«Всё верно, — подумал Николай и оторвался от чтения. — Кто живёт прошлым, будет жить в будущем».
Дмитрий мыл в тазу крутобокие груши и яблоки, негромко переговаривался с Шарпановым: — На посуле, што на стуле: посидишь да и встанешь.
— Один Бог без посула милует. — Семён деликатно кашлянул в кулак и затаённо спросил: — А их превосходительство… чиво… туды-сюды? Промеж да сбоку?
Скачков молча переложил фрукты в глубокую вазу, выплеснул воду из таза во двор — наискосок от дверного проёма, какое-то время хмуро оглядывал небо, затем сплюнул, прикрыл за собой дверь, сунул таз под лавку и, тщательно просушив руки кухонным полотенцем, зажал в левой руке грудку сахара, ударил по ней рукоятью стального ножа, расколол на куски, ссыпал их в сахарницу и облизнул ладонь.
— Наш Палыч — посерёдный человек. Хлопочет меж огней. Сам видишь, то китайцы к нему валят, то союзники.
Он приготовил чай и понёс его Игнатьеву.
Глава XХVIII
С двадцатого сентября задули порывистые северо-западные ветра — холод по ночам стал ощутимей. Русский флаг, развевавшийся над кумирней, не просыхал от дождя. Дни стояли серые, ненастные. Мародёров, содержавшихся в сарае под замком, официально передали англичанам, во время их очередного визита к Игнатьеву.
Лорд Эльджин был мрачен, много курил и сказал, что затягивание переговоров более не допустимо.
— Это может дурно сказаться на моих честолюбивых планах, — с плохо скрываемым раздражением открылся он. — Я давно мечтаю стать генерал-губернатором Индии, стремлюсь к этой должности вот уже несколько лет, но проделки пекинских мартышек могут сильно повредить мне: сказаться на моей деловой репутации.
— А я предупреждал, что китайцы коварны, — мягко заметил Николай. — К тому же ваш Парис был непомерно злобен: китайцы жаловались на него неоднократно, особенно Гуй Лян.
Лорд Эльджин нахмурился.
— Я сам одёргивал его не раз, но что самоуверенному человеку, ухватившему удачу в свои руки, чьи-то предостережения? Пустое!
Кто на гребне волны, тот, считай, что под парусом: под парусом и при попутном ветре. А коли так, что толку слушать нытье скептиков? Живи и пользуйся моментом.
— Вот он теперь и пользуется им в тюрьме Бэй-со. Мало того, что настроил маньчжуров против себя, ещё и вашу репутацию поставил под сомнение.
— Не сыпьте соль, — болезненно поморщился лорд Эльджин. — Опыт хороший учитель, он всех делает умнее. Я верю, что Отец небесный милует того, кого любит, и по милости своей не взвалит на него сверх того, что он может снести.
— Вы говорите о себе? — поинтересовался Игнатьев, хорошо помня, что его собеседник шотландец и, как многие шотландцы, считал себя евангелистом-протестантом; лорд Эльджин не раз упоминал, что вера его основывается исключительно на Евангелии. "Я уповаю на перст Божий! — не без пафоса восклицал он всякий раз, как только речь касалась того или иного христианского догмата. — Мой долг по отношению к Всевышнему — быть человеком нравственным, бороться с развратом язычников". Этих убеждений ему явно хватало для того, чтобы служить короне, спать спокойно и не испытывать угрызений совести.
— И о себе тоже, — после долгой паузы ответил лорд Эльджин. — Хотя не могу сказать, что равнодушен к участи Париса. Мы — шотландцы — люди суровые, но не настолько, чтобы забывать о страданиях близких, — он горько усмехнулся и добавил. — Когда кипят страсти, появляется накипь.
— В вашем случае, кровавая, — с холодной учтивостью заметил Николай и подумал, что ни лорд Эльджин, ни Парис, ничуть не похожи на романтических персонажей Вальтера Скотта. Они, скорее всего, герои Вильяма Шекспира — алчные, коварные, злопамятные. — Напористость господина Париса, — продолжил он сурово, — имела бы куда больший эффект, не проявляй он столь бурно своей бесцеремонности и злобного презрения к китайцам. — Видя, что собеседник слушает его и не перебивает, он смягчил тон и постарался внушить собеседнику мысль, что, не перепоручи тот ведения переговоров Парису, мир уже давно был бы подписан.
— Я сам не раз думал об этом, — признался англичанин. — Вы правы.
Ответ понравился Игнатьеву, и он сказал, как можно вежливей.
— Не тот выигрывает сражение, кто неизменно думает о нём, а тот, кто постоянно думает о людях, с которыми намерен одержать победу.
Понимая, что посланник её величества приехал к нему издерганный бесплодными переговорами с принцем И Цином, ушедшим, как говорят шахматисты, в "глухую оборону", он интуитивно догадывался, что лорд Эльджин, потерявший своего активного помощника Париса и не видевший в бароне Гро своего единомышленника, ни в чём сейчас так не нуждается, как в поддержке и сочувствии. Это то малое, что он мог дать и отчего потомок шотландских королей просто не мог отказаться. Он не то, что соболезновал, он оказывал чрезвычайную помощь. И лорд Эльджин был благодарен ему за это.
— Говорите, говорите! Я вас очень внимательно слушаю.
Николай кивнул.
— Продолжаю. Не далее, как полчаса назад, вы мне пожаловались, что «маньчжуры перешли к обороне» и это у них получается, так?
— Слово в слово.
— Тогда давайте думать, — Игнатьев озабоченно потёр висок. — Если оборона является тактикой наступления, она приведёт к победе. Но это в том случае, если возможность победы вы сами уступите китайцам. Оборона это недостаток. Победа в наступлении. Так мыслят маньчжуры. Ещё в четвёртом веке до Рождества Христова их полководец Сунь-цзы поучал: "Тот, кто хорошо обороняется, прячется в глубины преисподней; тот, кто хорошо нападает, действует с высоты небес".
— Значит...
— Значит, надо нападать, не упускать инициативы. Нужно заставить маньчжуров действовать в ущерб себе — такова предпосылка победы. Когда противнику что-то дают, он обязательно берёт. Надо обрушиться на врага со всею мощью водопада, низвергающегося с высоты самой высокой горы, дать ему возможность спрятаться в "глубины преисподней", побывать в аду.
Его слова воодушевили лорда Эльджина.
— Я счастлив это слышать! Наступаю.
— То, что достигнуто в Персии и Турции столетиями и постоянными усилиями всех государств, то судьба предоставит вам решить одним ударом, — взял верный тон Николай, и струны честолюбия запели в душе собеседника: — Иду на штурм!
— Не меняйте в пути планы. Ваша цель — Пекин.
Во время завтрака лорд Эльджин заговорил о несовершенстве человеческой природы, об общественной морали, о невозможности поступать в жизни так, как этого требует церковь.
— Я заметил, — сказал он Игнатьеву, — вы излишне гуманны. Не взывайте к милосердию вообще, не выказывайте слабости.
— А то что?
— А то выйдет, как в известном анекдоте: бедный аббат обращается к графу: — Господин граф, помогите мне! — Граф его спрашивает: — А с какой стати я должен вам помогать? — Аббат отвечает: — Но я должен жить! — На что граф небрежно отмахивается: — Не вижу такой необходимости. — Лорд Эльджин рассмеялся. — Не думайте, что спустя два столетия после этого диалога, в мире что-то изменилось. Всё остаётся по-прежнему: прав тот, кто сильнее.
— Согласен, — размешивая в чашке сахар, — отозвался Николай. — Не обязательно физически или материально. Можно быть сильнее нравственно, морально.
— Но, — назидательно поднял палец лорд Эльджин и повторил с нажимом, — сильнее! Никто не мирится во имя мира. Уступки делаются ради интересов, ради выгоды.
— Не топите зрячего щенка, — с неожиданной обидой в голосе произнёс Игнатьев. — Топить нужно слепого.
Лорд Эльджин сделал изумлённое лицо.
— Простите, ради Бога! У меня и в мыслях не было хоть как-нибудь обидеть вас. — Он живо приложил руку к груди. — Просто я понял, что эти грязные благочестивые мартышки, засевшие в Пекине, очень неуверенные дипломаты: они танцуют на краю пропасти, ставят на карту всё и слишком часто прибегают к угрозам.
— Им страшно за себя.
— А что, скажите, страшного для государства, жившего вчера одними планами, а нынче начинающего жить по новой воле? В сущности, чего мы требуем? Признания за нами права открывать порты и торговые площади везде, где нам это удобно. Удобно и, разумеется, выгодно.
— Всё тот же диктат выгоды? Тирания наживы?
— А куда нам без неё? — развёл руками лорд Эльджин. — Мы первыми увидели рынок сырья и первыми должны снять сливки. Пусть император правит своими гнусными мартышками, а мы по всей империи будем управлять торговлей. Или это дурно? Если китайцы жаждут опиума, отчего не торговать нам этим зельем? — Он удивлённо вскинул брови и пожал плечами. — Тот же табак, только забористей! Позвольте? — он достал сигару и стал её раскуривать. — Выгодно торговать шёлком? Торгуйте! — Он запыхтел, разогнал рукой дым. — Ещё выгоднее торговать порохом? Да ради Бога! Но ещё более выгодно торговать опиумом! Надо только приучить толпу.
— К чему? — невольно отстраняясь от табачного дыма, спросил Николай. — К опиуму или же к вашему праву торговать им?
— К опиуму, конечно. Приучить плебс растворяться во времени и выпадать из него. Говорят, на крыльях видений можно вознестись до рая.
— Или ада, что намного вероятней.
— Да хоть к чёрту на рога! — цинично заявил лорд Эльджин. — Наше дело торговать. Кто осудит человека, вознамерившегося свободно зарабатывать себе на жизнь в свободной стране? открыть собственное дело? Ради Бога! Бери и открывай? Разве мы Китаю запрещаем торговать? Ни в коей мере! — Его голос зазвенел от возмущения. — Так какие могут быть отсюда разногласия? Убейте, не пойму! — Лицо порозовело, он заметно оживился. — Нет, не понимаю! Не! — Он даже прихлопнул себя по ноге и едва не подпрыгнул на стуле. — Идиоты! Косоглазые макаки...
Николай давно уловил, что все китайцы у английского посланника — мартышки, обезьяны и макаки; грязные, бесхвостые, тупые.
— Насколько мне известно, — возразил он ему, — богдыхан запрещает торговать опиумом в Поднебесной. Понимает его вред.
— Торговля в открываемых нами портах должна принадлежать нам, — высокомерно заявил лорд Эльджин. — Без ограничений!