же, нападение на южный город восстановило бы против союзников всё китайское купечество, обитающее в этой части столицы.
Когда обсуждение предстоящего штурма Пекина закончилось, он подлил масла в огонь.
— Не надо забывать, что в случае бегства Сянь Фэна, китайцы увезут и пленников.
— Это ещё почему? — встрепенулся лорд Эльджин.
— А вы не догадываетесь?
— Нет.
— Заложники — гарантия безопасности богдыхана и основа для последующих переговоров.
— А куда он может убежать?
— В своё родовое гнездо.
— Это где? — повернул голову Роберт Непир.
— В провинции Жэхэ. Простые смертные туда пути не знают и, следовательно, освободить парламентёров будет невероятно сложно. Надо поторопиться со штурмом.
Откровенно говоря, он уже рвался в Пекин, возможно, и не признаваясь себе в этом.
Указав на карте города точное положение русских подворий — Северного и Южного, а также русского кладбища у северной стены Пекина, Игнатьев обратился к лорду Эльджину и генералу Гранту.
— Надеюсь, господа, что вы предпримите все меры, чтобы не направлять огонь вашей артиллерии на эти пункты. Думаю, вы не подвергнете опасности наших миссионеров и оградите их в случае штурма.
— Не сомневайтесь, — загасил сигару английский посланник. — Ни один волос не упадёт с их головы.
— Слово офицера, — горделиво заверил Хоуп Грант.
— Клянусь честью, — воскликнул Непир.
Николай давно заметил, что англичане обожают клятвы. Наверно, они плохо знали Библию, где чёрным по белому написано: "Не клянитесь". Но, в то же время думал он, если клятвы даются для того, чтобы их нарушать, может, британцы и правы? Этого он уяснить не мог, во всяком случае, ему становилось не по себе, когда англичане, надо не надо, били себя в грудь и закатывали под лоб глаза: "Клянусь кровью отца и отца моего!" да ещё добавляли: "Кровью Христа моего!" Тут он терял самообладание: всё в нём протестовало, и он боялся наломать дров.
— Весьма признателен, — поблагодарил он генералов за их сердечную отзывчивость и пригласил отужинать без церемоний.
После вечернего застолья англичане сели верхом на лошадей и отбыли в Тунчжоу.
Дождь прекратился, воздух потеплел.
На небе появились звёзды.
Уже ночью, укладываясь спать и размышляя о предстоящем штурме Пекина, Николай с горечью подумал, что всякая война между правительствами — величайшее преступление против собственных народов. Конечно, если война освободительная, потомки найдут ей оправдание, но войне захватнической оправдания нет, и никогда не будет. Если что и прозвучит в её адрес — одно проклятие в веках. Не зря ведь сказано: "Блаженны миротворцы. Кроткие унаследуют мир".
Можно справиться с бедой, думал он, бессонно ворочаясь на тюфяке, можно справиться с несчастьем, касающимся тебя лично, но как справиться с войной, которую начал не ты и не ты продолжаешь? Ветер поднимает пыль, а не пылинку, буря поднимает множество волн, частное бессильно перед общим.
Он подложил руки под голову, упёрся взглядом в тёмный потолок. Частное не может изменить целое, но это частное: одна пылинка, одна волна, а человек? Разве человек пылинка? разве он пыль на ветру, если с ним Господь Бог, его Отец, его Создатель? Сказано: «Верующий мизинцем гору сдвинет».
Мысли будоражили и отгоняли сон.
Иди и веруй.
Как бы там ни было, а он, русский посланник в Китае, должен сделать всё возможное и невозможное, чтоб его слово возымело силу, заставило союзников умерить пыл и прекратить войну. Нужно решить неразрешимое. Бог помогает тем, кто в него верит. Всем сердцем, всей душой, всем существом своим.
Господи, Иисусе Христе Сыне Божий, наставь и вразуми!
Он приподнялся на локтях, посмотрел на образ Спасителя, тускло озарённый красным лампадным светом, истово перекрестился и укрылся с головой.
Под утро ему приснился сон: будто сидит он на прогретом белом камне, свесив ноги в воду, а напротив него кто-то в красном тихонечко играет на свирели.
Глава ХXIV
Тихое ясное утро пообещало солнечный день. После ненастной погоды появилась надежда, что вторая половина сентября порадует теплом и светом. В уцелевших палисадах ярко вспыхнули камелии, за ивовыми плетнями раскраснелись георгины, а на задворках засияли белые душистые цветы маслин. Весело застрекотали сороки. Мокрая глина во дворе кумирни быстро просохла, и Дмитрий вынес корзину со щенками на улицу. Присев на корточки, он поил их "молозивом" — жидкой манной кашей, подслащённой сахаром, приспособив вместо соски плотную вощёную бумагу.
— Вишь, морока с имя, — примостился рядом Курихин и выхватил из корзины одного из щенков. — Огурной, шельма.
— Не турзучь зазря, — покосился на него Дмитрий, — лучше подсоби, вдвоём быстрей накормим.
Помня, что у Скачкова всегда можно разжиться табачком, Антип сразу согласился и, покормив щенят, вывалил их на травку — пусть играют!
— Парлинтёров отпустили? — спросил он, зализывая самокрутку и поглядывая в сторону лагеря союзников.
— Держат ишшо, — передавая ему спички, ответил Скачков. — Прямо над ними чертил круги коршун, и его тень скользнула по земле. — Гуторят, что двоих уже тово, — он чиркнул себя по кадыку, — в расход пустили.
Курихин ехидно ощерился.
— Сходили, значица, до ветру...
— Схлопотали.
— А энти чиво приезжали? Агляне? — выдыхая синий махорочный дым, шмыгнул носом Курихин и прихватил за заднюю лапу куцехвостого щенка, пытавшегося уползти в кусты — тот вывернулся, пискнул и вцепился в его палец дёснами. Антип рассмеялся.
— Клещ кусучий! Тигрой будет...
Он ласково перетащил щенка к его собратьям и снова затянулся самокруткой.
— Што им надоть, бритомордым?
— Хрен их разберёт.
— А сам, как шишлишь?
— Думаю, война пошла всурьёз. Над картою Пекина мудровали.
— Эва, — присвистнул Курихин. — Распушили китаёз, теперича за анпиратора возьмутся.
— Убегит, — с важной уверенностью в тоне ответил Скачков.
— А ты откель знашь?
— Монах Бао надоумил. Так впрямки и въехал: — Убегит. Уже и манатки уторкал.
— Эх, — вздохнул Антип. — Я бы настучал ему по кунполу, штоб искры из ушей.
— Это за что?
— А так, — сплюнул Курихин. — Штоб, значица, не Цыську свою шшупал, а об народе горевал, оружьем русским запасался, да царя-батюшку нашего слухался: дрючил англичан, не рассусоливал.
— За это стоит, — поддержал его Дмитрий. — Как от таракана — сулема со спорыньёй, так от супостата — штык да бомба.
— И што оне наше оружие не взяли? — оттопырил нижнюю губу Антип, — щас бы пригодилось!
— Политика, — протянул Скачков и широко зевнул, меняя тему разговора. — Чичас утки табунятся на отлёт, порыскать бы с ружьём.
— Самое время, — согласился Курихин. — Мясца давно не ели.
— А гусей на озёрах… базар и Вавилон.
— Чиво об этом, — прислонился к тёплым камням ограды Антип, следя глазами за играющими в траве щенками. — Так гомонят, хучь уши закладай.
— Жениться бы, — подошёл к ним Шарпанов. — Кровя баламутют.
Дмитрий засмеялся.
— Кто об чём!
— Жениться, мерина купить, — съязвил Курихин.
— Кобылка в хозяйстве нужнее, — в мечтательной дрёме возразил Шарпанов, — за нею приплод.
— Мерин не в тягость.
— Скажи, — поскрёб в затылке Семён. — Покавыристей кобылы будет.
— Ладно, — поднялся Скачков. — С вами хорошо, а без вас лучше.
Подмогните цуценят собрать.
Игнатьев с Вульфом перебирали бумаги, что-то прятали в сейф, что-то рвали на мелкие кусочки, сжигали в печи.
— Нет, нет, — сказал Николай, продолжая прерванный появлением Дмитрия разговор. — Союзники отнюдь не похожи на стрекозу из басни Ивана Андреевича, они очень упорно трудились, даже не заметили, что лето давно кончилось...