«Любят барышни конфеты, шоколад и монпансье».
По его представлению "Шестая луна", в которой устраивал сегодняшний "приём" «король нищих», должен бил находиться где-то рядом — Попов стоял на "четырёх углах", на перекрёстке, и вспоминал план, начерченный шарманщиком.
«Да, где-то здесь», — сказал он сам себе и начал всматриваться в лица. Лиц было много, но они скользили, не задерживая на себе его вниманиям: ни лучников внешнего круга, ни меченосцев внутреннего окружения Попов среди них не приметил.
Честно говоря, место было мрачным и безлюдным. Попов свернул в ближайший переулок. По пути он обнаружил несколько досок ночных сторожей, и это могло говорить о том, что они в страхе разбежались… при появлении — кого? — отчаянных головорезов.
Попов дошёл до "Пяти переправ" — полуподвального притона, в котором собиралось местное жульё, упёрся в стену, оказался в тупике и повернул назад, свернул за угол, отшатнулся — пробежала стая крыс; добрел до "Небесной реки" — питейной лавчонки, из дымного чада которой неслась хмельная брань, толкнул узкие ворота, обитые жестяными драконами, прошёл по двору с маленьким фонтаном, присел на корточки, всмотрелся в темноту: ни зги не видно, мрак. На ощупь двинулся между стволами елей, зацепил мокрую ветку — дождевые капли холодяще потекли за шиворот — поёжился, перебулгачил гусей в затхлой клетушке, перелез через забор и, пригибаясь под деревьями, направился в сторону зеленоватых огоньков какой-то забегаловки. На её двери красовалась выпиленная из тонкой дощечки голова обезьяны с красным языком. Она показывала его тем, кто задавался лишними вопросами: что, где, когда? Забегаловка имела странное название "Гай-Гуй". «Лучше бы назвали «Ау-ау»», — подумал Попов, припоминая ночные крики обезьян. Он толкнул дверь и она со скрипом подалась. Его взору предстало логово нищих — иначе этот тускло освещённый кабачок назвать было нельзя. Попов прижал к груди зонт и спросил у разносчика водки, где находится «Четвёртая луна»?
— Четвёртая? — удивился малорослый китаец с крупной родинкой на лбу, державший в обеих руках не меньше дюжины бутылок с плещущейся в них сивухой. — Не знаю такой! — Он двинулся дальше, но Попов придержал его локоть. — Извините, почтенный, а какую луну вы знаете?
— Шестую, — резко ответил разносчик и отчего-то дёрнул головой, точно отряхивал с неё капли дождя. — Я знаю шестую.
— Странно, — протянул Попов. — Мне назначена встреча в "четвёртой".
— А вы кто? — Разглядывая его колдовское одеяние, поинтересовался китаец. — Гадатель?
— Учёный.
Разносчик с презрением выдавил.
— Ясно.
— Что ясно? — наивным простаком воззрился на него Попов. — Как пройти до "четвёртой луны"?
— До "шестой", — выходя из себя, огрызнулся китаец. — Выходите от нас, сворачивайте влево, отсчитывайте сорок семь шагов и, — он снова дёрнул головой, — там вас проводят.
— Жаль, — понурил голову Попов, — но я ищу "четвёртую луну".
На улице он сунул зонт подмышку и с видом углубившегося в свои мысли человека начал отсчитывать шаги. Сутулый, кособокий, несуразный.
— Эй ты, обезьяна в галошах!
В тени кирпичного забора стоял какой-то ухарь в войлочной шляпе и такой же, как шляпа, видавшей виды куртке. Он почесал за ухом и нагло ухмыльнулся:
— Заблудился?
Попов не успел ответить, как горло перехватил аркан. Он инстинктивно схватился за него двумя руками, пытаясь ослабить петлю, но свет ушёл из глаз. Когда пришёл в себя, услышал голос.
— Вам помочь?
Он помотал головой, давая понять, что справится сам: встанет и пойдёт, но сделать это было непросто — в глазах плыл туман. Подкатывала тошнота. Надо было срочно что-то делать, но что? — голова не соображала. Наконец, он поднялся с колен, сделал несколько шагов и — провалился в пустоту.
Когда он вновь открыл глаза, его тело разламывалось от боли, затылок налился свинцом и, кажется, он ничего не слышал.
Мучительно хотелось пить.
Он повернул голову и увидел ноги в сапогах. Над ним стояли два китайца.
Самое ужасное, что он не имел ни малейшего понятия о том, где находился. Он обвёл глазами пол, сырые стены, потолок. Он ничего не узнавал, да и не мог узнать. В этой темнице он был впервые.
Пол земляной, потолок деревянный.
Нормально.
Превозмогая себя, он попытался сесть и вспомнить, как он очутился в этой яме, почему ему так плохо? Ему что-то говорят, а он почти не слышит. Откуда-то издалека, как будто бы из-под земли, раздался голос.
— Обыщите.
Два дюжих мордоворота ловко обшарили карманы и тело Попова, раскрыли зонтик, поискали, нет ли в нём скрытой пружины, стрелы или лезвия, и на всякий случай, отобрали. Коробку с магическими фигурками сунули в руки Попову. Мало ли что! Ещё наворожит беду в отместку.
Пока его обыскивали, Попов не проронил ни слова. Молчащего обычно понимают.
Ему не задали ни одного вопроса, не бросили в его адрес ни одного бранного слова. Были терпимы и вежливы. И этим очень походили на агентов политического сыска. Если Попова что и угнетало, так это головная боль и неприятный запах изо рта одного стражника, вооружённого до зубов и старавшегося дышать прямо в лицо. На нём была бойцовская куртка, сшитая из черепашьих панцирей, браслет с шипами на левом запястье и стёганые штаны. За поясом торчали два меча. Он с китайской кропотливостью и деловым усердием пересчитал деньги, найденные в карманах Попова, и передал их старшему, одетому столь же изысканно, как и он сам, разве что рукоять его меча украшал кованый дракон, свернувшийся клубком. Попов знал, что мечи с такими рукоятями имели стражи богдыхана и люди Су Шуня. Хочешь — не хочешь, пригорюнишься. Если он чего и опасался, так это попасть в руки этих двух правителей Китая. Одного гласного, а другого тайного. Последний был, пожалуй, пострашнее. 0н давно уже сформировал свой "тайный орден" с твёрдым уставом и своими псами-рыцарями, личной охраной и широчайшей сетью осведомителей — попадались в неё и провинившиеся перед богдыханом иностранцы: торговцы опиумом, малолетними девочками и хорошенькими мальчиками. Понять, где преданные воины Сянь Фэна и где телохранители Су Шуня, было невозможно. Все одинаково одеты, все одного роста — серая стена защиты. Тысяча подручных, пять тысяч — срединных, десять тысяч — круговых бойцов, и все — непобедимы. Тигры и драконы. Меченосцы. Ужас перед ищейками Су Шуня доводил многих китайцев до самоубийства. Стоило кому-нибудь из них завести знакомство с европейцем, как их тут же объявляли "неблагонадёжными", а то и просто арестовывали по подозрению в шпионаже. Полицейские участки и тюрьмы были забиты подлыми застрельщиками смуты, злокозненными оборотнями и "врагами народа". Для них и казни были особые. «Отдыхающих в ночи» замуровывали в ниши, "постигающих путь" заживо сжигали на кострах, а тех, кто "собирался в гости", расчленяли на кусочки. Закон власти — беспощадность. И если Попов кого и опасался, так это прихвостней власти. Тупых, жестоких, беспринципных. Что же касается таинственного "короля нищих", то он считал его послушной марионеткой в чьих-то опытных руках — скорее всего, им управлял министр налогов и сборов господин Су Шунь, о котором Попов слышал немало зловещего. Если даже считать, что "король нищих" действует по указке начальника пекинской жандармерии, чего, конечно, тоже исключить нельзя: полиция старается везде иметь своих людей, это не меняло сути дела и не внушало особого страха. Попов был странствующим магом и не больше. Сегодня в долине, а завтра в горах. Утром без хлеба, ночью без сна. Вечный путник. Он не подглядывал, он не шпионил не добивался встречи с "королём", ничем ему не угрожал, не шантажировал раскрытием какой-то жуткой тайны. Он был ветром, заблудившимся в лесу. Кроме того, в нём жили слова учителя Ян Го: «Иди и не оглядывайся». Попову редко кто-то снился, поэтому он веровал в мистическую силу снов. Не было случая, чтобы его сон не сбылся — хороший, плохой ли, предвещавший удачу или затруднения в делах. Это помогало ему в жизни, и он благодарил Бога за подсказки. Попов относился к тому типу искателей приключений, которые заранее уверены в своей неуязвимости и не страшатся рисковать жизнью. Впрочем, он допускал ряд тяжёлых последствий той или иной предпринимаемой авантюры, но расчёт на свою молодость, ловкость, и сообразительность позволял верить в успех и думать о нём, как о чём-то само собой разумеющемся. Поэтому он безотчётно, неизбежно лез на рожон и не жалел об этом.
Попову завязали глаза и вывели на улицу.
Где-то рядом прокричал петух.
«Значит, светает, — обрадовался Попов и двинулся вперёд, подталкиваемый стражниками. — Куда ночь, туда и зло».
Он насчитал про себя триста девяносто семь шагов и получил приказ остановиться. Повязку сдёрнули.
"Шестая луна" представляла собой низкий кирпичный сарай с глинобитной пристройкой и бамбуковой верандой. Рядом с ней благоухала выгребная яма.
Попов зажал нос, откинул полог и вошёл в накуренную комнату. Она была тесно забита людьми. Кого здесь только не было! Казалось, все слои китайского общества делегировали сюда своих колоритных представителей — от чиновников до побирушек. И всё же калек и увечных бродяг было больше. Один из них — старый слепец с узловатым посохом сразу привлёк внимание Попова. На его тыквообразную макушку была напялена рваная засаленная шапка, а худое немытое тело прикрывали жалкие остатки некогда богатого халата. Возможно, из парчи, расшитой мутными узорами. Прежде чем присесть на лавку, слепец ощупал её край рукой и боязливо скривился. По-видимому, в детстве над ним часто издевались, устраивали пакости, и он за долгую свои скитальческую жизнь давно и ни во что не верил. На груди его болталась жалкая снизка гадательных бирок, таких же серых и невзрачных, как сушёные бобы или вяленые головастики.
«Тоже провидец судеб», — горько усмехнулся Попов и стал проталкиваться к нему, печально сознавая, что впасть в нищету легко, выбраться трудно. Стражников за спиной уже не было. До его слуха донеслись интимные подробности любовных похождений императора Сянь