— Они мешают.
— Удалитесь, — распорядился "король" и стражники повиновались.
Чужие уши, это уже беда.
— Итак, — медленно заговорил Попов, — запомните, что мне внушили боги. — Он прикрыл глаза, как будто засыпал, и начал монотонно декламировать: — Кто увидит его, тот прозреет, кто услышит его, тот запомнит; кто приблизится, тот отдалится, кто забудет, уснёт навсегда.
"Раз-два-три", — произнёс про себя Попов и впился взглядом в глаза «короля». — Уснёт навсегда…
"Король" смотрел и не смотрел, видел и не видел: он впал в летаргический транс. Магическая сила Цзинь-гана, заплетённого в косичку, и монотонная напористость речи придали Попову бесподобную самоуверенность и наделили его волю парализующей мощью. Обучившись в Китае искусству гипноза и хорошо владея всеми его приёмами, Попов, тем не менее, был поражён: столь быстрого эффекта он не добивался никогда.
— Спать, спать, спать…
"Король" спал сидя. Спал с открытыми глазами.
— Как тебя зовут? — спросил Попов.
— Се Сунь, — голосом кротким и тихим ответил "король".
— Что тебе снится?
— Река.
Попов приблизился к нему и заглянул в глаза: они были пусты.
— Где девушка My Лань?
Лёгкая тень пробежала по лицу "короля, "он обмяк.
— В "Чёрном пепле".
"Чёрным пеплом" в Пекине прозвали дворец городского казначея, который один раз подожгла молния, а второй раз — неизвестно кто. Великолепный дворец дважды превращался в кучу пепла, выгорал дотла, и его заново отстраивали. Городской казначей приходился двоюродным племянником Су Шуню, и злые языки говорили, что дворец на самом деле принадлежит министру налогов, а купчая оформлена на родственника. Так это или нет, Попова не касалось, его волновало другое.
— Девушка жива?
— Му Лань жива, — еле внятно ответил "король". — Но мне никак нельзя…
— Что нельзя?
— Нельзя на ней жениться.
— Спать, — угнетающе-влекущим тоном произнёс Попов. — Настало время сна.
— Я сплю, — шепнул "король".
Попов рассчитал точно: лесть усыпляет — в прямом и переносном смысле, к тому же "король нищих" оказался на редкость внушаемым типом, настоящим сомнамбулой, проявившимся лунатиком — идеальным пациентом для лечения гипнозом. Сказалось и то, что он учился в буддийской школе, имел навык медитации.
Убедившись, что "король" спит и ещё долго не проснётся, Попов быстро повернулся и направился к двери. Поскольку никто из охраны не знал, кто он такой и зачем приходил к "королю", который оставался с ним наедине почти четверть часа, стражники правого и левого плеча не сделали и шага. Мало того, как только он глянул на них, они молча расступились. Если человек идёт, значит, имеет право, а тому, кто имеет право, нельзя отказать. Так считают китайцы, так считал и Попов. « Не будите его, — сказал он охране. — Я сам приду и разбужу».
В открытом проёме двери была видна фигура "короля": он сидел и смотрел, не мигая.
Стражники тотчас опустились на колени. Большинство упало ниц. За спиной Попова послышался молитвенный шёпот: «Чародей».
Беспокойство — это земное. Люди покоя — люди небес. Попов был ветром, заблудившимся в лесу. Холодным ветром.
Отсчитав от порога "Шестой луны" положенное число шагов, он оказался возле заброшенной лачуги — без окон и дверей, окружённой чахлым палисадом, заглянул внутрь и увидел вход в подвал. Догадавшись, что обыскивали его здесь, он решил забрать свой зонт. Моросил дождь, и тащиться через весь город пешком значило промокнуть до нитки. Деньги у него выгребли, а за спасибо ни один китаец даже разговаривать не станет, не говоря уже о том, чтобы нанять носилки.
Спустившись в подвал и обшарив углы, Попов выбрался наружу ни с чем. Зонт исчез. Этого следовало ожидать, но надежда умирает последней.
Чертыхнувшись, Попов огляделся, заметил дорожку примятой травы и по ней вышел прямо к тому переулку, в котором чья-то ловкая рука накинула ему аркан на шею.
«Если встречу того гада, из-за которого я пострадал, честное слово, набью ему морду», — распалял себя Попов, прекрасно сознавая, что никого он не встретит и никому не набьёт морду: "татарский город" просыпался, и на улицах уже было полно людей. Кто рано встаёт, тому кто-то чего-то.
Глядя на унылые заспанные лица прохожих, Попов поёжился и горестно вздохнул: может, осень и прекрасна сама по себе, но не такая — сырая, мрачная, с раскачивающимися под дождливым небом мокрыми деревьями.
Одно примиряло с действительностью: Му Лань жива, она в Пекине, где-то рядом.
Сначала он хотел попросту унести подальше свои ноги, а может, даже и вообще покинуть столицу — сообщить Игнатьеву радостную весть, но, не зная, где тот может находиться в данное время, решил взглянуть на дворец казначея, в котором томилась Му Лань. Доверяй, но проверяй, и проверяй лично.
«Чёрный пепел» окружала высокая каменная стена с глухими железными воротами. Пройдя вдоль неё и завернув за угол, Попов выждал момент, когда никого из прохожих рядом не было, и забрался на раскидистый дуб, росший в полуметре от стены. Он уже настолько промок, что не замечал воды, стекавшей с листьев. Одним ушатом больше.
Дворец представлял собой сооружение из трёх отдельных зданий, причём средний особняк был с небольшой надстройкой и слегка возвышался над боковыми флигелями. Его парадный вход охраняли два дракона из белого известняка и один стражник, томившийся на крыльце под навесом: он то приседал на корточки, то прислонялся к стене, скрестив на груди руки. Его одолевали скука и тоска. Тоска и скука.
Напротив центрального особняка располагался изящный фонтан, украшенный тончайшими колоннами из малахита и агата. Эти колонны в свою очередь были увиты изумрудными листьями в виде небольших чаш. Вода вытекала из каждой колонны, переливалась из одной чаши в другую и скатывалась в крохотный бассейн из блестящего чёрного мрамора. В глубине дворцового парка виднелась беседка, к которой вели несколько дорожек, посыпанных красным песком и обсаженных кустами сирени вперемешку с можжевельником и чёрным бамбуком.
Один из флигелей напоминал оранжерею. Часть крыши была из стекла.
«Если My Лань держат здесь, — думал Попов, изучая подходы к дворцу, — придётся запастись верёвочной лестницей с крючьями, топориком и очень большой суммой денег».
Так, как ничего этого не было, Попов осторожно спустился на землю, крадучись обследовал стену. Опыт подсказывал, что где-нибудь в ограде может быть дыра: по ночам к охранникам шныряют проститутки. Чем выше стена, тем больше вероятности найти в ней пролом: хозяева живут своей жизнью, а их стража — своей, и порою очень трудно бывает решить, кто же в доме пользуется всеми благами — то ли слуги, то ли господа... По крайности, лучший кусок всегда съедает повар, а дети ключниц растут, как на дрожжах.
Пролома в стене Попов не обнаружил, зато нашёл подкоп. Двигаясь вдоль каменной ограды, он упёрся в заросли шиповника в северо-западном углу и криво усмехнулся: трава под кустами была спутанной, жёлтой. Мало того, к кустам вела едва приметная тропинка.
Попов осмотрелся по сторонам, натянул куртку на голову и лёг на живот: так и есть — к стене вёл узкий, но всё-таки лаз. Расширить его руками не удалось, и Попов ещё раз убедился, что без топорика не обойтись.
Цепляясь за колючки и шипы, попятился назад. Изгваздался в грязи, досадно сплюнул. Отряхнулся.
Через полтора часа он с упоением рассказывал госпоже Сяо Сан о том, что ему снилось, поглощая пирожки с инжиром. Вытирал пот с лица и пил душистый чай. За окном раскачивались ветлы, шумел дождь...
Вскоре на лестнице послышались шаги — пришёл монах Бао.
Попов обрадовался старику, с которым он не виделся, наверное, недели две, но госпожа Сяо Сан обрадовалась ещё больше — даже захлопала в ладоши.
— Почтенный Бао-цзы, как вы давно не заходили к нам, совсем забыли тех, кто помнит вас!
Старик за это время поиссох. Глаза ввалились, складки вокруг губ стали печальнее. Нос заострился.
— Плохи дела, — сказал он, усаживаясь за обеденный стол по настоянию хозяйки. — Европейцы идут на Пекин.
На глазах хозяйки дома показались слёзы. Она всхлипнула и принялась потчевать завтраком гостя.
— За что казнят нас боги? Ну, за что?
— Чем дешевле оружие, тем бессмысленнее войны, — сказал монах Бао и поинтересовался, отчего не ест Попов?
— А мы уже поели, — весело сказал Попов. Ваш приход — счастливый случай. — Его распирало сообщить старику о том, как он провёл ночь, с кем виделся и что узнал, но всему своё время! Гостя надо накормить и дать ему прийти в себя после дороги.
— Вне времени случая нет, — ответил монах Бао и, беря бамбуковые палочки, чтобы приступить к еде, усомнился в победе правительственных войск. Во-первых, — сказал он, — армия Сэн Вана отступает в Монголию, а во-вторых, величие правителя не в победе над врагом, а в победе над людскими нуждами.
— Покойный муж говорил, что "лучший правитель — заведённый порядок", — сокрушённо вздохнула госпожа Сяо Сан.
— Цинизм государственного устройства состоит в том, что имеющие всё хотят отобрать последнее, — поддержал разговор Попов и потёр ушибленный локоть — ударился о землю, когда его прихватили арканом. — Государство это алчность, помноженная на корысть.
— Правители нуждаются в мудрости, но избегают мудрых, — отозвался монах. — Они не понимают, что без мужества мудрым не станешь.
— Разумный бесстрашен, — придвинула к нему блюдо с пирожками хозяйка, — Так говорил мой муж; вы его помните.
— Помню и чту его намять, — перекрестился монах. — Царство ему небесное!
Попов тоже перекрестился и вспомнил одно из выражений господина Ян Го: "Всем бы хватило, если бы власть не хватала".
После того, как старик утолил голод и впервые улыбнулся, похлопав себя по животу: «Глина любит воду, а горшок — огонь», Попов увёл его в свою комнату и подробно рассказал о том, что он узнал.
— Му Лань Жива! Её содержат в доме казначея.
Глаза монаха просияли. Он тут же засобирался в дорогу, донести радостную весть до Игнатьева, но Попов упросил его остатьс